Сев рядом с Рифаа, Ясмина сказала:
– За нашим домом следят. Хорошо, что твоя мать оставила зажженным фонарь на окне. Бежать лучше всего на заре.
Заки, заметив, как печален Рифаа, промолвил:
– Ему тяжело покидать улицу. Но разве в других местах мало больных? Они ведь тоже нуждаются в исцелении.
– Когда болезнь затягивается, требуется больше лекарств,– заметил на это Рифаа.
С состраданием глядя на мужа, Ясмина думала о том, что убить его – значит совершить преступление. Сейчас она страстно желала обнаружить в нем хоть один недостаток, за который он заслуживал бы кары. И тут же вспоминала, что Рифаа единственный в мире человек, который был к ней добр, а наградой за доброту ему будет смерть. Одновременно она проклинала себя за эти мысли и твердила себе, что добро должен делать тот, к кому жизнь была добра. Она заметила, что Рифаа смотрит на нее, и сказала:
– Жизнь твоя дороже нашей проклятой улицы! Рифаа, улыбаясь, возразил:
– Это говорит твой язык, а в глазах твоих я вижу печаль. Ясмина вздрогнула. Горе мне, подумала она, если он способен читать мысли так же, как способен изгонять иф-ритов. И постаралась успокоить его.
– Это не печаль, а страх за тебя.
Тут Керим поднялся и вышел из комнаты, чтобы приготовить друзьям вечернюю трапезу. Через некоторое время он вернулся, неся таблийю. Все уселись вокруг нее. Ужин состоял из хлеба с сыром, простокваши, огурцов, редиски и кувшина пива. Керим разлил пиво по стаканам со словами:
– Этой ночью нам необходимо согреться и взбодриться. Все выпили, а Рифаа сказал:
– Алкоголь возбуждает ифритов, но придает бодрость тому, кто освободился от своего ифрита.
Он бросил взгляд на Ясмину, и она, поняв значение этого взгляда, откликнулась:
– Завтра ты освободишь меня от моего ифрита, если Аллаху будет угодно сохранить нам жизнь.
Лицо Рифаа засияло от радости, а друзья, поздравив его, снова принялись за еду. Их руки, разламывавшие лепешки, соприкасались поверх блюд с едой. Казалось, они забыли о подстерегавшей их смерти. Вдруг Рифаа заговорил:
– Владелец поместья желал, чтобы потомки его были подобны ему. Но они уподобились ифритам: они глупы, а он не любит глупцов. Так он мне сказал.
Керим с сожалением покачал головой, проглотил кусок и сказал:
– Если бы у меня была хоть частица его силы, все было бы именно так, как он желал.
– Если бы, если бы… Какой толк в этих «если бы». Надо действовать! горячо убеждал Али.
Рифаа тоже возвысил голос:
– Мы сделали немало. Мы беспощадно боролись с ифритами, и каждый раз, как мы изгоняли ифрита, его место занимала любовь. И все это мы делали бескорыстно.
– Если бы нам позволили продолжить наше дело,– печально произнес Заки,– наша улица наполнилась бы здоровьем, любовью и миром.
– А я удивлен,– протестующе воскликнул Али,– зачем мы решили бежать, когда у нас здесь столько друзей!
– Если ты еще не окончательно избавился от своего ифрита,– ответил на это Рифаа,– то не забывай, что наша цель – исцеление, а не убийство. Человеку лучше быть убитым, чем убивать.– Обернувшись к Ясмине, он вдруг спросил: – А ты почему ничего не ешь и не слушаешь?
Сердце Ясмины сжалось от страха, но она поборола его и сказала:
– Я удивляюсь вам, как можете вы так весело беседовать, словно находитесь на свадьбе!
– Завтра, когда ты освободишься от своего ифрита, и тебе станет весело.
Оглядев лица друзей, Рифаа продолжал:
– Некоторые из вас стыдятся быть миролюбивыми, ведь мы дети улицы, на которой уважают только силу. Но сила не только в том, чтобы держать людей в страхе. Бороться с ифритами во много раз труднее, чем нападать на слабых или состязаться в силе с футуввами.
– А награда за нашу доброту,– горько заметил Али,– тяжкое положение, в котором мы сегодня находимся.
– Борьба закончится совсем не так, как они предполагают, ведь мы гораздо сильнее, чем они думают. Мы перенесли борьбу с одной арены на другую. И здесь требуется больше мужества и силы,– уверенно заявил Рифаа.
Они продолжали ужин, обдумывая услышанное. Рифаа казался друзьям настолько же спокойным и уверенным в себе, насколько он выглядел хрупким и скромным. В минуту общего молчания до них донесся голос поэта из ближайшей кофейни. Поэт рассказывал: «Однажды пополудни усталый Адхам присел отдохнуть на улице аль-Ватавит и задремал. Его разбудил шум, и, открыв глаза, он увидел, как мальчишки разворовывают его тележку. Он угрожающе поднялся. Один из мальчишек заметил это и предупреждающе свистнул, толкнув тележку так, чтобы помешать Адхаму погнаться за ними. С тележки посыпались огурцы, а мальчишки, словно саранча, бросились врассыпную. Адхам сильно рассердился, и грубое ругательство сорвалось с его уст. Он принялся подбирать испачканные в грязи огурцы. Гнев, не находивший выхода, все возрастал, и Адхам обратил горячую речь в сторону Большого дома: «Почему гнев твой немилосерден и жесток, как испепеляющий огонь? Почему собственная гордость дороже тебе родных сыновей? Как можешь ты наслаждаться спокойствием, зная, что нас топчут ногами, словно букашек? О могущественный, знакомы ли в твоем Большом доме прощение, мягкость, великодушие?!» С этими словами он ухватился за ручки тележки и стал толкать ее, удаляясь от проклятой улицы. Вдруг он услышал насмешливый голос: «Почем огурчики, дядя?» И увидел перед собой Идриса».
Неожиданно рассказ поэта заглушил истошный женский крик: «Люди добрые, ребенок пропал!»
59.
Время шло, друзья продолжали беседовать, а Ясмину не оставляла мучительная тревога. Хусейну пришло в голову взглянуть, что делается на улице, но Керим удержал его, опасаясь, что его могут заметить и заподозрить неладное. Заки очень хотелось узнать, напали ли футуввы на дом Рифаа. А Рифаа успокаивал его тем, что с улицы не доносилось ничего, кроме звуков ребаба да криков мальчишек. Улица жила обычной жизнью, и ничто не предвещало того, что замышляется преступление. У Ясмины голова шла кругом от тревожных дум, и она вдруг испугалась, что глаза могут ее выдать. Ей было уже все равно, чем кончится дело, лишь бы прекратилась эта мука. Ей хотелось напиться до потери памяти и не видеть ничего вокруг. И еще она думала о том, что она не первая и не последняя женщина в жизни Бейюми и что вокруг мусорных куч всегда собираются бездомные собаки. Главное, чтобы скорее окончилось это мучение, неважно, каким образом. Постепенно шум улицы затих, смолкли голоса торговцев и мальчишек. Сейчас были слышны лишь звуки ребаба. Внезапно Ясмину охватила ненависть к этим людям, которые явились причиной ее мучений.
– Может быть, приготовить кальян? – спросил Керим. Но Рифаа решительно возразил:
– У нас должны быть ясные головы!
– Я подумал, что за трубкой легче скоротать время.
– Ты боишься больше, чем следует.
– По-моему, нет причин для страха,– попытался оправдаться Керим.
Пока и вправду все было спокойно, никто не напал на дом Рифаа. После полуночи смолкли и ребабы, поэты разошлись по домам. Было слышно, как хлопают закрывающиеся двери, как переговариваются запоздавшие прохожие, их смех и кашель. Наконец все окончательно стихло. Ожидание длилось до тех пор, пока не прокричал первый петух. Заки поднялся, выглянул в окно и сказал друзьям:
– На улице тихо и пусто, как в день изгнания Идриса.
– Пора в путь! – заметил Керим.
Ясмину снова охватил страх. Что будет с ней, если Бейюми опоздает или передумает? Друзья между тем поднялись, в руках у каждого было по узлу.
– Прощай, адская улица! – проговорил Хусейн и первым двинулся в путь. Рифаа пропустил вперед Ясмину и положил руку ей на плечо, словно боялся потерять ее во мраке. Следом шли Керим, Али и Заки. Один за другим они осторожно выбрались из квартиры и в полной тьме поднялись по лестнице на крышу, держась за перила. Снаружи им показалось светлее, хотя на небе не было ни звездочки. Луна была скрыта облаками, и пробивавшийся сквозь них лунный свет придавал всем предметам зыбкие очертания.
– Крыши домов почти вплотную прилегают одна к другой,– проговорил Али,– а госпоже мы поможем.
Когда все выбрались на крышу. Заки, шедший последним, почувствовал сзади какое-то движение и, обернувшись, увидел у чердачной двери четыре тени.
– Кто здесь? – воскликнул он в панике.
Все остановились как вкопанные... Послышался голос Бейюми:
– Остановитесь, мерзавцы!
Слева и справа от него находились Габер, Халед и Хандуса. Ясмина ахнула, вырвалась из рук Рифаа и побежала к двери. Никто из футувв не препятствовал ей. Али шепнул Рифаа:
– Тебя выдала эта женщина.
В мгновение ока беглецы были окружены. Бейюми внимательно оглядел их и спросил:
– Где же знахарка?
Затем схватил Рифаа железной хваткой за плечо и насме-шливо сказал:
– Куда это ты направляешься, друг ифритов?
– Вам не нравилось наше присутствие на этой улице и мы решили покинуть ее,– угрюмо ответил Рифаа.
Бейюми захохотал и обратился к Кериму:
– А ты с какой целью укрывал их в своем доме?
С трудом сглотнув слюну, Керим дрожащими губами ответил:
– Я ничего не знаю о том, что произошло между тобой и ими.
Бейюми ударил его по лицу. Керим упал, но быстро вскочил на ноги и перепрыгнул на крышу соседнего дома. За ним бросились Хусейн и Заки. Хандуса же обрушился на Али, ударил его в живот, и тот со стоном повалился на крышу. Габер и Халед бросились догонять беглецов, но Бейюми презрительно махнул рукой.
– Эти не опасны, никто из них и пикнуть не посмеет, иначе им несдобровать.
Рифаа, скорчившись от цепкой хватки Бейюми, до боли сдавившего ему плечо, проговорил:
– Они не сделали ничего предосудительного. Бейюми вместо ответа ударил его по лицу.
– Ну-ка, они тоже слышали голос Габалауи? – И, толкая его перед собой, добавил: – Иди вперед и не раскрывай рта.
Рифаа покорился судьбе. Спускаясь по темной лестнице, он слышал за собой тяжелые шаги и чувствовал, как его обволакивает густая пелена мрака, злобы и безнадежности. Он почти не думал ни о бежавших, ни о предавших. Его охватило столь глубокое отчаяние, что он позабыл даже о страхе. Ему казалось, что тьма навеки воцарилась в мире.
Тем временем они вышли на улицу и пересекли квартал, в котором благодаря Рифаа не осталось ни одного больного. Впереди шел Хандуса, направляясь к кварталу Габаль. Когда они проходили мимо дома Наср, все двери и окна которого были закрыты, Рифаа показалось, что он слышит дыхание родителей. Он задумался о них, и в ушах его прозвучали рыдания Абды. Но скоро он снова оказался во власти мрака, потерянности и грозившего ему зла. Квартал Габаль выглядел в темноте скопищем гигантских призраков. Как непрогляден мрак и как глубок сон! А звук шагов палачей и скрип их сандалий словно смех шайтанов, резвящихся в ночи. У стены Большого дома Хандуса повернул в сторону пустыни. Рифаа взглянул на дом, но его очертания сливались с темным небом. Из-за поворота стены показалась тень, и Хандуса окликнул:
– Муаллим Ханфас?
– Я!
Не сказав больше ни слова, Ханфас присоединился к ним. Глаза Рифаа по– прежнему были прикованы к Большому дому. Знает ли дед о том, что с ним случилось? Одно его слово может спасти его из лап мучителей, разрушить их козни. Он может возвысить голос, чтобы и они услышали его, подобно тому как слышал его Рифаа на этом самом месте. Габаль тоже подвергался опасности, но спасся и победил. Однако они миновали стены Большого дома, а Рифаа так ничего и не услышал, кроме топота ног и частого дыхания палачей за своей спиной. Они углубились в пустыню, и идти стало труднее, ноги вязли в песке. Рифаа почувствовал свое одиночество и вспомнил, что жена предала его, а друзья обратились в бегство. Он хотел еще раз оглянуться на Большой дом, но Бейюми с такой силой толкнул его, что он упал навзничь. А Бейюми, подняв дубинку, крикнул:
– Муаллим Ханфас!
Тот тоже взмахнул дубинкой и ответил:
– С тобой до конца, учитель! Рифаа в отчаянии спросил:
– Почему вы хотите убить меня?
Бейюми с силой ударил его по голове. Из груди Рифаа вырвался отчаянный крик: «Габалауи!» В следующий миг дубинка Ханфаса опустилась на его шею, за ней – дубинки других футувв. Затем наступила тишина, в которой слышен был лишь предсмертный хрип. А футуввы в темноте принялись руками раскапывать землю.
60.
Убийцы покинули место расправы, направляясь в сторону улицы Габалауи, и вскоре растаяли в ночной тьме. Вдруг неподалеку возникли четыре тени, раздался приглушенный плач, причитания и кто-то воскликнул:
– Эх, вы, трусы! Схватили меня и заткнули рот, а он погиб беззащитным.
Другой голос ответил:
– Если бы мы не удержали тебя, мы погибли бы все, а его все равно не спасли бы.
– Трусы! Вы жалкие трусы! – не унимался Али. Керим плаксивым голосом проговорил:
– Не теряйте времени на разговоры. Нам предстоит нелегкая работа, и мы должны завершить ее до наступления утра.
Хусейн, подняв к небу полные слез глаза, отозвался печально:
– Скоро взойдет солнце, надо спешить. Заки тяжело вздохнул, говоря:
– Время быстротечно, как сон. В краткие минуты мы потеряли самое дорогое, что было у нас в жизни.
Али подошел к месту преступления, продолжая бормотать сквозь зубы:
– Трусы!
Остальные последовали за ним. Опустились на колени, образовав полукруг, и принялись ощупывать землю. Вдруг Керим как ужаленный вскрикнул:
– Здесь! – И, понюхав свою руку, добавил: – Его кровь!
– Его могила тут, где рыхлая земля,– заметил Заки. Друзья принялись руками разгребать песок. На свете не было никого несчастнее их. Ведь они потеряли самого дорого друга и оказались бессильными его спасти. Обезумев от горя, Керим пробормотал:
– Может быть, он еще жив?!
Али, не переставая копать, раздраженно откликнулся:
– Послушайте, что говорят трусы!
Их ноздри наполнились запахом земли и крови. Со стороны горы послышался лай.
– Осторожно, здесь его тело! – воскликнул Али.
Сердца мужчин громко застучали, руки задвигались медленнее. Взявшись за края одежды Рифаа, они осторожно стали поднимать его из песка, не в силах сдержать слезы. В это время из улиц и переулков донеслось пение петухов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57