С этими словами Касем направился в квартиру убитого, отстранив рукой Садека, пытавшегося удержать его. Он вошел и позвал жену Шаабана. Женщина, удивленная его появлением, смотрела, широко раскрыв заплаканные глаза, в которых застыло горе.
– Чего ты хочешь? – спросила она.
– Я пришел выразить тебе соболезнование.
– Это ты убил его,– резко сказала женщина.– К чему нам имение?! Это ты хочешь завладеть им.
Как можно мягче Касем сказал:
– Успокойся, преступники ответят за это. Мы всегда готовы прийти тебе на помощь, а твой муж будет отомщен!
Женщина взглянула на него исподлобья, затем повернулась и вышла. Из соседней комнаты снова послышались плач и причитания. Касем покинул дом огорченный и задумчивый.
Следующим утром Саварис сидел у входа в кофейню Дунгуля, с вызывающим видом глядя на прохожих. Люди здоровались с ним с преувеличенной любезностью, скрывая свой гнев. Они избегали также выражать при нем соболезнование родственникам убитого, предпочитая отсиживаться в лавках или сгибаться, пряча лицо, над ручными тележками.
После восхода солнца из дома вынесли похоронные носилки, которые сопровождали лишь близкие родственники убитого. Но среди них был и Касем, который шел, не обращая внимания на испепеляющие взгляды футуввы. Зять убитого, рассерженный участием Касема в похоронах, резко сказал ему:
– Сначала ты убиваешь, а потом приходишь хоронить! Касем, стиснув зубы, промолчал. Другой родственник грубо спросил:
– Ты зачем явился?
Тогда Касем решительно сказал:
– Я не убийца, да упокоит Аллах душу Шаабана. Он был смельчаком. Вам далеко до него. Ведь вы знаете настоящего убийцу, а срываете зло на мне.
Большинство шедших за похоронными носилками хранили молчание. Женщины следовали за мужчинами, босые и одетые во все черное. Они посыпали головы пылью и били себя по щекам. Похоронная процессия прошла по Гамалийе к Баб ан-Наср.
Когда церемония погребения завершилась, все разошлись, и на кладбище остался один Касем. Он нарочно замедлил шаги и отстал от остальных, а затем вернулся к могиле. Там его уже ждали друзья. Глаза Касема наполнились слезами. Многие юноши тоже плакали. Наконец, вытерев лицо рукавом галабеи, Касем сказал:
– Кто хочет покоя и безопасности, пусть уйдет!
– Если бы мы хотели этого, ты не нашел бы нас здесь,– откликнулся Хамруш.
А Касем, опершись о надгробный камень, проговорил:
– Горько думать, что его нет с нами. Он был решительным и смелым. Его предательски убили, это для нас тяжкая утрата!
– Его убил вероломный футувва! – сказал Садек.– Но кто-нибудь из нас все же доживет до того дня, когда найдет свою смерть последний футувва на нашей улице.
– Но мы не должны стать жертвами вероломства и погибнуть, как погиб наш товарищ. Давайте думать о завтрашнем дне и о том, как нам добиться победы!
– призвал друзей Хамруш.– И как нам встречаться, чтобы договариваться о наших делах.
– Сидя в заточении в собственном доме, я имел время поразмыслить над этим,– снова взял слово Касем.– И пришел к выводу хоть и нелегкому, но единственно правильному. Вам надо уйти с улицы. И пусть каждый сам придумает, как ему это сделать. Мы поступим так, как давным-давно поступил Габаль и совсем недавно – муаллим Яхья. А собрания нашего клуба мы будем проводить где-нибудь в надежном месте в пустыне, чтобы укрепить наши силы и умножить наши ряды.
– Правильно! – одобрил Садек.
А Касем продолжал:
– Избавить улицу от власти футувв мы сможем только с помощью силы. И заветы владельца имения мы осуществим только силой. Справедливость, милосердие и мир на улице воцарятся лишь благодаря силе. Но наша сила впервые будет справедливой, а не притесняющей силой.
Мужчины слушали Касема с жадным вниманием, не сводя глаз с него и с могилы за его спиной, и им казалось, что Шаабан тоже слушает его слова и одобряет их. Аграма взволнованно произнес:
– Да, такие дела решаются силой, но силой справедливой. Шаабан шел к тебе, Касем, когда дорогу ему преградил Саварис, а если бы мы были рядом с ним, футувва натолкнулся бы на непреодолимую силу. Да будут прокляты страх и разобщенность!
Впервые за все время Касем облегченно вздохнул и с удовлетворением сказал:
– Наш дед возложил на нас свои надежды. Он верит в то, что среди его потомков есть люди, на которых можно положиться!
80.
Касем вернулся домой среди ночи, но Камар ждала его и еще не ложилась. Последнее время она была более, чем всегда, заботлива и нежна с ним. Касему было неловко, что жена не спит из-за него до такого позднего часа. Он заметил, что глаза ее покраснели от слез и взгляд их потускнел.
– Ты плакала? – спросил он участливо.
Камар не ответила, сделав вид, что поглощена приготовлением ему стакана теплого молока.
– Смерть Шаабана потрясла всех нас,– промолвил Касем.– Да упокоит Аллах его душу!
– Сначала я оплакивала Шаабана,– заговорила наконец Камар.– А потом стала плакать каждый раз, вспоминая, как Саварис напал на тебя, как он засыпал землей твою голову и лицо. Ты не заслужил подобного обращения.
– Разве можно сравнить это с тем, что постигло Шаабана?!
Камар подала мужу стакан молока и, садясь рядом с ним, тихо сказала:
– Мне так неприятно слушать то, что о тебе говорят на улице.
Он усмехнулся, желая показать, что его это не трогает, и поднес стакан ко рту.
– Гулта убедил род Габаль,– продолжала Камар,– что ты хочешь сам управлять имением и забирать себе весь доход. Хаджадж рассказывает то же самое в квартале Рифаа. Они утверждают, что своим поведением ты чернишь память Габаля и Рифаа.
– Все это мне известно. Как известно и то, что, если бы не ты, сегодня меня не было бы уже в живых!
Камар нежно погладила мужа по плечу, и на нее вдруг нахлынули воспоминания о тех далеких днях, когда их беседам не было конца, а счастью предела. Вспомнила она трудные и радостные ночи после рождения Ихсан. Сейчас ничего этого у нее не осталось. Муж ей больше не принадлежит, как не принадлежит он и самому себе. Поэтому она скрывала от него боли, которые временами ощущала. Ему некогда подумать о себе. Зачем же она станет обременять его заботами о ней! Она стеснялась быть ему в тягость, боялась, что этим, сама того не желая, окажет услугу его врагам. Кто позаботится о нем? Жизнь проходит так быстро! И дни покоя уже позади. Да простит тебя Аллах, наша улица!
А Касем говорил:
– Надежда не оставляет меня, хотя сейчас она едва брезжит. У меня много верных друзей. Это только кажется, что я одинок. Один из них осмелился бросить вызов Сава-рису, нарушив его запрет. Раньше на это никто бы не решился. И таких, как он, много. Наша улица нуждается в смельчаках, которые не позволят топтать себя ногами. Не давай мне совета жить спокойно. Человек, которого убили, шел ко мне в дом. Ты же не желаешь, чтобы мужа твоего считали презренным трусом!
Камар улыбнулась и забрала у него пустой стакан.
Жены футувв гордятся тем, что их мужья умеют драться, а ведь они защищают зло! Я тоже хочу гордиться тем, что мой муж силой отстаивает добро.
Касем понял, что чувства жены, ее любовь и печаль, гораздо глубже, чем это может показаться. Погладив ее по щеке, он ласково сказал:
– Ты для меня все в жизни, ты самый лучший друг. Камар улыбнулась и позвала Сакину, которая, видимо, уже легла…
Дядюшка Шантах, лудильщик, был очень удивлен исчезновением Садека. Придя к нему домой, он не нашел там ни самого Садека, ни членов его семьи. Торговец рыбой Абд аль-Фаттах также, как ни искал, не обнаружил на улице следов своего работника Аграмы. И Абу Фисада не вернулся в лавку Хамдуна и не предупредил его о своем уходе. А где Хамруш? Пекарь Хассуна сказал, что он как сквозь землю провалился. И другие куда-то пропали. Сначала об этом узнали жители квартала бродяг, потом новость распространилась и в других кварталах. Жители кварталов Габаль и Рифаа насмешливо утверждали, что бродяги решили удрать, чтобы не платить подать Саварису. Саварис призвал Закарию в кофейню Дунгуля и с угрозой в голосе сказал:
– Твой племянник лучше всех объяснит нам, куда подевались люди.
– Твои подозрения напрасны, муаллим, вот уже несколько месяцев он не выходит из дома,– вступился за Касема Закария.
– Все это для отвода глаз,– прорычал футувва.– Но смотри, как бы с твоим племянником чего не случилось!
– Касем тебе родня, не относись к нему как к врагу.
– Он сам себе враг, да и мне тоже. Он воображает себя новоявленным Габалем, а такие мысли ведут прямехонько к Баб ан-Наср.
Закария испуганно воскликнул:
– Тебе показалось, муаллим! Мы все видим в тебе заступника!
По дороге домой Закария встретил Хасана, шедшего от Касема, и обругал его, излив на него досаду и страх от разговора с Саварисом. Однако Хасан перебил его:
– Погоди, отец. Камар больна. Очень больна, отец. Вскоре вся улица узнала о болезни Камар, о ней знали даже в доме управляющего. Касем не отходил от жены ни на шаг, и печаль его была беспредельна. Он растерянно спрашивал ее:
– Как же так! Почему ты внезапно слегла?
– Я скрывала от тебя свою болезнь, чтобы не доставлять тебе лишних огорчений,– слабым голосом отвечала Камар.
– Я должен был знать о ней с самого начала, чтобы помочь тебе.
– Я скоро поправлюсь, и все будет как прежде,– сказала она с вымученной улыбкой.
Он желал этого всем сердцем! Но что за пелена заволакивает ее глаза? Что за бледность растекается по лицу? Как она умеет скрывать боль! Все это ради меня! О Боже, яви свою милость! Сохрани ее для меня! Сжалься над ребенком, который плачет не переставая.
– Ты простила меня, но сам я себя не прощу!
Она снова улыбнулась ему, словно упрекая в неразумии. Пришла Умм Салем, чтобы окурить больную благовониями. Умм Атыйя – приготовить ей лекарства. Цирюльник Ибрагим – отворить ей кровь. Но болезнь не поддавалась.
– Как я хотел бы взять на себя твою боль! – повторял Касем.
Еле слышно она отозвалась:
– Да избавит тебя Аллах от всякого зла, мой любимый. «Мир темнеет в глазах моих, когда я гляжу на ее муки»,– подумал Касем.
– Такому разумному человеку, как ты, не нужны утешения,– сказала Камар.
Приходили посетители и посетительницы, желавшие навестить больную. Касему не хотелось никого видеть, и он поднялся на крышу дома. Тут со всех сторон слышались голоса, перебранка женщин в соседних домах смешивалась с криками торговцев, доносившимися с улицы. Где-то заплакал ребенок, и Касему почудилось, что это голос Ихсан. Но он разглядел, что плакал какой-то малыш, барахтавшийся в пыли на соседней крыше. Постепенно темнело. Стаи голубей возвращались в голубятни. На горизонте засветилась первая звезда.
Он спрашивал себя, что означает этот странный, невидящий взгляд Камар и это непроизвольное подергивание уголков рта и синева губ? Он был совершенно подавлен. Несколько часов он оставался на крыше, потом спустился в дом. Его встретила Сакина, державшая на руках Ихсан. Она шепнула:
– Входи тихонько, чтобы не разбудить ее.
Он лег на диван, находившийся напротив кровати. Комната была слабо освещена ночником. В квартале стояла тишина, лишь из кофейни доносились звуки ребаба и голос поэта, повествовавшего:
«И сказал дед спокойно:
– Я решил дать тебе, единственному, возможность пожить в этом доме, жениться здесь и начать новую жизнь.
Сердце Хумама радостно забилось.
– Спасибо тебе за милость. – Ты ее заслужил!
Юноша переводил взгляд с деда на ковер и обратно, потом робко спросил:
– А как же моя семья? Габалауи ответил недовольно:
– Я ясно выразил мое желание!
– Они тоже заслуживают твоей милости и прощения, умоляюще глядя на деда, проговорил Хумам».
Спящая Камар вдруг шевельнулась. Касем вскочил с дивана и бросился к ней. В ее глазах, прежде затуманенных, горел какой-то новый свет. Он спросил ее, что случилось, и она звучным голосом велела принести Ихсан. Касем выбежал из комнаты и вернулся, сопровождаемый Сакиной со спящей малышкой на руках. Камар показала на девочку, и Сакина поднесла ее матери. Камар погладила дочку по щеке и прошептала севшему на край постели мужу:
– Мое горе глубже!
– Что ты хочешь сказать?
– Я заставила тебя мучиться, но мое горе сильнее. Кусая губы, он сказал:
– Камар, я опечален тем, что не могу облегчить твоих страданий!
– Я боюсь за тебя, за то, что будет с тобой без меня!
– Не говори обо мне. – Касем, ты должен уйти. Уходи к твоим друзьям. Если ты останешься, тебя убьют! – Мы уйдем вместе.
– У нас разные пути.
– Пожалей меня, как ты всегда жалела.
– Ах, если б это было возможно!
Она говорила с трудом, дыхание ее прерывалось. Рукой она поманила его к себе. Касем склонился над ней совсем низко, так, что ощущал ее дыхание. Она вытянула шею, словно взывая о помощи. Грудь ее судорожно вздымалась, из нее вырывался тяжелый хрип.
– Посади ее, ей хочется сесть, – подсказала Сакина.
Касем обнял жену, помогая ей приподняться, но она издала стон, похожий на последнее «прости», и голова ее упала на грудь. Сакина с ребенком бросилась прочь из комнаты, и ее истошный вопль возвестил о смерти.
81.
Утром следующего дня в доме и перед домом собрались люди, пришедшие выразить свои соболезнования. Родственные связи на нашей улице всегда значили очень много, почитание родственников ценится больше, чем все другие добродетели. Поэтому и Саварис обязан был прийти выразить свои соболезнования. За ним повалили и другие обитатели квартала бродяг. По долгу родства пришел и управляющий Рифат, а за ним немедленно Лахита, Гулта и Хаджадж, а там уж пошел всякий встречный-поперечный. Похороны получились такими многолюдными, какие обычно бывают, когда хоронят футувв. Касем мужественно скрывал свое горе и держался спокойно и твердо. Даже в момент погребения, когда все его существо оплакивало смерть Камар, глаза оставались сухими.
Когда все участвовавшие в похоронах разошлись, у могилы остались лишь Касем, Закария, Увейс и Хасан. Закария положил руку на плечо племянника и сказал:
– Крепись, сынок. Да поможет тебе Аллах! Касем склонил голову и тяжело вздохнул.
– Сердце мое погребено в ее могиле, дядюшка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57