Однако вскоре выяснилось, что главная загвоздка кроется глубже. Верней говоря, загвоздок было две, так как мне недоставало почтения, во-первых, к стереотипу и, во-вторых, к начальству, словом — я была еще в том возрасте, когда сомневаются, всегда ли начальник прав, и самое худшее — этого не скрывала! Вульф терпеливо со мной мучился. И все же за месяц так и не сумел мне втолковать, почему надо употреблять только «почему» и отчего нельзя вставить «отчего», стал считать меня недалекой (и я ею, между прочим, тоже!). Он утверждал, что у меня нет чувства языка. Я же считала, что чувства языка нет у него. Мы остались каждый при своем мнении. Его позиция, как нетрудно догадаться, была сильней, чем моя. Мне сказали, что за глаза он выразился обо мне гак; «Наградил же нас господь такой цацей — все путает!» Потом до моих ушей дошло новое изречение — «совершенно бесперспективная особа». И когда он меня окрестил совершенно бесперспективной особой, я поняла, что мои дни в этой конуре сочтены. Ужасно хотелось хлопнуть дверью и демонстративно уйти. Но нет, не могла собраться с духом. Откладывала со дня на день, ведь другого кольца для продажи у меня не было. Картина, я думаю, в общем ясная: Вульф не испытывал ко мне симпатии, считал меня дурой и потому, естественно, не был склонен доверять свои тайны именно мне. Вероятно, по чистой случайности я застала его в минуту душевного смятения.
А вышло это так. Был душный вечер в начале лета, почти что ночь. На всем этаже застряли мы только двое, я и Вульф, потея над очередной моей переводческой стряпней, которая — по его мнению — пестрела ляпами. По правде говоря, потел он, а я, хоть и стоя за его письменным столом по стойке смирно, безответственно глядела тайком в открытое окно, за которым бушевала невиданная гроза. То ближе, го дальше грохотали тяжелые небесные пушки. После одного совсем близкого раската Вульф поднял голову от листа, отрешившись от текста, тоже повернулся к окну и прислушался к канонаде. И вдруг проговорил: «Какой ужасный гром!» Могу поклясться, что это были первые слова за вечер, не относящиеся к делу. Он сидел и смотрел в проем окна. Смотрел несколько минут. Никогда прежде я видела, чтобы он сидел сложа руки. Обычно, знаете, Ирена, вокруг него бывало как на поле боя которое длинными пулеметными очередями взвод классных машинисток. Да, и когда он со мной заговорил... Но, может быть, он просто думал вслух? Так или иначе, слова были произнесены. На них следовало отвечать, и, подлаживаясь к теме, я выразила удивление, что на дворе только сверкает и гремит, а дождя нету. Он переспросил: неужели нет? Я подошла к окну. Дождя действительно не было. В теплом воздухе — прямо-таки южная ночь — плавали одни запахи. О, что это была за ночь! От всевозможных горьких и сладких ароматов прямо-таки шальная. Я только охала и ахала от восторга — и как божественно, да как пахнет... И вдруг слышу — Вульф за моей спиной говорит «нет». Что нет? Как это нет? Пусть подойдет и сам убедится. Он ответил еще непонятней: это не играет роли. Ссутулившись над письменным столом, какой-то горбатый в свете лампы, с очень усталыми и — как я неожиданно для себя открыла — очень умными глазами, он бросил на меня такой взгляд... То ли сверлящий, то ли тоскливый, то ли смущенный... Или, быть может, сверлящий, тоскливый и смущенный в одно и то же время? Трудно обозначить его одним словом. Он смотрел так, как глядит из-за прутьев клетки лев. Я даже вздрогнула. Этот высокомерный барин (в конторе — «царь зверей»), относившийся ко мне как к овце с плохо скрываемым презрением, напоминал сейчас развалину. Потом он сказал, что никому этого — выделил голосом — не говорил, и очень грустно добавил: «Знаете, у меня нет обоняния». В первую секунду я чуть было не засмеялась: слова эти так не вязались с глубокой грустью, с какой они были произнесены. Есть глухие, есть немые, есть слепые — но человек без обоняния! В какой-то мере это казалось даже, ей-богу, комичным. А он, не почувствовав моего настроения и помолчав немного, объяснил, что он «глух к запахам от рождения» и совершенно не знает, что такое запах, и даже не может себе представить.
Лет десять спустя я рассказала об этом случае некоторым своим коллегам. Реакция? Весьма неоднородная. Поэтесса романтического склада Л. проговорила со вздохом: неужели Вульф не почувствовал бы даже ее французские духи «Фиджи»? Зато мы почувствовали как нельзя лучше, уж вылила на себя духов — не пожалела! «Детектив» К. воскликнул — вот он, пожалуйста, сюжет, однако вдаваться в подробности не стал из опасения, как бы мы — он чистосердечно признался — сюжет не украли. Наконец третий из этой компании, прозаик С, ссылаясь на прочитанную недавно научно-популярную брошюру, довел до нашего сведения интересный факт: если человеку завязать глаза и зажать нос, в первые секунды он не сможет определить, надкусил ли он яблоко или луковицу. С. спросил меня, не рассказывал ли мне «этот тип», как... Но я его перебила, выразив сожаление, что ничего больше не знаю.
Конечно, Вы теперь ждете развязки и морали. Если это можно назвать развязкой, то события развивались следующим образом. Буквально через несколько дней Вульф сухо заявил, что я не оправдала надежд, что я не прогрессирую, что низкое качество моей работы... и т. д. Короче говоря, мне указали на дверь, милостиво разрешив отработать день до конца, чтобы получить за него гонорар. Любезным разрешением я не воспользовалась. Бросила лист бумаги на полуслове, не поставив даже запятой между главным предложением и придаточным, надела пальто, надвинула шапку и сбежала по лестнице вниз, не дожидаясь лифта. Зашла в «Старую Ригу» и прямо-таки с волчьим аппетитом уплела три «наполеона». Когда я рассчитывалась, официантка, наклонясь, тихонько заметила, что шапка у меня надета задом наперед. Наверно, так оно и было. Я чувствовала себя совершенно хмельной, как бывает от большого несчастья или большого счастья.
Это о прошлом.
Недавно в обувной мастерской мне завернули сандалии в мятую и уже пожелтевшую «Ригас Балсс». Взгляд мой нечаянно упал на фамилию «Вульф». Дома Б прочла короткий некролог, подписанный группой товарищей. Это был тот самый Вульф, как мне с грустью подумалось — мой Вульф. Там говорилось, что он давно уж на пенсии, умер скоропостижно и что «вечную память о нем сохранит каждый, кто...» и т. д. Газета была трех-четырехмесячной давности. Вы, видимо, ждете интригующего повествования о том, как отсутствие обоняния стало причиной его гибели. Но удовлетворить Ваше любопытство я не могу. Больше того, в глубине души я сильно сомневаюсь, чтобы отсутствие обоняния могло привести к смерти. И хотя в некрологе черным по белому значится «скоропостижно», что не исключает отравления газом, в том числе, например, угарным, с таким же успехом это может быть и несчастный случай на транспорте, сердечный удар, инсульт, разрыв слепой кишки и тому подобное. В этом событии нет сюжета. По крайней мере — в отличие от коллеги К.—я его не усматриваю. Зато есть жизненный парадокс: несущественное для человека отсутствие обоняния делало Вульфа несчастным, что для человека уже существенно, так ведь? Я тоже принадлежу к тем, кто «сохранит о нем вечную память» — никогда не забуду, как он сидел ссутулясь и его круглая спина бросала на стену черную тень, горб... его взгляд, напряжение, с каким он мучительно и тщетно пытался уловить запах. И странное сочетание «глухой к запахам» — разве оно не выражало очень метко его блуждание ощупью в потемках? Может быть, именно глухота к запахам делала его львом в клетке, не давая вырваться на волю, почувствовать свободу, смелость, хоть на самую малость, ну хоть настолько, чтобы вместо «почему» иногда употребить «отчего», хоть иногда позволить себе ну хоть какой-то синоним, за который голову-то уж не снимут! Однако, не доверяя своим органам чувств, он подобно слепому боялся перейти узенький мостик между «почему» и «отчего», чтобы, чего доброго, не рухнуть в канаву!
Во взаимных связях и зависимостях все сопряжено и сплетено в этом мире не только видимыми, но и незримыми, и даже весьма таинственными узами. Судьба Вульфа, а вернее — и Вульфа, помогла мне это понять, когда я была так же молода, как Вы, и даже моложе Вас. Разве пахнут только французские духи? Запах имеет и доброта. У доброты наивный запах незабудок — ведь и доброта наивна. Доброта всегда пахнет одинаково, ведь и сама доброта всегда одинакова. Зато зло пахнет по-разному. Чаще всего мясным павильоном Центрального рынка в час перед закрытием, однако иной раз столярным клеем ж бывает что лилиями. А гениальность воняет конюшней. Жаль, правда же? Гениальность, которой бы следовало благоухать, как розе в каплях росы, пахнет загнанной лошадью в мыле.
Мысленным взором я вижу Ваше лицо, Ирена, и трудно сказать, больше ли в нем веселого удивления или то-го же ужаса. Вижу Ваш взгляд... Не смотрите на меня так — Вы глядите па меня так, словно у меня прорастают рога! Не подтрунивайте надо мной, Ирена, не смейтесь, не говорите: ах если бы было в природе такое обоняние, мы бы тут же всех обнюхали, а сами помазались гениальностью, хотя она — увы, увы и еще раз увы! — пахнет лошадью. Мы ходили бы блаженно, держа нос против ветра и держась поближе к незабудкам, сторонясь тяжелого и сладкого аромата лилий и... Не подсмеивайтесь над обонянием, Ирена! Это очень важно — не быть «глухим к запахам». Это много значит — не быть «слепым к запахам». Изредка, хотя бы изредка позволять себе «отчего» вместо «почему», отважиться перейти улицу между «почему» и «отчего», не боясь поскользнуться на мостовой, перейти мостки от «почему» к «отчего», не боясь упасть в канаву. Разница между «почему» и «отчего» несущественная. Но если нам недостает смелости на несущественное, хватит ли у некго когда-нибудь отваги на существенное?
5 августа 1977 года
Р5. Так как я поневоле стала Вашей сообщницей в истории с переэкзаменовкой, не заставляйте же меня сгорать от любопытства!
ИЗ ДНЕВНИКА ВО августа 1977 года
Что значат Иренишл слова — «переэкзаменовка не состоялась»? И без объяснений. «Мы переехали на Горную улицу, 14». Получили квартиру? «Ждем в гости». Когда? «Подробности узнаете у Гунтара». Я вышла во двор — узнать «подробности у Гунтара», а во дворе пусто. Уехал... На этот раз он был не на Джеральдине («Запорожец» — на приколе), а на такси, значит заехал попутно или давая какой-то полулегальный крюк — и все же с рано...
Или он не знал содержания записки? Что же мне делать? Съездить на Горную, 14 или нет? И где она, черт побери, находится? Жаль, что цветастое платье готово г нет повода завернуть к Янине. Возможно, добыла бы какие-то сведения. Но, может быть, и Янина не живет больше на Сорочьей улице? Так или иначе, никуда пока не тронусь.
17 сентября 1977 года
С большим трудом дозвонилась в учительскую. Первый раз и второй никто не подошел. (Что там у них происходит? «Все ушли на фронт»?) В третий раз отозвался простуженный голосок. Учительница Набург? Она с классом на уборке в колхозе. Когда вернется? Пи-пи-пи... Положили трубку? Разъединили на станции? Звонить четвертый раз энтузиазма у меня не было.
18 сентября 1977 года
Как снег на голову свалились дорогие коллеги! Были в наших лесах, и собой — с полными корзинами грибов и с пустыми желудками. Чуть не сгорела со стыда: нечем угостить. Проверила запасы — плохо дело! Полбуханки черного хлеба местного, и к тому же черствого, копченые ребра (из неприкосновенного запаса Азы), остатки вареной картошки — по одной на брата, начатая пачка масла — сомнительной свежести, несколько уже чуть привядших огурцов и еще кое-что в том же роде. К счастью, меня вовремя осенила идея соблазнить их кулинарными прелестями «Радуги», и я сочно расписала «раковые шейки». У всех потекли слюнки. А далеко это? На «Жигулях» пятнадцать — двадцать минут. К тому же в кафе у меня блат. Поехали! И осложнение разрешилось с гениальной простотой Пользуясь случаем, что я в Ошупилсе, и притом на колесах, я попросила отвезти меня на Горную улицу. Они хотели знать, далеко ли это. Я призналась, что сама не имею понятия, но какие могут быть расстояния в Ошупилсе! Они согласились, но с условием, что я там не застряну, и, слегка поскучнев, все разом взглянули на часы, однако тут же заметно оживились, когда мы выяснили у прохожих, что Горная улица — на окраине городка и фактически лежит на нашем пути. Улицу мы наш 1и без происшествий, но сперва я не очень верила, что это то самое, что мы ищем... Ожидала увидеть новые жилые дома стандартного типа, а тут... В слегка тронутой осенним багрянцем, но все еще яркой зелени садов виднелись частные домики, разные по стилю, размерам, материалу, по достатку, — позолоченные вечерним солнцем Проехав в конец улицы, мы спохватились, что номера 14 не заметили Повернули назад и на обратном пути нашли: эмалированную бляху отчасти скрывали широкие зубчатые листья эффектного декоративного куста — или дерева? — к тому же мы просто загляделись на сад, сходивший доломитовыми террасами от тепло-коричневой стены дома к забору, который открывал взгляду все, не допуская в то же время ни к чему.
Я вылезла из машины, и меня объяла аристократическая тишина улочки. Подошла к калитке — заперта Нажала на звонок — ни звука. В глубине сада залаяла собака. В конце концов показался и человек, девочка лет двенадцати. Я заметила.. Учительница Набург? Да, живет, но ее нет дома Еще в колхозе? Нет, на экскурсии в.. Я просила передать привет Она молча кивнула и смотрела потом, как мы уезжаем Я не утерпела, чтобы не оглянуться на дом и на сад: ничего не скажешь, красиво! Я бы тоже здесь жила с удовольствием Тут хорошо работать. К тому же красивый дом моя слабость. Красивый дом моя мечта, которой не суждено сбыться, ведь красивый дом требует много времени, а у меня никогда не будет столько времени, сколько требует красивый дом ..
29 сентября 1977 года
Иду на поезд по вокзальной площади — и вдруг голос-искуситель из Ниоткуда: «Ну, поехали в Лесовое?» И «ниоткуда» не что иное, как такси «Волга», в боковое окно которой ко мне приветливо тянется мужественно ладный шнобель!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23