Довбуша мучил вопрос: что держит в ней шляхта?
Окрестный люд рассказывал о крепости разное: одни говорили, что там стерегут закованную в цепи Русинскую Волю, другие добавляли, что в подземельях сторожат какого-то страшного Чернокнижника, третьи судачили, будто бы там шляхта ссыпала свои родовые сокровища, четвертые намекали на ведьм и чертей...
Последнее суждение вызывало у Довбуша смех. Наблюдая за крепостью, он не раз видел над нею дым, а звонкими утрами из-за стен долетали слова команды и бряцание оружия.
Единственное полезное, что удалось выведать Олексе у людей,— это рассказ о том, что когда-то, пять- шесть столетий назад, на этом месте ни озера, ни крепости не было, ее выстроили при князьях Галицких, а чтобы придать стенам большую неприступность, мудрые прадеды перегородили стремительный поток скалами, и вокруг разлилось озеро. Древние старики даже указали место, где было перекрыто русло потока. Проследив расстояние на полет стрелы, Олекса увидел, что русло потока сохранилось ниже и полого спускается вниз к Прут-реке. А если так, то не иссушился ум и у правнуков, русло можно освободить от скал, глины, выросшего леса и направить воду старым руслом. Озеро уйдет вниз, дно обнажится.
Вчерашним вечером на Олексин клич поднялась беднота десяти окрестных сел. Довбуш понимал, что работу надо завершить как можно скорее, еще до того, как весть о них достигнет Коломыи или Станислава. На всякий случай все дороги и тропы он перекрыл с помощью вернейших сельских побратимов, которые должны были задерживать и пеших, и конных.
Работали всю ночь. Под утро даже сам Олекса устал, корчуя дубы исполины и выворачивая из земли скалы. Перед восходом солнца он немного вздремнул, но люди ни лопат, ни кайл не оставляли. Они врубались в землю со святым упорством, желая как можно лучше и скорее управиться с делом, которое им поручил Олекса. О награде не помышляли, довольно им было Довбушевой благодарности.
Баюрак разбудил Олексу как раз в тот момент, когда полковник Лясковский отчитывал принципала за то, что он верит в бабские сплетни.
— Вставай, братчик,— ласково молвил опришок,— озеро от старого русла потока отделяют несколько
шагов. Воду сдерживают две скалы, сдвинь их с места и...
Олекса бросился к камням, налег на один из них грудью, камень крякнул, покачнулся. Довбуш поддал силы. Ему помогла вода и... и мог бы упасть ватажок, потеряв равновесие, если бы не поддержали его хлопцы, потому что в этот миг вода, словно бы вспомнив старую проторенную дорогу, подняла камень снизу и поволокла его как щепку. Озеро рванулось в прокопанный желоб, валы воды, налетая один на другой, с шумом и ревом доканчивали то, чего не успели сделать люди. Довбуш вытер со лба пот, опришки шумели на все голоса, восхваляя Олексу, поднятые кверху лопаты, кайлы, топоры поблескивали в лучах утреннего солнца, как мечи.
Крик донесся и до Святого Войцеха на сторожевой башне. И опять застонали ступеньки под торопливым бегом принципала Сикорского, опять сопел, влача наверх свой горб, полковник Лясковский.
— Прикажете трубить тревогу? — спросил полковника принципал Сикорский.
— Для чего, мой принципал? — насмешливо ответил полковник.— А впрочем, протрубите, если вам хочется. И не забудьте распорядиться, чтоб пушкари готовили свои хлопушки.— Нельзя было понять в этот миг, всерьез говорит полковник или шутит.
Сикорский бросился исполнять приказание. Когда внизу испуганно протрубила труба, полковник укоризненно покачал головой и сказал Якубу, который набрасывал на него плащ:
— Хотят мои рыцари поиграть в оборону, Якуб. Чудаки.
— А может, это не игра, вашмосць? — возразил старый джура.— На вашем месте я дал бы знать куда следует.— И Якуб показал на ржавый ключ, что постоянно болтался на поясе полковника.
Все в крепости знали, что это ключ от дверей, ведущих в подземелье. Только никто не видел тех дверей. Даже принципалы. Даже Якуб. Все они, разумеется, проходили через эти двери, но никто их не видел, потому что у каждого были завязаны глаза; приходили в себя они только на крепостном дворе. В конце концов, солдаты и не пытались искать потайную дверь, им довольно было того, что у их командира на ремешке
висел ключ от двери, ключ, связывавший их с окружающим миром.
— Неужто и ты, Якуб, испугался разбойника? А что скажут в Галиче, когда появится мой гонец, про коменданта Вороньего Гнезда?
— Вам виднее, пан полковник,— ответил джура и присел на плаху. Со сторожевой башни было видно все озеро и его берега, и крепостной двор, напоминавший глубокий колодец, и каждого солдата, притаившегося наизготовку на бастионах. Здесь и там на стенах дымились огни, облизывающие пламенем казаны со смолой. По углам и в центре южной стены пушкари готовили артиллерию.
А озеро мелело...
— Я все же послал бы гонца в Галич,— около полудня опять высказался Якуб. Полковник не ответил.—Я сам мог бы... если вам жалко солдата...
— Молчи,— отмахнулся Лясковский.— Взгляни-ка.
Довбуш не ждал, когда спадет вода в озере. Наскоро сформировав из числа землекопов три отряда, во главе которых встали опытные опришки, он повел крыло на приступ. Дно обнажилось, каменистое, скользкое, но нападающие шли, не обращая внимания на все это. Продвигались осторожно. Разбросанные по дну каменные глыбы, грозившие гибелью челнам, теперь служили защитой от пуль и стрел.
— Он сумасшедший! — всплеснул руками полковник Лясковский,— Злодеи ведь почти безоружны, он ведет их на смерть. Ну, так будет же им смерть!
Полковник приосанился: расправил плечи, квадратное лицо стало суровым, глубже обозначились морщины, выпуклые глаза блеснули огнем, рука невольно коснулась эфеса сабли.
— Якуб, передай Сикорскому, чтоб начал обстрел злодеев пушками. Не подпускать голодранцев к стенам!
Толпа опришков приближалась. Збигнев Лясковский уже различал усатые лица нападающих.
— Господи,— он возвел очи горе,— сам видишь, что не желаю их смерти. Но мой долг покарать их за попытку замахнуться на Великое Таинство ойчизны...
Может, полковник сказал бы что-нибудь еще своему католическому господу, но этого не дал ему сделать Довбуш. Он вскочил на гребень скалы, поднял вверх руку с золотым топориком-барткой.
— Гей, паны-ляхи! — воскликнул.— Говорить желаю. Я Олекса Довбуш, предлагаю вам без кровопролития сдать Воронье Гнездо.
Лясковский через бойницу любовался рослой фигурой опришковского вожака.
— Жаль мне тебя, Довбуш,— произнес он, словно опришок стоял рядом,— но ты сейчас умрешь.
Со стен рявкнула пушка. За ней вторая. И третья. Ядра рвали воздух со свистом и воем. Первое ядро не долетело. Второе перелетело. Третье... Третье ядро схватил Довбуш. Полковник не поверил своим собственным глазам. Это было невероятно. Дико. Он протер глаза. Протерли глаза пушкари. Лучники. Не все они успели в своей жизни понюхать пороху, но полковник познал славу не в одной битве, видел немало героев, но такого... Это дьявол, а не человек.
Минутным замешательством обороняющихся воспользовались опришки: они рассеялись между обломков скал, и стрелять по ним из пушек было равнозначно — стрелять по воробьям.
Но орудия били...
И свистели стрелы.
И взвизгивали пули.
И падал то один из нападающих, то другой. Несколько воинов из Довбушева войска побежало назад. Но остальные наступали. Безгласно. Молча. Перебегая от скалы к скале. Ползли. Довбуш шел открыто. Сотни пуль и сотни стрел тучей устремлялись к нему, а он будто и не замечал их и, потрясая барткой, звал за собою войско:
— Братья, вперед!
Полковник считал убитых врагов. Насчитал до двадцати и... и вдруг ощутил, как его сковывает страх. На поле боя он видел врагов во сто крат больше, и никогда не сжималось его сердце. Но там он разгадывал намерения неприятеля, знал его конечную цель, а тут... Какая цель у злодеев? Они спешат к стенам с лопатами, кайлами, топорами, а то и просто с дубинами, будто и вправду хотят разрушить стены, по которым можно скакать верхом.
А может, это и есть их цель — разрушить стены, раскатать крепость по камням? Невероятно... Невероятно... И вестовые помчались к принципалам с приказом: голытьбу к стенам не подпускать!
Полковнику приказать легко. Труднее приказы исполнять. Опришки не знали страха и, несмотря ни на что, подобрались к стенам. Теперь им не страшны ни пушки, ни фузеи, ни луки. Страшной для них была лишь смола. И смола черными струйками полилась вниз. Дымилась. Шипела. Кто-то вопил, обожженный. Кто-то яростно ругался. Кто-то просил у бога спасения. Отряды то отскакивали от стен, то налетали на них, грызли кайлами, рубили камень топорами, поднимали гранитные глыбы дрючками. На взгляд пана полковника то был напрасный труд, ибо не каждому топору удавалось даже отщербить от стены хоть маленький кусочек камня. Однако Довбуш не ослаблял натиска. Довбуш? Где он, кстати? Может, какая-нибудь пуля нашла все-таки у него хоть какую-то ахиллесову пяту, а? А может, сварился в потоке смолы? Невелика, само собой разумеется, честь для него, отягощенного рыцарской славой старого командира, мериться силой с гуцульской швалью, но, черт побери, было бы приятно, если б шляхта могла сказать: «Гарнизон Збигнева Лясковского доконал злодея. Честь, честь старому воину!!»
Довбуш, однако, ни умирать, ни приумножать славу полковника не собирался. Воспользовавшись тем, что весь крепостной гарнизон, как он и рассчитывал перед нападением, сосредоточил свое внимание на обороне северной стены, он с ватагой испытанных опришков обошел Воронье Гнездо с тыла и ударил по южной стене. Ударил по-богатырски, могуче, ударил, как гром, и вздрогнула каменная громада, стена треснула, будто была она сложена из горшков. Довбуш надавил на нее раз, другой и третий, оставшиеся глыбы разбросал руками.
— Взгляните, вашмосць! — одеревеневшими губами прошептал джура Якуб и ткнул пальцем в сторону южной стены.
Полковник обернулся. Обмер. На руинах остатков стены стоял Довбуш. Стоял и смеялся. Стоял и издевался:
— Гей, панове-ляхи, слушать меня и мотать на ус! Разве не говорил я вам, что гнездо ваше превращу в руины? Последнее слово к вам: я не пришел убивать. Я пришел разбросать Воронье Гнездо. По-доброму предупреждаю: бросайте оружие, я отпущу вас с миром!
Наступила тишина. В тишине лихорадочно работали умы. В тишине люди бросали на чаши весов свою жизнь и свою смерть.
...Где-то стучал хронометр, давний трофей старого полковника.
...Где-то под камнем умирал молоденький гуцул.
...Где-то гулко, будто молот, билось чье-то сердце. «Чье? Мое? Ах, рядом стоит верный Якуб. Что ты скажешь, верный Якуб, теперь?»
— Пан полковник,— джура схватил Лясковского за обе руки.— Делайте что-нибудь... Наше Великое Таинство...
Полковник опомнился.
— Вот тебе ключ. Беги в мою спальню. Над кроватью портрет моего деда. Надави крюк, на котором висит портрет. Стена подастся, и ты увидишь дверь. Отвори ее и беги... Скажи: Великое Таинство в опасности. Пусть поспешат на помощь... Мы будем стоять здесь насмерть. Ну! — Они торопливо обнялись.
Сорвался с места старый джура. Выхватил из ножен саблю старый полководец. И бросился вниз. Голос его налился звоном:
— Сыны польские! Бросайте стены, спешите ко мне, на Круглую башню!
Его услышали.
И бросились солдаты к своему полковнику. И где они пробегали, там скрещивались сабли, трещали пистоли и ружья, там высекали искры мечи, там падали трупы, там брызгала кровь. Но что могли они сделать против людского половодья, распаленного боем, беспрепятственно вливавшегося на крепостной двор — белыми сорочками, кафтанами вышитыми, блеском топоров, лопат, взмахами палок, ревом разнузданным,— затопляющего крепость. Поединки вспыхивали повсюду, поединки порой и без оружия, когда в ход пускали пальцы, зубы, ноги.
Но что мог сделать с группкой храбрецов полковник Збигнев Лясковский, когда их приперли к кованым дверям Круглой Башни, за которыми находилось Великое Таинство? Руки их млели от сабель. Жилы рвались от напряжения. А пот и кровь заливали глаза. Несколько минут облегчения подарил им джура Якуб. Старик так и не сумел воспользоваться заветным ключом. Сорвал со стены обоюдоострый меч, тяжелый, старинный (откуда только и сила взялась у маленького, иссушенного годами, как пенек, дедка?!), и пошел косить направо и налево, и снопы падали и справа, и слева, а страшный косарь пробивался к своему командиру, пробивался и просил:
— Держись, вашмосць!
Он упал от пули опришка, упал таким же кровавым снопом, полковник видел его мужественную смерть.
Упали и защитники Круглой башни под ударами топоров и лопат. И по их телам плясали распаленные боем гуцулы. Кто-то выбил из рук полковника оружие. Кто-то замахнулся на него мечом...
— Стойте! — прозвучал в этот миг крик Довбуша.—Негоже убивать безоружного рыцаря!
Он подошел к полковнику. Храбрый старик горбун был весь окровавлен. Глаза его еще пылали боевым задором. Седые волосы развевались по ветру. Старик ожидал хлопского глумления, насмешек, бесчестья, а Довбуш... а Довбуш поклонился ему.
— Ты бился по-рыцарски, тебе и солдатам твоим честь и слава, но мы должны были победить. Должны. Прости, ваша ясновельможность... Ибо земля эта наша, и стены эти нашими предками сложены, и солнце наше...
— А тут... наше Таинство,— полковник бессильно ударил по железным дверям Круглой башни,— которое я не смог защитить...— И по задымленному лицу полководца покатилась слеза.
— Ты знаешь, вашмосць, что за теми дверями спрятано? — встрепенулся Довбуш.
— Нет,— покачал головой полковник.
— Мужчина? Женщина? Сила Польская? Воля Русинская? Не слыхал?
Нет. Мне говорили — там святыни...
— Есть у тебя ключи от этих двенадцати замков?
— Ключи у Потоцкого, гетмана коронного, а может, и у самого короля.
— Ну, тогда и так откроем, — сказал Довбуш. Разбежался и ударил плечом о двери. Железо хрястнуло, как ореховая скорлупа. С разбега Довбуш влетел в самую середину башни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44