Это был бриг, плававший под португальским флагом, однако на его борту было всего лишь два португальца, команда же состояла из местных жителей. Филипп выдал себя за англичанина, находящегося якобы на службе у португальцев и потерпевшего кораблекрушение. Он пообещал заплатить за переезд, и поэтому его охотно взяли на борт. Через шесть недель бриг бросил якорь на рейде Гоа. Капитан представил властям Филиппа как члена своей команды, и тот без всяких затруднений оказался на берегу.
Сняв в городе комнату, Филипп сразу же приступил к розыскам Амины. Он попытался разузнать что-нибудь о ней у хозяина дома, но не смог выяснить ничего, что смогло бы навести его на ее след.
— Сеньор,— сказал ему хозяин дома,— пусть пройдет большое аутодафе, которое состоится завтра, и тогда мы займемся поисками вашей жены. Сегодня же прогуляйтесь по городу, а завтра я отведу вас туда, где вы сможете увидеть всю процессию.
Филипп сбрил бороду, переоделся и пошел бродить по улицам, заглядывая в каждое окно в надежде встретить свою супругу.
На углу одного из переулков Филипп заметил священника, который показался ему знакомым, и поспешил к нему. Но когда он обратился к священнослужителю, тот спрятал голову в капюшоне и ничего не ответил.
Филипп, однако, не ошибся. Этим монахом действительно был патер Матео, но он не захотел в этом признаться.
Вернувшись домой и помолившись за Амину, Филипп лег спать.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
На следующий день должны были рухнуть все надежды Амины, закончиться все ее мучения, унижения, короткое земное счастье. Но как ни странно, она уснула крепким спокойным сном и была разбужена лишь скрипом открываемой двери. В камеру к ней вошел тюремщик. Она вздрогнула. Ей снился Филипп, снилась счастливая жизнь, а проснувшись, она окунулась в ужасную действительность — перед ней стоял надзиратель. Он подал Амине платье, в которое она должна была переодеться, и ушел. Одеяние было изготовлено из грубой полосатой ткани. Амина переоделась и легла снова, чтобы досмотреть сон, но уснуть не смогла.
Через два часа тюремщик снова заглянул в темницу и отвел Амину в большой зал, где собрались все обвиняемые. На них были одеяния двух видов: «Санбенито» и «Самариа». Все держали в руках зажженные восковые свечи, длиной в несколько футов. И хотя до них не были доведены приговоры, однако те, у кого было одеяние с нарисованными вверх языками пламени, предполагали, что они погибли. Если же языки пламени на одеянии «Самариа» были повернуты вниз, это означало, что этот человек избежит смерти на костре и понесет иное наказание. Те же, кто получил одеяние под названием «Санбенито», могли ожидать со стороны суда прощения и даже освобождения.
Среди приговоренных к сожжению на костре была Амина и еще семь человек. Двое были европейцы, а остальные — негры. К каждому темнокожему был приставлен священник, и они робко внимали его наставлениям. Когда один из монахов подошел к Амине, она отмахнулась от него. Тот бросил на нее злобный взгляд, плюнул ей под ноги и проклял.
К огромной радости святого суда, день предвещал быть ясным. Этот день должен был продемонстрировать величие церкви, ко-торая-де следует учению Спасителя — учению о любви к ближнему, кротости и милосердии. О! Эта химера, которую лелеяли не только инквизиторы, но и тысячи и тысячи людей, прибывшие из разных местностей, чтобы присутствовать на этой страшной церемонии под названием аутодафе.
Улицы, по которым должна была пройти процессия, заполнили простолюдины, на балконах толпились празднично одетые дамы и кавалеры, глазеющие по сторонам в ожидании появления несчастных.
Но вот на всех церквах зазвонили колокола, и процессия пришла в движение. Впереди несли знамя доминиканцев, так как именно этот орден основал инквизицию. За знаменем в два ряда шли монахи. Но что было начертано на знамени? На нем были начертаны слова: «Справедливость и милосердие!» За монахами шли обвиняемые — более сотни человек, с горящими свечами в руках, с непокрытыми головами, босые. Колонна обвиняемых делилась на две части большим крестом с изображением распятого Спасителя. Таким образом, лицом он был повернут к тем, кто шел впереди, а спиной к тем, кто ковылял сзади. Ковылявшими за крестом были восемь обреченных, и среди них Амина, шедшая последней. За Аминой монахи несли на длинных шестах пять изображений людей в одеянии «Самариа», разрисованных взвившимися вверх языками пламени и масками черта, за каждым изображением несли гроб.
Изображения на шестах — это образы умерших в тюрьме, которым после их смерти был вынесен приговор — сожжение на костре. Останки этих людей были извлечены из могил, и теперь над ними приговор должен был быть приведен в исполнение.
Затем шествовали члены святого суда, за ними «искусители» и множество монахов из других орденов. За всей этой процессией тянулись многочисленные кающиеся в траурной одежде, скрывавшие свои лица за капюшонами. Все участники процессии, кроме обвиняемых, несли зажженные факелы.
Два часа колонна двигалась по улицам города, пока не прибыла к городскому собору. Алтарь был убран черной тканью и освещен тысячью восковых свечей. С одной стороны алтаря возвышался трон для старшего инквизитора, а с другой стороны — платформа для вице-короля и его свиты. В нефе собора были установлены скамьи для обвиняемых. Остальные участники процессии располагались вокруг собора.
Еле передвигаясь на разбитых в кровь ногах, Амина добрела до места, которое ей указали,— самое дальнее от алтаря. О, как же бедняжка желала избавления от этого христианского мира! Но не о себе размышляла она, не о том, что ее ожидает,— она думала о своем муже, о счастье, о том, что умрет первой, и о блаженстве встречи с ним в лучшем мире!
Монах-доминиканец прочел проповедь, в которой восхвалял высшую милость и отеческую любовь святого суда. Он сравнивал инквизицию с Ноевым ковчегом, подчеркивая, что звери, сошедшие с него, не стали лучше, в то время как из рук инквизиции преступники выходят кроткими и терпеливыми, хотя до этого они были одержимы злом и нечестивыми помыслами.
За проповедником на церковную кафедру поднялся общественный обвинитель, который зачитал материалы обвинения, перечислив совершенные представшими перед судом преступления, и вынесенные приговоры.
Каждый обвиняемый, когда произносилось его имя, должен был подняться, пройти к алтарю и стоя выслушать свой приговор. Тех, кто был оправдан, старший судья окроплял святой водой, что означало, что церковь снимает с них свое проклятие. Приговоренные же к смерти предавались к тому же и суду духовному, где делалось добавление — предать их смерти без пролития крови. Будто смерть на костре может быть менее ужасной!
Амина предстала перед судом последней. В тот момент, когда прокуратором было произнесено ее имя, под церковной кафедрой поднялась невообразимая суматоха, яростная перебранка, шум и возня. Затем из свалки выбрался молодой человек, который бросился к Амине и заключил ее в свои объятия.
— Филипп, Филипп! — пронзительно вскрикнула осужденная, которую супруг обнял с такой силой, что с ее головы упал убор с изображенными на нем языками пламени.
— Моя жена, моя дорогая женушка! Разве так мы должны были встретиться? Боже небесный, она же не виновата! Послушайте меня! Оставьте ее в покое! — продолжал он, обращаясь к стражникам, которые пытались оторвать их друг от друга.—Не троньте ее, иначе поплатитесь жизнью!
Вся церковь пришла в движение. Неслыханную дерзость, которую учинил иностранец Вандердекен, суд стерпеть не мог, и старший инквизитор отдал указание охране. Филипп яростно сопротивлялся, но его все же оттеснили от Амины. Ему удалось еще раз прорваться к ней, но тут он упал без памяти.
— Боже, о, Боже! Они убили его! Убийцы! Чудовища! Варвары! Дайте мне обнять его еще раз! — кричала Амина, как помешанная, но ее удерживали силой.
К упавшему Филиппу протиснулся какой-то священник и попросил окружающих вынести находившегося без сознания Филиппа на улицу. Этим священником был патер Матео.
Амине зачитали приговор. После этого вся процессия направилась к берегу моря, где были сооружены эшафоты. Если до этого Амина держалась мужественно, то теперь она была сломлена. Ее судорожные всхлипывания не прекращались, пока она не подошла к месту казни, которое представляло собой пирамиду сложенных дров. Неизбежность близкой смерти снова вернула ей прежнюю душевную твердость. Она храбро поднялась на костер, сложила на груди руки и прислонилась к столбу, к которому ее привязали цепью.
Потом к Амине, как и к другим осужденным, подошел священник, чтобы вместе с ней помолиться еще раз, но она отказалась. В это время к ней пробрался сквозь толпу задыхающийся патер Матео.
— Амина Вандердекен, несчастная женщина! Если бы ты последовала моим советам, то до этого никогда бы не дошло! Но теперь слишком поздно, чтобы спасти твою жизнь, но не поздно еще спасти душу! Не таи в своем сердце жестокость! Обратись к Всевышнему, чтобы он, простил тебя, пока не поздно! Амина, злосчастная! — продолжал старый фанатик со слезами на глазах.— Я умоляю тебя, я заклинаю тебя! Сними, по крайней мере, груз упреков со своего сердца!
— Вы говорите — злосчастная женщина? — отвечала Амина.— Скажите лучше — злосчастный священник! Мои страдания будут скоро позади, но вы до конца дней своих будете испытывать тяжесть моего проклятия! Злосчастен был тот день, когда мой муж спас вас от смерти! Злосчастна была та жалость, которая побудила его дать приют и оказать вам помощь! Злосчастно было ваше пребывание с нами от начала до конца! Я отдаю вас на суд вашей совести, если она у вас есть! И я никогда не променяю ту страшную смерть, которая уготована мне, на угрызения совести, от которых вас не спасет даже смерть!
— Амина Вандердекен! — пролепетал монах, опускаясь на колени.— Тебе...
— Оставьте меня, патер!
— Тебе осталась только одна минута. Повинись! Ради Божьего милосердия!
— Я сказала вам: эта минута — моя! Оставьте меня! — вскричала Амина.
Полный отчаяния священник спустился с эшафота.
Старший палач, проходя от осужденного к осужденному, спрашивал священников, готовы ли приговоренные умереть в настоящей вере, и после утвердительного ответа накидывал несчастному на шею петлю и душил до того, как огонь и дым касались его.. Семеро закончили жизнь таким образом. Теперь палач спрашивал патера Матео, заслужила ли осужденная избавления от мук. Монах не отвечал и только качал головой, но затем он, поняв суть вопроса, схватил палача за руку и срывающимся голосом сказал:
— Не дайте ей долго мучиться!
Палач был более добросердечен, чем монах, и когда старший инквизитор подал знак поджечь костры, он бросил под ноги Амины охапку сырой соломы, чтобы она задохнулась от дыма до того, как ее коснется пламя.
— Мама, мама, я иду к тебе! —были последние слова, слетевшие с губ Амины.
Пламя костра взметнулось ввысь, а когда огонь погас, от прекрасной и великодушной Амины Вандердекен не осталось ничего, кроме кучки пепла и обгоревшего скелета.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Прошли годы после страшной смерти Амины, но ее несчастный муж не воспринимал ее как реальность. Все это время он находился в доме умалишенных. Иногда его помутившийся рассудок озарялся лучом света, но затем он снова погружался в еще более глубокую ночь безумия. И почти все эти годы Филипп находился под заботливой опекой монаха, не терявшего надежды, что разум вернется к несчастному. Со страхом лелеял монах эту надежду, но не дожил до того дня, когда Филипп выздоровел, и умер, терзаясь угрызениями совести. Этим монахом был патер Матео.
Домик в Тернёзене давно уже превратился в развалины. Филипп и не вспоминал о нем. Даже трагическая судьба Амины вспоминалась ему все реже и реже, хотя изображение Амины на фоне горящего костра было вывешено в церкви в Гоа.
Прошло, как уже было сказано, много лет. Филипп поседел, его некогда могучая фигура несколько сгорбилась, и он выглядел намного старше, чем был на самом деле. Разум снова вернулся к нему, и только силы были уже не те. Уставший от жизни, он мечтал исполнить свой долг и перебраться в мир иной. Его реликвия осталась при нем.
Когда Филиппа выписали из лечебницы, его снабдили всем необходимым, чтобы он мог благополучно добраться до родины. Но теперь родины у него не было, не осталось ничего на свете, что могло бы заставить его остаться в этом мире. Он не желал ничего иного, как только выполнить свой долг и умереть.
Корабль, на который Филипп поднялся, направлялся в Европу и стоял уже под парусами, но Филиппу было все равно, куда он поплывет. Возвращаться в Тернёзен он не намеревался, поскольку не допускал даже мысли о том, чтобы увидеть родные места, где он был так счастлив. Образ Амины сохранился в его сердце, и он страстно ждал дня, чтобы отправиться вслед за ней в страну духов.
После многолетнего пребывания в состоянии безумия и беспамятства он теперь как бы вырвался из плена ужасных сновидений. Он уже не был настоящим католиком, поскольку одно упоминание о религии заставляло вновь пережить судьбу Амины. В то же время он был всем сердцем привязан к религии, он верил в нее, она была для него счастливым талисманом, она была всем — даже средством, с помощью которого он надеялся вновь соединиться с Аминой. Часто он часами рассматривал свою реликвию и вспоминал важнейшие события своей жизни, начиная со смерти матери, с момента появления в его жизни Амины и кончая страшной картиной полыхающего костра. Реликвия была его памятью, и с ней он связывал все свои надежды на будущее.
«Когда же, когда все исполнится? — постоянно преследовала его мысль, не дававшая покоя и во сне.— О, каким же благословенным будет тот день, когда я покину этот ненавистный мир и уйду туда, где усталые находят покой!»
Филипп был занесен в списки пассажиром на бриг под названием «Ностра сеньора до Монте», который направлялся в Лиссабон. Капитаном на нем был старый суеверный португалец, большой любитель рома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41