— заахала женщина.
— Почему Хаим не принят? — спросил я тихо, подойдя ближе.
Они оба вздрогнули. Но я был слишком мал, чтобы меня бояться; кроме того, они, вероятно, заметили меня во время экзаменов.
По лицу женщины катились слезы.
— Мы живем в этих несчастных губерниях... мы здесь затиснуты, как селедки в бочке. И наши дети не могут учиться... Их принимают в гимназию... только семь на сто. Наши дети должны получить по всем предметам пятерки, иначе... Бедный Хаим, он учился целыми днями, целыми вечерами, все ночи напролет!.. Куда идти? Кому пожаловаться?
— Тсс, Сарра, тсс! — Муж толкнул жену в бок. Она тотчас смолкла: мимо шел какой-то чиновник с кокардой на фуражке.
Внезапно радость улетучилась, меня словно придавила упавшая осина с Заячьего болота: несчастные люди, они даже не смеют громко жаловаться! Сердце заныло— давно ли я сам кричал: не было и нет на свете справедливости!
Да, но разве и я смел громко жаловаться?
Под вечер снова подошел к высоким дверям. Петрович не обманул: за тридцать копеек он дал мне вполне приличную гимназическую фуражку.
— Что за голова у тебя! — жаловался он, видя, что фуражка мала и держится на макушке. — Точь-в-точь как у Авференкова — у того тоже была большая голова и узкая грудь. Ну, братец, учись, только не переучивайся: получишь чахотку — и готов!
Подумав немного, он добавил:
— Ну ничего, не горюй! По утрам держи фуражку над паром: скоро она станет просторной, как чепец. Новая стоит самое меньшее рубля полтора. А эта тебе досталась почти даром.
Глава VIII
На новой квартире. —- Утренние молитвы. — Кондуит -Существо низшей породы.
Итак, я настоящий гимназист — на мне черная форма. Хотя она из тонкого дешевенького материала, зато, несомненно, черная, и, главное, все пуговицы на своих местах. Казалось, для Букашки настала счастливая пора, но...
Во время экзаменов я, понятно, ютился у дяди Да-виса. Однажды, возвращаясь из очередного путешествия но городу, я так и застыл на. пороге: меня словно окатила холодная волна. Тетя Лиене сердито стукнула сковородкой о плиту:
— До каких пор будет он сидеть на нашей шее? Вечером ломаешь голову, куда своих детей положить... Каморка с наперсток. Альмочка спит на таком ящике, что скоро спина искривится...
Дядя молча перебирал пальцами бороду. Поборов оцепенение, я бросился на улицу. Дядя догнал меня и виновато забормотал:
— Не сердись на нее... Это она от нужды. И не горюй. Кто шевелит мозгами, тот всегда вылезет из трясины.
Шевелить мозгами я шевелил, но ничего не получалось. С трепетом в сердце отмахивал каждый день версту за верстой, прочитывал десятка два наклеек на окнах: «Здесь сдается^И^мната ученикам». Расхрабрившись, даже заглядывал в эти комнаты, но, когда узнавал о плате, как ошпаренный вылетал вон.
Наконец-таки дядя Давис нашел если не жемчужное, то настоящее ячменное зерно — комнатушку с форточкой.Я прибыл на новое место, как богатая невеста с приданым. Незачем гадать, кто снабдил меня кроваткой, маленьким столиком и деревянным сундучком. Ясно и так...
Вначале мы долго ломали голову над тем, как расставить мое имущество, ни за что не желавшее размещаться. Сундучок был мне совершенно необходим; в нем помещались не только книги, хлеб, творог и всякий мелкий скарб — он также заменял стул. Правда, дядя
ворчал, что на таком стуле я всегда буду сидеть сгорбившись. Но дело не в сундучке кровать и столик оказались непримиримыми врагами. Они ни за что не хотели друг другу уступить место и никак не помещались в комнатке. Дядя вздыхал:
— Эх, кабы сам смастерил, все уместилось бы! А то убиваешь время на помещицу. Для родного племянника еле-еле столик успел сделать.
Наконец хозяин квартиры нашел простой выхо[д: он подпилил у кровати ножки, так что после этого ее без труда можно было сунуть под стол. Кровать получилась очень низкой, ножки вышиной в три пальца, однако теперь все было в порядке. Во сне я иногда стукался коленями о край столика, но это уж пустяки.
Моя квартира находилась далеко от гимназии, на окраине города — почти в самом конце Лучесской улицы, около огородов. Но разве это далеко для человека, способного догнать мечущуюся от укуса овода корову... К тому же комнатка стоила только полтора рубля в месяц, или пятак в день...
В гимназии меня прежде всего поразило то, что и здесь каждый день начинался молитвами, как в аничков-ской деревенской школе. Только гимназисты не выказывали и четверти того почтения, с каким относились к молитвам деревенские ребята. Правда, когда в классе присутствовал Хорек — Исай Йсаевич Остроухое, — все стояли навытяжку, как солдаты. При других учителях тоже стояли спокойно, но со скучающим видом рассматривали собственные ногти. В присутствии же учителя географии Сергея Николаевича Уральского бывали случаи, когда ученики во время молитвы пытались ущипнуть или дернуть друг друга за волосы.
Вначале я сел на одну из передних парт, чтобы лучше видеть и слышать. Но вскоре уловил замечание Жоржика Комарова: как не стыдно такому обтрепанному лезть вперед! А вдруг явится в класс высокопоставленное лицо — скажем, губернатор или сам архиепископ! На другой день я забрался подальше, за спины других. Свободных мест было достаточно, две парты даже пустовали. На одной из них я вскоре вырезал: Хаим Фейгин. Хотелось напомнить, что по своим знаниям он мог быть украшением третьего класса.
Однажды после уроков меня подозвал Сергей Николаевич. Мы остановились в конце пустого коридора.
- Залан, почему вы сегодня во время молитвы укололи булавкой Ермольчика?
Я покраснел: как мог Сергей Николаевич это увидеть? Ведь во время молитвы он всегда стоял, отвернувшись от нас.
— Вы знаете, что такое кондуит, Залан? .. Наверное, еще нет. Это журнал, в который записывают все про-ступки гимназистов. Остерегайтесь туда попасть. Вы стипендиат дамского комитета... Во всяком случае, у вас есть надежда стать им. И вот, мой друг, берегитесь, чтобы вас не поймал кондуит! Не сердитесь на меня, Залан. Но в нашей гимназии вы существо — низшей породы. Одно замечание в кондуите — и у вас отнимут пособие. Был прошлой зимой у нас Хмельков, сын мелкого чиновника. Совершил маленький проступок: попал в кондуит, получил за поведение четыре — и половина стипендии долой. Мальчик не смог долго продержаться... Никогда не забывайте, Залан- в гимназиях есть кондуит.
Я был благодарен Сергею Николаевичу он предупредил меня от чистого сердца. Но домой побрел как оплеванный. Итак, я существо низшей породы...
Впереди шли три каких-то гимназиста. Я прислушался к их разговору.
— Мой отец собирается купить новое имение... около Полоцка — восемьсот десятин ..
— Твой отец глуп. А вот мой задумал продать имение и построить бумажную фабрику примерно за сто двадцать тысяч. Деньги потекут к нам со всех сторон.
— А мой все леса промотал. Мама плачет, говорит: если так будет продолжаться, мы скоро обанкротимся...
Я поскорее свернул. Что общего могло быть у меня с этими представителями высшей породы?
Глава IX
Ко мне приезжает отец — Сверточек с липовым цветом — «Тайная вечеря» Гуммиарабика. — Допрос
У Мироновых, где я жил, меня ожидал отец. Он привез два больших мешка с хлебом насколько фунтов масла, кусочек копченого мяса и два туеса с гворотм.
Прихватил также кружечку с вареньем и лукошко со всякой мелочью. Глядя в запавшие глаза и запыленное лицо отца, я понял, что он ехал зайцем и всю ночь не спал.
Он посидел некоторое время на моей кровати, спросил, целы ли еще ботинки, и полушутя добавил: варенье нельзя съесть в один вечер; всего, что он привез, должно хватить по крайней мере на месяц. Это значило, что отец вообще раньше не явится...
О занятиях он не спрашивал: чего там спрашивав. когда я так упорно отвоевывал себе право учиться!
Затем негнущимися пальцами оп отсчитал три рубля и восемьдесят восемь копеек. Как бы извиняясь, он показал мне оставшиеся деньги и подробно перечислил все необходимые для хозяйства покупки. И тогда оказалось: чтобы добраться до дому, у него остается всего двадцать копеек.
Я быстро пододвинул к нему гривенник из своих денег:
— Купи гостинец Зенте и Ирмочке.
— Они обойдутся и без гостинца. У тебя самого не так уж много. Книги... тетради... квартира... В гимназии дают карандаши и перья?
— Кто тебе даст такие вещи? Только чернила наливают даром." Нет-нет, непременно купи что-нибудь сестричкам!
О расходовании денег отец тоже не дал никакого наказа: он видел, что у меня каждая копейка на счету.
Прощаясь, отец в нерешительности помедлил. Видно было, что я вырос в его глазах на целую голову.
— В этом году хороший урожай, и все-таки, особого облегчения пет. Я в Богушевске слыхал от аптекаря, что есть такие гимназисты, которые сами подрабатывают. Может быть, в будущем и ты попробуешь...
Когда отец ушел и я начал перебирать содержимое лукошка, у меня невольно па «лаза набежали слезы: там был кусочек мыла, катушка ниток, две иголки, лоскуток для заплаток, узелочек с солью и сверток с липовым цветом. Бедные мои мать и бабушка — это все из их ничтожного запаса! Мне вдруг стало невыносимо жаль, что не послал им хоть калачик. Почему я не отдал отцу еще десять копеек? Если бы я знал, что найду его хоть
на другом конце Витебска, тут же пустился бы за ним вдогонку! На другой день в гимназии был большой переполох. Учитель латинского языка Аврелий Ксенофонтович Петров, по прозвищу Гуммиарабик, был капризен и придирчив. Временами от него несло спиртом как из винной бочки. В такие дни у гимназистов начиналось веселье: они всячески дурачились и издевались над учителем, мстя ему за все обиды.
Главным вожаком был Миша Карпов — сын пристава. Узнав на перемене, что Гуммиарабик явился в гимназию после вкушения на «тайной вечере», Миша воткнул в стул длинную булавку. Сев на нее, Аврелий Ксенофонтович заорал и хотел броситься из класса, но гимназисты окружили его со всех сторон: «Милый Аврелий Ксенофонтович, что с вами случилось? Вам наступили на мозоль?» Сердито ворча, он с трудом успокоился. Несмотря на хмель, вероятно сообразил, что если побежит к классному наставнику или даже К директору, то это не принесет ему особой чести.
Начался урок, и по классу стали летать бумажные птички. Некоторые гимназисты намазали их широкие клювы чернилами. Одна из таких птичек задела лоб учителя, другая — попала в нос и в губы.
Появление Гуммиарабика в учительской комнате с большими чернильными пятнами на лице всполошило его коллег. Ну и буря поднялась! Еще не успел прозвенеть звонок на урок, как в наш класс, задыхаясь от ярости, ворвался Хорек. Кто этот уличный мальчишка, этот хулиган, этот мерзавец? Миша Карпов невинно спросил: «Исай Исаевич, о чем вы говорите? Мы ничего не знаем». Его слова подлили масла в огонь. Мне казалось, что нашего классного наставника хватит удар. К сожалению, он остался жив и тут же начал выпытывать и допрашивать...
Разумеется, никто ничего не знал и никто ничего не видел. Все уверяли, что урок прошел очень хорошо и спокойно. Аврелий Ксенофонтович объяснял по-латыни, и все слушали затаив дыхание. Преступление совершено, скорее всего, во время перемены, когда Аврелий Ксенофонтович шел по коридору в учительскую. Вероятно,
виновного надо искать в другом классе. Воспитанники тех классов, в которых преподает столь уважаемый педагог, как Аврелий Ксенофонтович, никогда бы не позволили себе такого глумления. Никогда! Миша Карпов даже приложил руку к сердцу. А Толя Рипинский добавил: «Исай Исаевич. разрешите открыть вам небольшую тайну. У гимназистов третьего класса гимназии Неруша есть два любимых педагога: первый — вы, второй — Аврелий Ксенофонтович. За вас мы готовы в огонь и в воду... Оба вы до гроба останетесь в наших сердцах».
Все это было сказано чрезвычайно почтительно и серьезно. Возможно, если бы это сказал я, Хорек усмотрел бы в моих словах такое бесстыдство и издевательство, какое только известно людям со времен основания Рима. Но Рипинский был сыном помещика, собиравшегося купить в окрестностях Полоцка новое имение в восемьсот десятин. И Исаю Исаевичу оставалось лишь сложить губы в кислую улыбку.
Однако директор Иван Романович Неруш, хотя он и не явился к нам в класс, должно быть, не был удовлетворен результатами такого следствия. Вообще он не имел обыкновения копаться в подобных делах. Он содержит гимназию, то есть собирает с учеников приличную плату за обучение, арендует солидное здание, содержит швейцара почтенного вида, учителей и классных наставников — так пусть они сами справляются со всеми делами. Но на сей раз он почуял, что Исая Исаевича и латиниста легко провели. Спустя час я получил распоряжение явиться к директору.
Это было необычайное событие: гимназиста вызывали к директору только в исключительных случаях. И вот я впервые переступил порог кабинета могущественного повелителя гимназии.
В меня впились серые глаза директора. Казалось, от этого взгляда вот-вот оторвутся пуговицы на моей рубашке и я попаду в кондуит. К счастью, все пуговицы выдержали; пришел мой черед.
— Скажите, Залан, кто выпачкал лицо Аврелия Ксенофонтовича.
Это было прямое нападение — без всякой психологической подготовки. Однако я уже не был простачком:
— Иван Романович, третий класс вел себя спокойно.
— Послушайте... — директор вдруг засопел, подошел ко мне ближе и взял за пуговицу,— и на вас, очевидно, повлияла эта сказочка?
— Какая сказочка, господин директор?
— Знаю, знаю. Среди вас, гимназистов, господствует такой взгляд: в гимназии Ивана Романовича Неруша можно хоть на голове ходить. Директор добровольно никого не исключит... Послушайте, ведь те крохи счастья, которые выпали вам, ожидают еще пять или шесть таких же, как вы. Да, милый, именно вы обязаны были видеть тех, кто так гнусно ведет себя по отношению к учителям, к истинным попечителям вашим...
Хорошо, что директор говорил так долго — за это время я почувствовал, как милые руки, придавая мне силы, погладили меня по плечу: это были руки матери и бабушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56