Но сердцем я был привязан к тому месту, где жил, и меня мало заботило имение и все, что его касается. Я лишь удивлялся тому, сколь много жертв было принесено ради него. И мне очень запали в душу слова матери о том, что ничего нет дороже любви и мира.
Печально качая головой, Гаввад спросил:
– Но как можно наслаждаться любовью и миром, живя среди бедности и под угрозой дубинок?!
Рифаа ничего не ответил. Не потому, что ему нечего было сказать, а потому, что на одной из стен комнаты он вдруг заметил странную картину. Она была написана маслом прямо на стене, подобно тому как расписывают стены в кофейнях, и изображала мужчину огромного роста, а рядом с ним – казавшиеся игрушечными дома улицы.
– Кто это? – спросил юноша.
– Габалауи,– ответила Умм Бахатырха.
– Разве кто-нибудь его видел?
– Нет,– пояснил Гаввад,– из нашего поколения никто его не видел. Даже Габаль не смог разглядеть его в темноте, когда встретился с ним в пустыне. Но художник изобразил его таким, каким описывают его предания.
– Почему, спрашивается, он закрыл двери своего дома перед внуками? – вздохнул Рифаа.
– Говорят, он очень стар… Кто знает, каков он теперь! Но, клянусь Аллахом, если бы он открыл свои двери, ни один житель нашей улицы не остался бы в своем грязном доме.
– А ты не мог бы…
Но Умм Бахатырха не дала ему договорить:
– Не забивай себе голову мыслями о деде. Жители нашей улицы если заведут разговор о владельце имения, то уж непременно перейдут на само имение, а потом на них сыплются всякие беды.
Юноша растерянно покачал головой.
– Как же можно не интересоваться таким удивительным дедом?!
– Он ведь не интересуется нами, так не будем и мы вспоминать о нем!
Рифаа вновь посмотрел на картину и промолвил:
– Но ведь он встретил Габаля и говорил с ним!
– Да, но, когда Габаль умер, появился Занфаль, затем Ханфас… Как будто ничего и не было.
Гаввад рассмеялся и сказал жене:
– Наша улица нуждается в человеке, который освободил бы ее от футувв, как ты освобождаешь одержимых от ифритов.
– Тетушка,– улыбаясь, проговорил Рифаа,– эти фу-туввы и в самом деле сущие ифриты. Если бы ты видела, как Ханфас встретил моего отца!
– Мне нет до них дела! Мои ифриты совсем другие. Они подчиняются мне так же, как змеи подчинялись Габалю. И у меня припасены для них их любимые суданские курения, абиссинские амулеты и султанские песни.
– А откуда у тебя такая власть над ифритами? – серьезно спросил Рифаа.
Опасливо взглянув на Рифаа, женщина ответила:
– Это мое ремесло, подобно тому как столярное дело – ремесло твоего отца. Дар, ниспосланный мне Аллахом.
Рифаа одним глотком допил кофе и хотел еще что-то сказать, но с улицы послышался голос Шафеи:
– Эй, Рифаа! Эй, ленивый малый!
Рифаа поднялся и подошел к окну. Открыв его, он поискал глазами отца и крикнул ему:
– Разреши мне побыть здесь еще полчаса, отец! Шафеи с безнадежным видом пожал плечами и вернулся в свою мастерскую.
А когда Рифаа стал закрывать окно, он увидел Аишу на том же самом месте у окна, где он увидел ее впервые: она внимательно смотрела на него. Рифаа даже показалось, что она улыбается, словно желая что-то сказать ему. Поколебавшись мгновение, он закрыл окно и вернулся на свое место. Гаввад, рассмеявшись, спросил:
– Отец хочет сделать из тебя столяра, а сам-то ты чего хочешь?
– Я должен стать столяром, как мой отец,– подумав, ответил Рифаа,– но меня очень интересуют предания и все тайны ифритов. Расскажи мне о них, тетушка!
Женщина улыбнулась, словно выражая согласие чуть-чуть приоткрыть завесу над своими тайнами, и заговорила:
– У каждого человека есть ифрит, его господин, но не каждый ифрит злой и не каждого нужно изгонять.
– А как их можно различить?
– Это проявляется в поступках людей. Ты, например, хороший мальчик, и ифрит, твой господин, заслуживает лишь благодарности, чего нельзя сказать об ифритах Байюми, Ханфаса и Батыхи!
Рифаа наивно спросил:
– А ифрита Ясмины следует изгонять?
– Это вашей-то соседки? – засмеялась Умм Бахатырха.– Но всем мужчинам квартала Габаль она нравится такой, какова она есть!
– Я хочу узнать все,– серьезно сказал Рифаа,– не скрывайте от меня ничего!
– Кому же придет в голову скрывать что-нибудь от такого славного юноши?
– ответил Гаввад.
– Хорошо,– согласилась Умм Бахатырха,– приходи ко мне в свободное время, но с условием, что ты не будешь сердить отца. Люди, конечно, начнут спрашивать, какое дело такому юноше, как ты, до ифритов? Но знай, что все болезни людей от ифритов.
Рифаа слушал, а сам все смотрел на изображение Габалауи.
48.
Столярное дело – его ремесло и его будущность. Видно, никуда от этого не денешься. А если его душа не лежит к этому ремеслу, то к чему лежит его душа? Столярничать все же лучше, чем возить целый день ручную тележку или носить на плече тяжелую корзину. А заниматься тем, чем занимаются футуввы и разные жулики,– что может быть омерзительней?! Рассказы Умм Бахатырхи действовали на его воображение как ничто другое, за исключением разве портрета Габалауи, нарисованного на стене в доме поэта Гаввада. Рифаа уговаривал отца заказать такой же портрет на стену их дома или мастерской. Но Шафеи ответил, что у него нет лишних денег на подобные фантазии. Да и какой от них прок?! На это Рифаа пылко воскликнул, что ему так хочется лицезреть своего деда. Шафеи расхохотался и заявил, что лучше бы он почаще лицезрел верстак. «Ведь я не вечен,– сказал Шафеи.– Тебе следует готовиться к тому дню, когда ты сам будешь содержать свою мать, жену и детей». Однако Рифаа гораздо меньше задумывался над этими вещами, нежели над рассказами Умм Бахатырхи. Ему казалось чрезвычайно важным все, что она говорила об ифритах, и он размышлял над этим даже в те счастливые часы, когда обходил одну за другой все имевшиеся на улице кофейни. И даже предания, которые он слушал в кофейнях, не заслоняли собой впечатления от рассказов Умм Бахатырхи… У каждого человека свой ифрит, его господин. Каков господин, таков и его раб. Так учила эта женщина. Сколько вечеров провел он вместе с ней, слушая стук колотушек и наблюдая за совершением зара, с помощью которого усмиряли ифритов. В доме Умм Бахатырхи больные появлялись по– разному: один, вялый и обессиленный, приходил сам, другого приносили закованным в цепи, чтобы он своим буйством не натворил беды. Умм Бахатырха воскуривала благовония, на каждый случай особое. Колотушки всякий раз выбивали особый такт, тот, которого требовал ифрит. А потом происходило чудо исцеления. Значит, на каждого ифрита находилось лекарство. Но какое лекарство может подействовать на управляющего имением и его футувв?! Злодеи насмехаются над заром, а обряд этот, может быть, и создан-то специально для них. Но нет, ифрита можно одолеть курениями и трещотками, а единственное средство избавиться от футувв – убить их. И все же в борьбе со злыми ифритами помогают добро и красота. Ради этого он и хочет овладеть всеми тайнами зара! Он сказал об этом Умм Бахатырхе.
– Ты хочешь заработать много денег? – спросила она. Рифаа ответил: нет, деньги ему не нужны, он просто мечтает очистить улицу от зла. Женщина рассмеялась, заметив, что он первый человек, высказывающий такое желание. И что же подвигло его на это? Юноша убежденно пояснил, что самое мудрое в ремесле Умм Бахатырхи то, что зло она побеждает добром. И когда женщина стала посвящать Рифаа во все тайны обряда, он почувствовал себя счастливым.
От переполнявшей его радости Рифаа часто поднимался на крышу дома полюбоваться рождением утренней зари. Но больше, чем глядеть на звезды или слушать тишину и пение петухов, ему нравилось созерцать Большой дом. Он часами глядел на этот дом, скрытый деревьями, и вопрошал: «Где ты, Габалауи? Почему не покажешься, хотя бы на мгновение? Почему ни разу не вышел из своего дома? Не сказал ни одного слова? Разве не знаешь ты, что одного твоего слова достаточно, чтобы изменить всю жизнь на нашей улице? Или тебе нравится то, что на ней происходит?.. Как красивы деревья, что окружают твой дом! Я люблю их потому, что их любишь ты. И я смотрю на них, чтобы увидеть твой взгляд, запечатленный на их листьях». Но каждый раз, когда Рифаа делился подобными мыслями с отцом, он выслушивал в ответ упреки: «А твоя работа, лентяй? Другие юноши твоего возраста сбивают ноги в кровь в поисках заработка или же играют дубинками, заставляя трепетать всех жителей улицы!»
Однажды, когда вся семья была в сборе и только что отобедала, Абда с улыбкой обратилась к мужу:
– Скажи ему, муаллим.
Рифаа понял, что речь идет о нем, и взглянул вопросительно на отца, однако тот сказал жене:
– Сначала ты расскажи ему, в чем дело. Абда, любовно глядя на сына, поведала:
– Счастливая весть, Рифаа, у меня была госпожа Закийя, жена нашего футуввы Ханфаса! Я тоже посетила ее, как того требует обычай, и она встретила меня очень любезно и познакомила с дочерью Аишей. Девушка красива, как луна! Спустя несколько дней она вновь пришла ко мне, теперь уже с дочерью.
Поднося ко рту чашку кофе, Шафеи украдкой наблюдал за сыном, чтобы видеть, какое впечатление произвели на него слова матери. Потом покачал головой, понимая, как труден будет разговор с ним, и торжественным тоном произнес:
– Это огромная честь, которой не удостаивалась ни одна семья в квартале Габаль. Ты только подумай, жена и дочь Ханфаса приходят в наш дом!
Рифаа растерянно смотрел на мать, а она тем же тоном, что и отец, продолжала:
– А какой роскошный у них дом! Мягкие кресла, чудесные ковры, на всех окнах и дверях занавески!
Рифаа недовольно отозвался:
– Все это приобретено на деньги, отнятые у рода Габаль!
– Мы же договорились не касаться этой темы,– улыбнулся Шафеи.
А Абда серьезно проговорила:
– И не забывайте, что Ханфас – главный в роде Габаль, и дружбу его нельзя отвергать!
– Поздравляю тебя с этой дружбой! – не скрывая досады, воскликнул Рифаа.
Мать с отцом обменялись многозначительными взглядами, и Абда сказала:
– А Аиша не зря приходила вместе с матерью. Чувствуя неладное, Рифаа спросил:
– Что это значит?
Шафеи засмеялся и безнадежно махнул рукой. Затем обратился к Абде:
– Надо бы рассказать ему, как мы с тобой поженились!
– Нет, не надо! – запротестовал Рифаа.
– Почему? Что ты стесняешься, как девица?
Абда умоляюще и в то же время стараясь убедить сына говорила:
– Ведь от тебя зависит вернуть роду Габаль управление имением. Если ты посватаешься, тебе не откажут, даже Ханфас даст свое согласие! Если бы жена его не была уверена в этом, она бы не решилась прийти к нам! Ты займешь такое высокое положение, что вся улица будет завидовать!
Отец, продолжая посмеиваться, подхватил:
– Как знать, может, когда-нибудь ты станешь управляющим имением или им станет один из твоих сыновей.
– И это говоришь ты, отец?! Ты забыл, почему ты бежал с этой улицы двадцать лет назад?
Шафеи в замешательстве заморгал глазами.
– Сегодня мы живем как все, и не стоит пренебрегать таким случаем, если он подворачивается.
Рифаа, словно говоря сам с собой, пробормотал:
– Как же я могу породниться с ифритом, когда цель моя изгнание ифритов?
Шафеи воскликнул в сердцах:
– Я никогда не мечтал сделать из тебя больше, чем плотника, но судьба тебе улыбнулась. Перед тобой открывается путь наверх, а ты хочешь занять место знахарки, изгоняющей ифритов. Какой стыд! Скажи, какая муха тебя укусила? Обещай, что ты женишься, и оставим шутки.
– Я не женюсь на ней, отец!
Словно не слыша этих слов, Шафеи решительно сказал:
– Я сам пойду к Ханфасу и попрошу для тебя руки Аишы.
– Не делай этого, отец! – горячо воскликнул Рифаа.
– Тогда объясни мне, что с тобой? Абда вступилась за сына:
– Не сердись на него, ты же знаешь, какой он чувствительный.
– Лучше бы не знал! Вся улица презирает нас за его чувствительность.
– Дай ему время подумать!
– Все его сверстники давно уже отцы, мужчины, прочно стоящие на ногах!
Шафеи гневно взглянул на сына и сердито спросил:
– Почему ты так побледнел? Ты же мужчина!
Рифаа вздохнул. Грудь его теснило, он был готов расплакаться. Почему отец так гневается на него? В такие минуты отчий дом кажется ему тюрьмой и ему хочется оказаться в другом месте, среди других людей. Охрипшим голосом он сказал:
– Не мучай меня, отец…
– Это ты мучаешь меня с тех пор, как родился! Рифаа склонил голову, желая спрятать лицо от глаз родителей, а Шафеи, стараясь обуздать свой гнев, как можно спокойнее спросил его:
– Ты боишься женитьбы? Скажи честно, что у тебя на душе? Или отправляйся к Умм Бахатырхе, она, вероятно, знает о тебе больше, чем мы.
– Нет! – воскликнул Рифаа. Затем неожиданно встал и вышел.
49.
Дядюшка Шафеи спустился, чтобы открыть свою мастерскую, но вопреки ожиданиям не нашел там Рифаа. Он не стал искать его, сказав себе, что разумнее не показывать, будто он обеспокоен его отсутствием. Постепенно день прошел. Солнечные блики на полу мастерской, на куче опилок у ног Шафеи поблекли, а Рифаа все не появлялся. Наступил вечер. Шафеи закрыл мастерскую, чувствуя недовольство и тревогу. По своему обыкновению он отправился в кофейню Шалдама, уселся там на привычное место. Когда же увидел идущего в одиночестве поэта Гаввада, страшно удивился и спросил:
– А где же Рифаа?
Гаввад, направляясь к своей лавке, сказал:
– Я не видел его со вчерашнего дня.
– А я не видел его с тех пор, как он ушел из дома после обеда,– проговорил обеспокоенный Шафеи.
Гаввад удивленно вскинул седые брови и спросил, усаживаясь на лавку и кладя рядом с собой ребаб:
– Между вами что-нибудь произошло?
Шафеи не ответил. Он вдруг поднялся и вышел из кофейни. Шалдам, видя, как тревожит Шафеи отсутствие сына, заметил насмешливо:
– Таких нежностей на нашей улице не водилось с тех самых пор, когда Идрис построил свою лачугу на пустыре. В молодости я пропадал по нескольку дней, и никто обо мне не спрашивал. Когда же я возвращался, мой отец, да упокоит Аллах его душу, кричал: «Откуда ты взялся, сукин сын?»
Ханфас из глубины кофейни откликнулся на его слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57