Когда мы во что-нибудь играли — хотя бы в того же «пана и вора»,—то девочек били сильнее; их дразнили и высмеивали. Особенно им доставалось, когда «жали масло». Усядутся две группы ребят на скамью — и ну кто кого вытеснит! Сидящих в середине, — а в середину обычно попадали девочки, — иногда так сжимали, что те вопили не своим голосом.
И дома им было не лучше. Из пяти деревень в Аничковской школе учились только четыре девочки! А остальные? Остальные относились к школьницам так же плохо, как мальчики. Девочка только еще учится писать «а» и «б», а вчерашние подруги уже бегают следом и дразнят:
«Глянь-ка, глянь, — ученая! Научилась бы нос утирать! ..»
Пока я размышлял, кто-то отворил дверь стремительно и легко, будто, приближаясь к дому, сбросил с плеч тяжелую ношу. Это была Соня. Она вошла совсем не так, как это делал я у себя дома: я входил тихонько, словно боясь чего-то неизвестного.
Конечно, я сразу повернулся к двери спиной и решил весь вечер молчать: ведь не по своей вине я попал сюда и уснул. Но скоро мне пришлось помочь Соне решить задачу, а молча этого никак не сделаешь. Когда же Соня рассказала, что было в школе, мы оба взволновались и разговорились. Оказывается, после уроков принесли кучу досок — будут делать перегородку, чтобы отделить первое отделение от остальных. Мы тщетно ломали голову, для чего это нужно. Наконец стали гадать на спичках, пойдут ли новые перемены на пользу школьникам или во вред. Если чет — на пользу, если нечет — во вред. Вышел нечет — значит, во вред. Но Соня заметила, что одна спичка без головки — ее нельзя считать за настоящую. Остался чет — значит, на пользу.
В этот день я был грустно настроен и не хотел верить, что когда-нибудь ученикам будет хорошо. Пока мы спорили и рассуждали, наступила глубокая ночь: пора было спать.
Наутро Платонов вывел из конюшни свою вороную лошадь —вернее, лошадку, которая выглядела бы среди настоящих лошадей букашкой. Я пробовал возражать, что такой пустяковый мешок, как мой, стыдно даже показать лошади. Но Сонин отец, не спрашивая моего согласия, взвалил мешок ей на спину. Он провожал нас пешком, а мы с Соней по очереди ехали. Правда, мы больше шли пешком, так как все время спорили: «Поезжай ты, а я лучше прогуляюсь».
Глава XVIII
Новая учительница. — Коробочки № 1 и № 2. — Тит курил.
Тонкая перегородка вызывала всеобщий интерес. Мы ощупывали ее и все думали и гадали, зачем она тут поставлена. Некоторые даже кое-что написали на ней.Прошло три дня, и вот в школе появилась новая учительница— Зинаида Ивановна. В этот день выпало так много снегу, что в Аничкове под его тяжестью провалились две крыши.
Я очень обрадовался снегу, но меня опечалило появление новой учительницы. Мне казалось, что двух счастливых событий в один день не бывает, поэтому я болел душой за свою маленькую приятельницу Соню, попавшую в когти Зинаиды Ивановны вместе со всем первым отделением.
Как только окончился, первый урок, мы бросились за перегородку разузнать, сколько человек она поставила на колени, хотя слышно было, что там урок прошел спокойно. Первоклассники радовались тому, что новая учительница часто улыбается и даже смеется. Но мы охладили их пыл: видно, пока она только присматривается.
К концу дня многие из нас почувствовали себя задетыми— в первом отделении никто не был наказан. Мы успокаивали себя надеждой, что настанет время — и первоклассники заплачут.
Зато нам пришлось туго. У Митрофана Елисеевича осталось всего два отделения. Он без конца спрашивал нас, и наказания сыпались, как из бездонного мешка. Я впервые как следует осознал, что из-за грамматических ошибок мои уши постоянно будут красными, а то и синими.
Особенно замучили меня слова с буквой «ять»'. Этот сев» было чем-то таинственным и непостижимым. Я долго мучился, не понимая, чем он отличается от простого «е». Мне казалось, что мои латышские уши не улавливают этой разницы. Я спросил товарищей, замечают ли они ее. Узнав, что те также не слышат разницы, я с грустью решил: все они разговаривают на «мужицком языке» и у них, должно быть, испорчен слух.
Оставался один выход — все странные слова с буквой «ять» попросту зазубрить. Однажды мне удалось выиграть целую кучу новых и старых перьев и выменять на них у Тихона Боброва две очень красивые коробочки из
под папирос. Я разрезал лист бумаги на маленькие кусочки и на каждом написал по одному слову с буквой «ять». Переписал все эти проклятые слова и засунул в коробочку № 1. Куда бы я ни шел, где бы ни сидел, вытаскивал по одной бумажке и все бормотал: «Хлеб» писать через «ять», «хлеб» нужно писать через «ять». Затем бумажку со словом «хлеб» перекладывал в коробочку № 2, а из коробочки № 1 вытаскивал новую.
Это мне очень помогло: скоро я стал большим знатоком слов с буквой «ять», хотя так и не мог уловить разницу между «ять» и «е». Иногда я пробовал слова с «ять» выговаривать по-особому, через нос, но Митро-фан Елисеевич сейчас же нападал на меня: мой нос, мол, так и напрашивается, чтобы его крепко потянули за то, что он коверкает русский язык.
Но, увы, наступил черный день, когда эти «ять» опять ввергли меня в беду. Однажды учителю сказали, что ученик третьего отделения Тит Терешенок весь вечер курил. Тот сначала отрицал, потом признался, что у них гостил его дядя, матрос, приехавший издалека, и дал ему две папиросы, уговаривая отведать.
Учитель заявил, что существует циркуляр, по которому за курение исключают из школы. Но у Тита есть смягчающие вину обстоятельства, ибо матросы самые верные слуги и защитники государя, если только они не подпадают под влияние бунтовщиков. И все-таки ученик есть ученик, поэтому Тит Терешенок наказывается исключением из школы на две недели. Со слезами на глазах молил Тит о прошении: ему, ученику третьего отделения, предстояло весной сдавать экзамены. Он был готов две недели простоять на коленях, только бы остаться в школе. Митрофан Елисеевич был неумолим: нужно с раннего детства научиться уважать государственные законы.
Терещенок, уходя из класса, тихонько попросил одного из Товарищей аккуратно все записывать, чтобы вечером можно было узнать, что делалось на занятиях. Как назло, учитель уловил последние слова. Повысив голос, он строго предупредил, что Тит на эти две недели полностью исключается из школьного общества. Никто не смеет с ним разговаривать, играть, а тем более давать книги. Кто нарушит это распоряжение, пусть пеняет на
себя. А Титу учитель посоветовал чаще посещать церковь и каяться в своих грехах. Не знаю, молился ли Тит богу и святому угоднику Николаю, но весной он с треском провалился на экзаменах.
В тот день, когда выгоняли из школы Тита, какой-то негодяй донес, что Букашка, вероятно, тоже курит: у него в кармане постоянно две папиросные коробки. Я подозревал, что донес Альфонс: кто еще способен на такую подлость? Учитель подозвал меня к себе и обшарил карманы. Ну и обрадовался же он, когда в самом деле извлек мои драгоценные коробочки № 1 и № 2! Однако радость его померкла: он не нашел в коробочках ничего, кроме маленьких кусочков бумаги.
И все же не избежать бы мне трепки, если бы весь класс не стал на мою защиту. Букашка курит? Этого быть не может, на него не похоже! Все видели, что я хранил в своих коробочках синие бумажки.
Благодаря этому меня даже не поставили на колени, хотя учитель и ворчал, что нужно остерегаться табака и даже не притрагиваться ко всему, что с ним соприкасается. Поучая нас, он смахнул со стола мои синие бумажки и бросил в печь. Сколько усилий стоило мне их изготовить, а теперь начинай все сначала! Красивые коробочки учитель сунул в карман, и однажды весной я увидел их у него на столе. Да, эти коробочки в самом деле были очень красивы: недаром я отдал за них целую горсть перьев и недаром сам пан курил из них папиросы.
Глава XIX
За мной гонятся деревья. — На запятках.
За несколько дней снегу навалило много-много, кое-где засыпало низкие.заборы и кусты. Но как раз к этому времени наш Ионатан совсем ослаб и охромел. И в следующий понедельник пришлось тащить мешок с припасами на собственном горбу.
Надежда, что кто-нибудь подвезет, тоже не сбылась. По дороге то шли тяжело нагруженные сани, причем сам возница плелся пешком, то быстро проносились легкие санки. Мои ноги зябли еще больше, чем осенью, когда
я месил грязь. Долгожданный снег оказался не таким уж приятным гостем.Все-таки я не переставал надеяться, что кто-нибудь подвезет меня, и. каждые пять шагов оборачивался назад. Вскоре мои глаза застлало слезами, а деревья и кусты расплылись цветными пятнами: зелеными, желтыми, красными. Наконец они зашевелились и погнались за мной. Я давал себе слово больше не оглядываться, но ноги отказывались служить.
Не хочу врать: меня немножко — то ли версту, то ли полторы — подвезли наши добрые соседи Альвина Залит и цыган Казимир Важуль. Но ведь это капля в море. К тому же соседка своими сочувственными словами меня так расстроила, что я забыл сказать ей спасибо... В следующую ночь она даже приснилась мне, глубоко обиженная. .. А Казимир Важуль так погнал с горки коня, что я невольно закричал:
«Мы же головы расшибем и коня искалечим!..»
Счастье пришло ко мне совсем с неожиданной стороны: я начал ездить в Аничково вместе с Альфонсом Шуманом и ездил каждую неделю до тех пор, пока наш Ионатан не встал на ноги.
Есть люди, которые все примечают; так и батрак Шуманов Егор скоро заметил мои невзгоды.
Однажды, везя в школу закутанного в шубу Альфонса, он как стрела пронесся мимо меня и вдруг уронил кнут. Он остановил лошадь, бегом вернулся за кнутом и шепнул мне:
— Слышь, малец, пока я там провожусь около кобылы, становись живей сзади на полозья. Этот пучеглазый ничего не заметит.
Вот так ловко придумал! У саней была высокая спин-ка, и я вцепился в нее, как кошка. Где уж Альфонсу меня увидеть! Ему, закутанному в шубы и платки, и не повернуться. Не могу сказать, что удобно было торчать на концах полозьев. Скоро стали зябнуть ноги, и, хотя мы доехали очень быстро, руки мои совсем закоченели. Возле Аничкова я, не удержавшись, свалился в снег. А так как я все время стоял тихо, как мышонок, то Егор даже не заметил, что мышонка нет, и умчался.
С тех пор я по понедельникам дежурил в маленькой рощенеподалеку от дома.Вы думаете, легко ожидать на морозе? Правда, Егор выезжал всегда в одно и то же время, по хозяйским часам, но наши часы больше стояли, чем шли, поэтому мне иногда приходилось, чтобы согреться, скакать в роще до изнеможения. И все же ехать на концах полозьев было во сто крат лучше, чем брести по заснеженным полям.
Егор заклинал меня никому не проболтаться, а то он получит нагоняй от хозяев. Но я уже был не маленький, он мог полностью на меня положиться.
Глава XX
Как объяснить это чудо? — «Бувидла, выйди!»
Новая учительница Зинаида Ивановна уже три недели учила первое отделение и еще никого пальцем не тронула... Мы всячески ломали головы, не зная, как объяснить это чудо. До сих пор мы не могли себе представить, чтобы учитель не дергал за волосы, не ставил на колени — это казалось так же естественно, как то, что ласточка должна щебетать, а волк — выть. Мы ничего не могли придумать, пока мой маленький друг Яша Хо-дас не воскликнул:
— Знаю, знаю! Она совсем не настоящая учительница!
Почему не настоящая, он так и не объяснил. Нам оставалось лишь согласиться с его мнением. Как же иначе? Будь она настоящей учительницей, то давно уже таскала бы ребят за волосы. И странно, хотя Зинаида Ивановна нас не учила, мы с ней здоровались еще сердечнее, чем первоклассники. Как мы радовались, когда она улыбалась! Мы желали ей только добра и в душе опасались: не вредит ли она самой себе, не нарушает ли какой-нибудь циркуляр о наказании учеников? Поговаривали, что нужно бы сказать Зинаиде Ивановне: пусть она иногда кое-кого потаскает за волосы — ученики все равно будут любить и уважать ее по-прежнему. К сожалению, не нашлось смельчака, который сказал бы ей это, и мы все время боялись, как бы она не пострадала.
Митрофан Елисеевич тоже изменился. Через тонкую деревянную перегородку было хорошо слышно, что происходит у соседей. Вскоре учитель притих, он ругался
Не во весь голос, чуть ли не шепотом, и только глазами метал молнии.Мы думали, что Митрофан Елисеевич не хочет мешать соседям. Но Тихон Бобров оказался догадливей всех, Он только усмехнулся: по ту сторону перегородки учит женщина, и учитель боится показаться ззерем и чудовищем. Вскоре Тихон использовал свое открытие: когда однажды учитель потянул его за ухо, и не так уж сильно, Тихон заорал во весь голос. Учитель съежился, шикнул на него, а тот слезливым голосом продолжал громко жаловаться, что ему чуть не оторвали ухо. Нужно было видеть несчастное лицо учителя! Несмотря на то что Тихон был драчуном и забиякой, мы на перемене с криками «урра-а» подбросили его к самому потолку.
Другие тоже пробовали последовать примеру Тихона, но из этого ничего не вышло. Учитель пригласил нескольких учеников к себе и сказал, что нам не удастся обвести его вокруг пальца, что такое поведение является заговором. А знаем ли мы, как, согласно российским законам, караются заговоры? Взрослым — каторга, маленьким. .. Тут Митрофан Елисеевич сделал рукой неопределенное движение, которое, однако, не предвещало ничего хорошего.
Слова о заговоре нас так напугали, что мы сами шикали на учеников, которые готовы были орать от невыносимой боли. Только один Тихон не поддавался, и учителю с ним была истинная мука. Исключить его из школы он ведь не решался, потому что за спиной Тихона стоял пан. А учитель боялся пана. Это было видно по многим признакам. Как-то Тихон сказал, что господские лети упомянули в разговоре страну Зинзик, где растут деревья, с которых снимают листья, похожие на настоящие шляпы — хоть надевай ка голову и щеголяй И будто гоподские дети показывали ему эти деревья на картинке. Тихон спросил Митрофана Елисеевича, где находится страна Зинзик.
Учитель покраснел и только потом догадался ответить, вероятно, об этой стране напечатано в новейшем номере газеты, которую пан получил раньше его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56