Он это понял по-своему, как намек на возможную карьеру, и ответил, что не чувствует «в себе рвения карабкаться по крутой и скользкой лестнице» или, как метко изрек один его русский коллега: «из скромного инженера стать нескромным директором». Это же классное выражение! Ну уж, так уж, не хотите ли, случайно, купить? Я не сразу поняла: что купить... выражение? Да, «можно подпустить в какой-нибудь роман». Ладно, идет. Сколько он просит? Пятерку. Ну и рвач, ну и грабитель — и вдобавок еще не за свой афоризм, за чужой! Поторговавшись в меру, мы сошлись на рубле. Я тут же нашла в кошельке монету. Он не брал: это же шутка! Я не отступалась — уговор дороже денег! — и опустила рубль в карман его пиджака. Гунтар, правда, воскликнул: «Не щекочите меня при исполнении — буду жаловаться!», однако поднимать вопрос на принципиальную высоту не стал, и где-то в недрах подкладки монета звякнула о другие монеты.
Мы мчались вскачь. Умеренная рысь — это, видимо, не для Гунтара! От ограничений скорости у него прямо схватывает живот — лицо становится постным, как у святого великомученика. Зато на прямых участках, о, ветер свистит в ушах и вихрь с шумом несет нас на гребне девятого вала. С какой же скоростью мы сейчас катим? Пустяки — под сто километров, ответил он и добавил: не за то вы платите деньги, чтоб плестись черепашьим шагом. Я сказала: «Плата за страх?» Подтекст до него не дошел. Ну ясно, он слишком молод, чтобы эт* фраза ему что-то говорила. Да и какой там страх! Совсем напротив: сорвавшись с колышка тупого бессмысленного ожидания, я каждым нервом блаженно впивала скорость, тонула в душистой пене бездумной эйфории. Только у Икшкиле я вспомнила наконец про Ирену. Гунтар ответил — «хорошо, живет не тужит» и стал насвистывать «Песенку о радости». Потом добавил, что Ирена собиралась ко мне съездить, но... Но? Я будто бы обещала ей какую-то книгу. Ба! Да какую же книгу я ей обещала? Вот склероз! И в эту секунду... А на раньше это началось? Нет, именно тогда — я почувствовала странный запах. Чем-то воняло. Гунтар с усмешкой — кто-то оставил в багажнике чемодан с трупом тащи. Но это, скорее, был запах гари, что ли, запах паленого, которого Гунтар почему-то не чувствовал и прошелся насчет моих, как он выразился, «галюционаций». Ничего здесь не может гореть, уверял он и с подковыркой: «Разве что у кого-то в запале подгорели чувства!» (Намек? На что?) — и продолжал насвистывать. Свистел он, надо сказать, искусно. А запах откуда-то все сочился в салон и тяжело обволакивал нас точно угар.
Я все еще помню его с живой, почти вещественной яркостью, как если бы в моем носу были клетки не только обоняния, но и памяти. И чем больше думаю, тем больше мне кажется, что это тот самый запах, какой я ощутила на Сорочьей улице, 1, тогда на «бенефисе», когда сбежавший кофе залил газ. Газ в автомобиле? В казенной «Волге»? Невероятно! И впрямь какая-то «галюционация».
7 мая 1977 года
Делала генеральную уборку, и — ура-а! — стоят на полке рядышком два писательских справочника, ласково прижавшись оранжевыми боками друг к другу. Господи, да это же то самое, что я обещала Ирене! Уже полгода прошло, а я и ухом не веду, сижу как баба-яга и а двух экземплярах, тогда как у Ирены ни одного! Вот только пройдет День Победы, сразу же отвезу.
А удобно свалиться как снег на голову? Предварительно позвонить? Или, может, отправить книжку бандеролью?
12 мая 1977 года
Лень было съездить на почту позвонить — и на те вам, такое невезенье! Дома ни живой души. Покрутилась на лестничной площадке, где блуждал в сумраке один-единственный пыльный луч света. Что делать? Следующий автобус через два с половиной часа. Спускаюсь во двор. Здесь тоже пусто и тихо. Ярко блестит на солнце мини-гараж Гунтара. Заглядываю в дверную щель — пусто. Значит, Набург уехал, и возможно вместе с «мадам»! Дворик весь ногами вытоптан, измолочен шинами. На деревьях вылезают листики. А как жутко рвал их тогда, обдирал живые сентябрьский ветер. Вокруг душистых кленовых кисточек жужжат пчелы, прилетевшие бог весть откуда, — ульев ведь поблизости нету. За символическим плетнем, который ничто даже для курицы, красной кучкой теснится ревень, из земли проклевываются нарциссы и тюльпаны. И только обшарпанный дом, слепой и глухой к вестью большого цветения, торчит в этом пейзаже ко всему равнодушный На первом этаже наконец открылось окно, и существо женского пола высунулось: кого вам надо? Наверху что — никого нет? Да сейчас вот болтался тут Дарис Если вы случаем принесли материал — можно оставить у меня. А поскольку никакого материала я не принесла, я вышла на улицу и двинулась так просто, куда глаза глядят. Завернуть в «Радугу»? Потереться у прилавков? Пройтись до школы? Посидеть в сквере? Но далеко отойти мне не пришлось. Навстречу с авоськой шла Винета. У тети Ирены родительское собрание... Дядя Гунтар в вечернюю смену... мама на работе... бабушка пошла делать примерку... Так тетя Ирена придет домой поздно? Винета пожала плечами. Но вы подождите! Чем же мы пока займемся? Я... я вас буду угощать!!! (О, с жаром Ундины.) Любите вы блины с вареньем? Идя со мной рядом, она живо рассказывала, что тесто уже готово, начали печь блины па обед, да не хватило «маргарина», пришлось идти в магазин, и в магазине тоже нету, есть только — вот! (Бутылка подсолнечного масла.)А знаете, где мы оставляем ключ? Хотите — я покажу? Нет? Почему нет? Тогда вам не придется в другой раз стоять на дворе и ждать — сможете открыть квартиру сама! Хм, я очень сомневалась, что когда-либо попытаюсь открыть дверь Бобковицей-Набургов в отсутствие хозяев, однако Винета стояла на своем Вот здесь! Что «здесь»? Здесь ключ. Видите? Никакого ключа я не видела. Внизу! Где «внизу»? В крысиной норе! Но эта нора очень старая. Старая? Да, руку можно совать смело. И хотя нора очень старая и, значит, совершенно безопасная» совать в нее руку я не стала. Винета вытащила сама — видите?! — ив лестничном сумраке ключ блеснул золотисто в единственном луче света. Почему мне открыли эту тайну? Я располагаю к доверию, а чем? Или же детское сердце Винеты угадывает, что мне суждено войти в их жизнь (хотя никогда я не сделаю этого в их отсутствие)?..
Мы принимаемся печь блины. Печет, по правде сказать, она, я только ассистирую. Какого хотите с блинами варенья? Яблочного или... вишневого? При слове «вишневое» красный кончик ее языка блаженно трогает красную верхнюю губу. Все ясно! Она подпрыгивает от радости — вкусы у нас сходятся — и приносит банку. Варенье прекрасно сохранилось, ягоды напитались сиропом. Мы уплетаем его за обе щеки и успеваем ополовинить банку, когда хлопает входная дверь, Насторожившись, Винета закрывает банку и ловко сует за шкафчик. Я нечаянно проглатываю косточку...
Но Янина то ли не замечает наших проказ, то ли делает вид, что не замечает. «Добрый вечер!» — и начинает изливаться в сочувствии. И надо же, чтоб так не повезло, — Ирена сегодня — вы уж небось знаете —• в школе ведь... и так далее. А в бумаге что? Книга? Ваша книга? Ах, про писателей? Да что же вы сидите в кухне — проходите! Войдя в комнату, она вынула из сумки цветастое скроенное платье и повесила на плечики. Оно было частично сметано, частично сколото булавками. Красивая ткань, правда? Янина провела по ней рукой: с живыми такими маргаритками и почти не мнется, хорошо носиться будет, зато в работе сыпучая не приведи бог, все нервы испортишь, ну вот, ну вот, что делает (показывая, она обдергивает высыпавшиеся нитки), ну вот! А вы и чужим шьете? Как это понимать — чужим? Ну сшили бы, например, мне? А что вы хотите? Ну если тоже летнее платье? А материал есть? Сколько материи нужно? Какой фасон смотря, какая ширина. Ширина платье или ткали? «Иисусе!»—развеселилась она: покупая обычно готовые платья, я в портновском деле ничего не смыслю. Мы стали обсуждать, что сейчас модно. Янина была обходительна, разговорчива, однако мыслями была явно где-то не здесь. Неоднократно бросала она короткий взгляд на Винету. Наконец украдкой (по ее мнению) поманила девочку пальцем и вызвала в переднюю. До меля донеслись обрывки разговора:
Янина: ...и посмотри, Сипол еще там?
Винета: Сейчас?
Янина: Сейчас.
И возвратилась одна. Может быть, я мешаю? Может, нора и честь знать? Она стала отговаривать: куда вам бежать? Посмотрите журналы мод — и сгрузила передо мной целую стопку, авось какой фасон и приглянется, тогда можно снять мерку и сегодня же за одним разом купить ткани, пока магазин открыт. Я призналась, что у меня с собой нет денег. На что она воскликнула — Иисусе, велика ли беда! — и добавила, что как раз сегодня нашла деньги. Правда? Интересно узнать где? В своем зимнем пальто, в кармане, сказала Янина и засмеялась. Когда она смеялась, на щеках проступали ямочки. В ней есть еще кое-что от былой миловидности — лучистый взгляд Ирениных темных глаз, милые ямочки на щеках, доставшиеся Ундине, — только фигура никак больше не отвечает идеальным параметрам, да что там наводить тень на ясный день: она толстая и даже весьма, настоящий бочонок без талии, но (как там в библии?) — кто без греха, пусть первый бросит в нее камень... Пока я листала журналы, разглядывая модели, она раскрыла писательский справочник и перекидывала страницы, рассматривая снимки. Вполголоса — то ли мне, то ли себе самой — высказывала свое мнение, и время от времени слышались то одобрительное бормотание, то возгласы удивления: «... на-а-до же какая старушка, да, зато заслуженная... а бусы-то небось импортные... а эта ничего, симпатичная... ишь ты, какой откормленный кот, и такой пишет стихи? а этот... на профессора похож, в очках и плешь, как у мудреца... у того галстук набок съехал... а этот, о, прямо Ефасавчик, чистый француз, нос с горбинкой... а у того не нос, а огурец...» и так далее. Моих коллег она сортировала по носам, притом в буквальном смысле слова. С выбором фасона дело у меня не клеилось. И в противоположность Янине, которая уже выбрала по фотографии потенциальную жертву, воскликнув: «Ну за этого бы я вышла — хоть с закрытыми глазами!», я ни с места не сдвинулась к тому времени, когда вернулась Винета. Янина вполголоса спросила: «И как? Еще там?» Винета молча кивнула. «Пьет?» Она покачала головой. Янина почему-то вздохнула.
И в этот момент я вновь почувствовала тот самый запах. Откуда он? На кухне бросили в бумаги горящую спичку? На газу калится пустой чайник? Ни Янина, ни Винета ничего не замечали. Сказать? Но прошло пять минут, потом еще пять. Никакого дыма не было. Однако чад не развеивался. Я ощущала его совершенно явственно. Вонь щекотала ноздри так сильно, что я чихнула. «На здоровье!» — пожелала Янина. Я чихнула еще ш еще раз. У меня даже разболелась голова, настолько запах был сильным.
На самом деле пахнет или это моя фантазия? Действительно я что-то чувствую или то мое воображение? Более чем загадочно...
16 мая 1977 года
Опять он! И все становится еще туманнее... Сегодня в автобусе еду вместе с Ундиной. А поскольку автобус не ошупплсский, а румниекский, я спрашиваю, как она от поворота на Румниеки будет добираться в Ощупилс — не встретит ли ее на машине Гунтар. Гунтар?! Чтобы Гунтар встретил?! Он что — ушибленный! Она попробует на перекрестке голосовать, хотя весной, ха-ха-ха, опасно подсаживаться к чужим! Я не поняла — почему именно весной? Почему? Весной же «все самцы становятся бешеные — сперма ударяет в голову!!!» И опять — ха-ха-ха! У нее сегодня выходной? Ну да! По понедельникам и вторникам «Радуга» закрыта. Так что запомните! Но вы там и не показываетесь. В тот раз было невкусно? Боже ты мой, почему невкусно! Вкусно и даже очень! «Раковые шейки» и прочее. Есть какие-нибудь новые чудеса кулинарии? Ундина вздохнула, и довольно демонстративно: иногда чудеса творятся с прежними, старыми чудесами! В каком смысле? Ну, когда, например, «раковые шейки» приходится делать из свинины или когда на вторые блюда привозят «сплошное мыло», так что остается «плюнуть на ГОСТы и пихать в котлеты побольше хлеба, чтобы все на свете не вытекло жиром». Какой приготовишь «весенний салат» без зеленого лука, а когда пришлют лук, нету свежих яиц, «с яйцом лучок намного мягче, а когда он голый, то горький, ха-ха-ха, как поцелуй пьяницы!»
Необычайно живое у нее лицо! И уже с легким загаром. Где и когда успела она загореть — у плиты и котлов в своей «Радуге»? Сколько ей может быть лет? Ирена младше, значит Ундине, надо думать, около тридцати. Или чуть-чуть за тридцать. Она гипнотизировала меня как кролика. При словах «сплошное мыло» ее пухлые губы скривились в таком отвращении, что я и впрямь почувствовала на языке вкус грубого мыла. Когда она воскликнула «плюнуть на ГОСТы», мне тоже, право же, захотелось плюнуть. А конец фразы «с яйцом лучок намного мягче» она произнесла так смачно, что в рот мне набежала слюна.
Ее речь искрилась бенгальским огнем. Я узнала, что «раковые шейки» не ее призвание (смех!), так как в «столице района», где она работала сразу после техникума, ее коньком были кремы и муссы (смех!), и только в «Радуге» она перешла на вторые блюда. Не надо ли вам перца? Если вы совсем на мели, я могу немножко дать. С корицей дело дрянь. Булочки с корицей, как и вообще кондитерские изделия, в кафе возят из цеха. Если хочешь испечь дома по своему вкусу, надо ехать в цех, и «сколько там пекари стянут корицы, то и твое!». И поминутно: ха-ха-ха! Очень с ней было весело (ей-богу, только забурелый меланхолик может устоять против смеха Ундины!).
И вдруг я чуть не подскакиваю: он! Внос ударяет уже знакомый запах. Что это снова? Фантазия предчувствие? Не запах ли это грядущей беды? Но на сей раз вонь заметила не одна я. Кто-то крикнул: «Водитель, в заду что-то горит!» Тот сперва и ухом не повел, потом автобус все же остановил, выпрыгнул из кабины, чем-то снаружи погромыхал, что-то подергал, вернулся. И покатил дальше. Запах, однако, остался и гулял по салону в струях воздуха. Чуткие ноздри Ундины дрогнули. «Не то смолой воняет, ее то серой, —- сказала она, добавив: — Сгорим еще, как в аду, ясным огнем», и за столь зловещим предсказанием последовало неизменное ха-ха-ха!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23