Тон директору показался слишком мрачным. Приказала немедленно снять «У нас же не траур! К тому же газета не отвечает ни принятому формату, ни традиции». По Ирене газета показалась хорошей, и она резковато выступила на педсовете. Некоторые коллеги ее поддержали, а в итоге (смех!) — по крайней мере еще год придется обходиться спорными, разного цвета стульями и без затемнения. Когда будет открытый урок, ей в очередной раз придется занять занавес, чтобы «продемонстрировать, что и я работаю на современном уровне» (смех. Какой смех! Какой... недобрый смех!). К счастью, в этот момент мы услышали лебедей. Запрокинув головы так, что чуть не слетели шапки, мы смотрели вверх, только птиц так и не увидали. Звук растаял в направлении на юг — и мы поправили шапки.
— Мне ни разу еще не посчастливилось видеть лебедей, — проговорила она.
— Да? — переспросила я.
— А летели они так близко, — сказала она.
— Они летели далеко, — сказала я.
— Да? — переспросила на сей раз она. — А правда, что лебеди улетают последние?
Не скрывая своих познаний, я выложила, что самыми последними улетают мелкие уточки, которых я никогда не видела, хотя часто слышала, ведь они снимаются обычно в густых сумерках, когда ничего уже не видно, и летят так быстро, что свист крыльев иногда переходит в ультразвук, и у них есть все основания так спешить... Я заметила, что мою «орнитологию» Ирена совсем не слушает, занятая своими мыслями. В ее глазах была такая печаль... Почему, Ирена? О чем? Ах, да все о том же, вздохнула она и добавила, что иногда она себя уже ловит на неодолимом желании не спорить и не вздорить, на готовности покориться, смириться со всем и «не ломать форматов и традиций». Погружается словно в теплую воду. Такое приятное ощущение... И вдруг сама пугается своих чувств!
— Что со мной I верится? Или я опять готова к предательству?! — воскилкнула она и вопросительно взглянула на меня.
Наконец одна малина затормозила: шофер из Ошупилса узнал Ирену. 3 узкую кабину они пытались вдвоем втиснуть и меня, ео из-за одного километра вряд ли стоило мне так ужиматься, к тому же стесняя и других. Дойду себе и по пути возьму бидон с молоком, чтобы не пришлось идти еще раз... Ах, чтоб тебя намочило, не догадалась спросить, шьет ли еще Янина или нет Теперь у нее будет мало времени на шитье, но как знать!
14 ноября 1978 года
Я не ошиблась. Янина конечно шьет. шьет больше по ночам, потому что «днем приходится воевать с этими чертенятами». Везде развешано белье. Дом старый, 1 комнатах сыро, время осеннее, сохнет медленно, говорила она, не то жалуясь, не то оправдываясь, когда мы проходили под белыми флагами пеленок. А что же остается как не шить? На что кормить ребят будешь? На жалкие гроши от собеса? Кругом дороговизна — страх господний! А из «Радуги» тащить и тащить... Там тоже надо знать меру и блюсти честь, а то ведь «таская свинину, того и гляди сам и свинью превратишься!»
А разве Сипол?..
Сипол? Янина так и подпрыгнула, как будто ее кипятком ошпарили. Она ничего не желает слышать об этом изверге, он свою кровную жену и ту довел до сумасшедшего дома и теперь... Я перебила ее, говоря, что Сипола видимо много в чем можно упрекнуть, но если мы хотим быть объективны, винить его в болезни жены было бы глупо, что ему вовсе не сладко видеть, ах да ему может отчаянно больно видеть, как постепенно умирает человек, которому он ничем не может помочь, умирает неотвратимо и мучительно медленно, и что... Не дав мне закончить, Янина прервала мою речь — и притом поставив такую жирную точку, что я невольно вздрогнула, хотя вообще-то крепких слов не особенно боюсь.
На кой ей сдалась объективность! Плевать ей на чужое горе! Какое ей дело до других! И вдруг я замечаю, что под ногтями у нее грязь и волосы сальные... что у нее некрасивая родинка на щеке. Но когда малыш заплакал и она, тотчас бросив ножницы, прижала ребенка к себе, от нее, как от иконы в алтаре, струился свет, который искупал только что выплюнутые слова. Если она кого ненавидит — так уж до смерти, если же любит — тоже наверное до смерти. Ее надо принимать такой, какая она есть. (А кого я сумела переделать на всем белом свете? Раньше или позже всех приходится принимать такими, какие они есть.)
Маленький уже начинает улыбаться, сообщила Янина.
Вздохнув с облегчением оттого, что мы благополучно съехали с темы «Сипел», я воскликнула, что мальчик наверно пошел в своего взрослого тезку: ведь тот просто гений улыбки, его белозубая, ослепительная улыбка — целое состояние, с ней можно добыть любой дефицит и, кто знает, даже без всякого блата... Ох ты, опять я попала не в точку! Янина снова меня перебила: а все же Ирена ему не досталась! Гунтар увел из-под самого носа! Какой толк, что «зарабатывает больше, если он скряга и жила. Как вцепятся зубами в пятерку, его и убивай — не выпустит, откусит от нее хоть уголок!». Если бы Ирена дождалась Атиса... Пока был в армии, спуталась с этим жмотом! Папина дочка. Никогда не знаешь, какой она номер вы канет. Фантазии, все фантазии! Гунтар, видишь, ей казался «двойником Атиса», его «зеркальным отражением, Лтис вроде бы дух, а Гунтар — тело одного и того человека, но самое удивительное и, может быть, самое страшное, что у нее не было ощущения предательства... Янина ей: «Ты что, рехнулась, что ли?» А она только: «Ты меня, мама, не понимаешь...» Как будто гам есть чего понимать... Иисусе Христе, у других дочери как дочери, у нее одной прямо наказание господнее, проговорила Янина, тепло прижимая к груди малыша, которого бы 1е было на свете, если б те, кого она хотела переделать, были такими, какими она хочет их видеть.
25 ноября 1978 года
Вчера была на примерке и от Янины узнала «страшное дело» — Ирена ударила школьника! И за что? За катанье. На обед была овсяная каша. И то ли случайно тарелка упала на пол, ю ли ей кто помог опрокинуться, поди теперь узнай, а только по каше стали кататься. Ирена дежурила по столовой, подошла и вкатила пощечину! Мальчишке, сказала Янина, «снизят поведение», но Ирене наверное тоже несдобровать. Самое умное было бы извиниться. Так не уломаешь! Это против ее принципов! Ну трудно ли извиниться? И все бы уладилось... Янина жалобно на меня взглянула — что бы мне с Иреной поговорить, а? Сгоряча я и, правда, чуть не побежала, но по дороге вспомнила, что мне нельзя задерживаться — я не оставила ключа. А сегодня пятница. Может кто-нибудь приехать из Риги. Решила съездить завтра. Но сейчас у меня уже нет уверенности, что следует ехать. Уговаривать извиниться? К дьяволу! С какой стати мне Ирену склонять, чтобы она поступала против своих принципов? Никуда не поеду — и баста!
5 декабря 1978 года
Каждый день у меня такое чувство, что должно быть письмо от Ирены. И сегодня я это так ясно ощущала, больше того — знала, что письмо есть, я даже видела его перед глазами, тем не менее... Прошла до почтового ящика, и снова ничего! И если до сих пор мне как-то удавалось прогонять тоску, то на обратном пути она меня па-крыла с головой. Может, виновата погода? Кругом застывшая такая монотонная серость, что глаз отдыхает только на сверкающих льдисто созвездиях... Ну что я выдумываю? Почта будет завтра вечером!
14 декабря 1978 года
Съездила в Ошупилс, но по всем статьям неудачно. Единственный практический результат — белый пластмассовый совок, купленный в «Хозтоварах». Янину не застала, Ундина дала ей один выходной — «пускай бабка развеется». Вернется только завтра к обеду. Не можете ли вы приехать завтра? У меня завтра редколлегия. А как с Иреной? Да только встала — лежала с гриппом. Ундина даже не знала точно, закрыт ли уже бюллетень. А в конце четверти долго не поваляешься, сообщила Ундина, присовокупив — «Ирена же у нас такая сознательная!» Хм... Да-да, без шуток! Когда они обе еще ходили в школу, Ундина вечно считалась лентяйкой, которой сестру ставили в пример: по остальным еще куда ни шло, а по математике она, Ундина, всегда была олухом царя небесного, посидеть за столом не заставишь — ну и вот, оба эти лоботряса тоже пошли в нее! «Оба лоботряса» тем временем прилежно водили ручкой в тетрадях, никоим образом не подтверждая слов матери.
На происшествие ~ кашей Ундина смотрела совершенно не так, как Янина. Извиняться? Да пусть ее хоть повесят, она бы не извинилась!!! Она бы этому шкету еще бы не так влепила, она бы «врезала так, чтобы этот сопляк полетел кувырком!». (Между тем этот «шкет» и «сопляк» — из одиннадцатого класса и «ростом примерно с Гунтара»... Не баба, а просто черт в юбке!)
Я прошла и на Горную улицу, но тоже совершенно впустую. Все повторилось точь-в-точь как в первый раз*
Подхожу к калитке... Тишина первозданная! И все в снегу, белым-бело! Еще даже красивее, чем тогда осенью. Нажимаю кнопку звонка. Звука не слышно, только где-то за постройками сразу подает голос собака. Немного погодя выходит девочка - хромоножка. Учительница Набург? Нет, окна темные, нету дома, наверно, еще в школе, а товарищ Гунтар... Но я не горю желанием выяснять, где сейчас и чем занимается «товарищ Гунтар». Так что в Ошупилс я съездила совершенно впустую.
16 декабря 1978 года
В половине седьмого ее увезли. Когда ее увезли, завыла собака. Не скажу, чтобы ощущение было очень приятное. Спать я так и не ложилась. Больше того, сейчас ходила в Дубки вторично —• опять звонила по телефону. Врачу «скорой помощи» я рассказала про Иренин грипп, а про лес — нет. Казалось, что там можно рассказать в двух-трех фразах, однако же, набрав номер школы, я все происшедшее весьма успешно уместила в одно-единственное предложение. Настало долгое молчание. Потом голос на другом конце провода (не знаю только чей), сразу же сбавив тон, спросил: «А она... жива?» И я — теперь сама себе удивляюсь — со злорадством ответила: «Должна вас огорчить, но она жива». Наступило еще более долгое молчание. Я попросила сообщить родным, что ее положили в больницу, и повесила трубку. Бог ты мой, кому я там наговорила грубостей!
Мороз такой, что прямо глаза на лоб лезут — минус двадцать шесть градусов! Вчера, когда я вернулась из Риги, было девятнадцать, после полуночи — двадцать два, в три часа — двадцать четыре градуса. Сколько может человек выдержать при —22° и потом при —24°? Надо полагать, не очень долго. Во всяком случае, не до утра. Еще прежде чем настал бы рассвет, случилось бы то, о чем я все стараюсь и не в состоянии не думать...
Сколько часов она просидела на пне? Трудно сказать. Какое-то время она, видимо, потопталась во дворе. Снег перед дверью весь в следах — как будто здесь весело плясала целая компания в сапожках на тонком каблуке. Почему она не села на лавочку возле дома? Я бы нашла ее сразу, как вернулась. Какая сила сорвала ее с места и погнала в лес, какие вели ее черные мысли? Она иге так боится леса в ночной темноте! А если бы, воротясь домой, я не вышла гулять с собакой? И если бы та не пошла по ее следу? И если... Она всегда так боялась и Азы тоже. Но когда в лесу пес подбежал и стал лизать ей лицо, она даже не вздрогнула. (А он? Что думал он, какая сила, какие чувства вели его, когда он стал лизать ей лицо? Не инстинкт ли извечный соратника человека ему подсказал, чью человек лопал в беду?) Когда я осветила Ирену фонариком, она устало подняла веки. Зрачки были пустые, как у совы при свете дня. Возможно, фонарик ее ослепил? Казалось, она сейчас спросит, где она и как тут очутилась, как будто ее привели сюда с завязанными глазами. Она была как ледышка — руки, ноги, в особенности нос. Я боялась, что нос у нее отморожен. Но когда под одеялом она стала согреваться, то первым отошел именно нос и стал красным. Я села на край тахты с ней рядом. Она вдруг порывисто схватила мои руки, уткнулась мне в ладони пылающим лицом — и я почувствовала ее слезы. Прерывисто и бессвязно, пресекающимся голосом она рассказала, что произошло: «инцидент с кашей» обсуждался на педсовете, одни нападали, но другие ее защищали, однако же, когда слово предоставил ей и она сказала, что о своем поступке не жалеет и в подобной ситуации впредь поступит точно так же, поднялся ужасный шум. Директор велела ей подождать за дверью. А Ирена взяла пальто, оделась и вышла из школы. На дворе красиво падал снег. Она была поблизости от остановки, когда пришел автобус. Села, не раздумывая куда едет, взяла билет до конца, но на полпути вспомнила обо мне и вышла. Найдя дверь запертой, сначала была просто убита, а потом ей все стало безразлично. Она брела среди заснеженных деревьев как во сне, и в безветрии только хрустел снег. От ходьбы ей стало тяжело и сладко и хотелось где-нибудь сесть.
Ночью Ирена несколько раз засыпала и тут же начинала бредить. Что она говорила, не разобрать. Явственно слышалось только одно слово, которое она повторяла: «Нет, нет, нет... нет...» С кем она не соглашалась? Что отвергала? Это «нет» отпечаталось в ней, застряло в подсознании и бодрствовало даже тогда, когда сознание спало...
Подозрение на двустороннее воспаление легких, температура 39,7° и притом еще в положении... Знают там в школе, что она в положении? Или им это кажется не суть важно?
17 декабря 1978 года
В терапевтическое отделение дозвониться же удалось, только в приемный покой, так что ничего насчет не выяснила, узнала только в какие дни и часы можно больных навещать. Гоже полезная информация. Потом съездила в больницу, однако не увенчалось особым успехом. У каждого больного в палате может находиться не больше двух посетителей сразу, и эти двое были уже налицо: Янина и седоватая дама из школы, завуч. За дверь меня все же не выставили, наша разношерстная четверка героически пыталась найти общий язык, пускаясь в рассуждения на «вечные темы», однако каждая из нас трех ждала, когда две другие смекнут, что пора и честь знать. Я сдалась первая. Но если те две надеялись, что тем самым они успешно освободятся от конкуренции, ко они жестоко ошиблись. По пути я столкнулась с целой стайкой вооруженной цветами молодежи, которая, пользуясь численным превосходством над персоналом отделения, прорывалась к Ирене. В конце концов они смирились с поражением и стали выбирать делегацию. Я сосчитала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23