ГЛАВА ПЕРВАЯ
Примерно в середине семнадцатого столетия на окраине укрепленного городка Тернёзена, расположенного на левом берегу Шельды, почти напротив острова Вальхерен, стоял скромный опрятный домик, построенный в стиле, характерном для того времени. Стены его много лет назад были выкрашены темно-оранжевой краской, а окна и ставни ярко-зеленой. На высоту до трех футов от земли дом был облицован голубыми и белыми плитками, перед ним раскинулся небольшой, пол-акра, сад, а весь участок защищала живая изгородь из бирючины, вдоль которой тянулся наполненный водой ров, слишком широкий, чтобы его можно было перепрыгнуть. Напротив входной двери через ров был перекинут узенький мостик с красивыми железными перилами. Яркие когда-то краски теперь поблекли, подоконники, дверной косяк и другие деревянные детали обветшали, многие плитки отвалились. Раньше за домом, видимо, следили, теперь же он пришел в запустение.
Как верхний, так и нижний его этажи делились на четыре комнаты: две большие и две маленькие. Большими комнаты можно было назвать условно, поскольку в них было всего по двенадцати квадратных метров. В каждой комнате было только одно окно. Второй этаж, как обычно, предназначался для спален. Две маленькие комнаты нижнего этажа использовались как прачечная и чулан, а одна большая была приспособлена под кухню, где в шкафу серебряно поблескивала металлическая посуда. Помещение сверкало чистотой.
Прочный сосновый стол, два деревянных кресла и легкая кушетка, перенесенная сюда из спальни, составляли всю меблировку этой комнаты. Вторая большая комната служила гостиной, но вот уже почти семнадцать лет как в нее никто, даже хозяева, не заглядывал— она была наглухо заперта.
В кухне находились двое. На кушетке сидела женщина лет за сорок, которую состарили горе и страдания. В свое время она слыла, очевидно, красавицей, о чем говорили правильные черты лица, благородный лоб и большие черные глаза, но теперь в ее облике сквозила как бы внутренняя опустошенность: лицо осунулось; глубокие морщины образовывались на лбу, когда она впадала в задумчивость; а вспыхивавшие в глазах огоньки доказывали, что ею владеет безумие. Казалось, что женщину одолевает тяжкое, затаившееся глубоко в сердце горе, не покидавшее ее ни на минуту. Одежда ее была сильно поношена, но чиста и опрятна. На голове — вдовий чепчик.
На сосновом столе, стоявшем посреди комнаты, сидел крепкий светловолосый, цветущий юноша лет девятнадцати с красивыми и резкими чертами лица; телосложение позволяло судить о его недюжинной силе. В глазах светилась отвага и решимость; он болтал ногами и беззаботно насвистывал мелодию песенки, отчего его можно было принять за легкомысленного и бесшабашного парня.
— Не ходи в море, Филипп! О, обещай мне, мое дорогое, мое милое дитя! — воскликнула женщина, заламывая в отчаянии руки.
— А почему бы мне не пойти в море, мама? — спросил Филипп.— Какой толк от моего сидения дома? Умирать с голода? Ей-богу! Это ничуть не лучше. Должен же я сделать хоть что-нибудь для вас и для себя! А на что еще я гожусь? Мой дядюшка, Ван Бренан, обещал взять меня с собой и дать хорошее жалованье. Тогда я был бы счастлив на борту судна, а заработанных денег хватило бы, чтобы покрыть ваши издержки по дому.
— Филипп, Филипп! Выслушай меня! Я умру, если ты покинешь меня! Кроме тебя у меня на этом свете никого нет. О, дитя мое! Если ты любишь меня, а я знаю, что ты любишь, Филипп, не покидай меня! Но если ты все же хочешь уйти, то все равно не связывайся с морем!
Филипп не отвечал и продолжал насвистывать. Мать зарыдала.
— Уж не потому ли, что мой отец погиб в море, вы так настойчивы, мама? — произнес он наконец.
— О, нет, нет! — вздрогнула плачущая женщина.— Если Богу было угодно...
— Если Богу было угодно что, мама?
— Ничего, я так! Будь милосерден, будь милостив, Боже! — причитала мать.
Она соскользнула на пол, стала на колени и начала горячо молиться. Потом она снова села на кушетку, но теперь лицо ее было бесстрастно. Филипп, молчавший все это время, вновь обратился к матери:
— Видите ли, мама. Вы просите меня остаться на берегу. Это, пожалуй, не лучший выход. Послушайте, что я вам скажу. Та комната, что напротив, заперта с тех пор, как я себя помню, но вы никогда не говорили почему. Только однажды, когда мы сидели без хлеба и потеряли надежду на возвращение дяди, я все же услышал кое-что от вас. Вы были тогда как безумная, мама, даже не замечали этого и некоторое время...
— И что же ты услышал, Филипп? — с беспокойством спросила женщина.
— Вы упоминали, мама, что там спрятаны деньги, которые могли бы спасти нас, но потом стали кричать, бредить и все повторяли, что скорее умрете, чем войдете в эту комнату. Так что же в ней? Почему она так долго заперта? Или вы мне все толком объясните, или я уйду в море.
Когда Филипп заговорил, мать словно оцепенела. Неподвижно, похожая на статую, сидела она с чуть приоткрытым ртом и застывшим взглядом, словно лишившись сил, прижав к груди руки, будто пытаясь сдержать боль, а когда Филипп произносил последние слова, начала клониться вперед, и у нее изо рта побежала струйка крови.
Филипп вскочил, подхватил мать и уложил ее на кушетку, однако кровотечение не прекращалось.
— Мама, мама! — воскликнул Филипп.— Что с вами?
Некоторое время страдалица не могла произнести ни слова.
Она повернулась на бок, чтобы не захлебнуться, и пол покрылся алыми пятнами.
— Мамочка! Не молчите же, ради Бога! — просил сын с неописуемым страхом в голосе.— Что мне делать? Как помочь вам? О, Боже, что это?
— Смерть... дитя... мое... смерть! — простонала несчастная женщина и потеряла сознание.
Перепуганный Филипп выбежал из дома и стал звать на помощь. Двое или трое соседей откликнулись на его крики. Когда они занялись вдовой, пытаясь привести ее в чувство, Филипп бросился что есть мочи к доктору, бежать до которого нужно было добрую четверть часа. Доктор Путс или Путц — человек низенького роста, слыл бедным и скупым, но считался большим знатоком в своем деле. Филипп застал доктора дома и стал умолять его поспешить на помощь матери.
— Я пойду, да, конечно,— отвечал доктор Путс. По натуре он был человеком неуживчивым и к тому же едва владел местным наречием.— Но, минхер Вандердекен, а вы заплатите мне?
— Платить? Я? Мой дядя заплатит, как только вернется!
— Ваш дядя, шкипер Ван Бренан? Он и так задолжал мне четыре золотых гульдена. Ко всему прочему, его корабль мог затонуть!
— Он отдаст вам не только те гульдены, но и оплатит все ваши услуги! —с жаром возразил Филипп.—Пойдемте! Не то, пока вы тут несете чепуху, матушка может умереть!
— Но я не могу пойти с вами, минхер Филипп. Я как раз вспомнил, что должен навестить сына бургомистра Тернёзена,— не соглашался скряга.
— Послушайте, минхер Путс!— вспыхнул от ярости юноша.— Выбирайте: либо вы пойдете со мной по своей воле, либо я погоню вас! И не шутите со мной, иначе у вас будут неприятности!
Минхер Путс оказался в затруднительном положении, поскольку в округе всем был известен крутой нрав Филиппа.
— Я приду, минхер Филипп... то есть сразу... так только смогу.
— Ты отправишься сейчас же, жалкий скряга!— закричал Филипп и, схватив хилого доктора за шиворот, поволок его к двери.
— Убивают! Убивают! — визжал и сопротивлялся Путс, но возбужденный молодой человек тащил его за собой.
Заметив, что физиономия доктора посинела, Филипп остановился.
— Не отмолотить ли вас, коль вы не хотите идти со мной подобру-поздорову? Так знайте, вы все равно пойдете со мной — живой или мертвый!
— Так и быть,— согласился Путс, придя немного в себя,— я пойду, но вас сегодня же вечером посадят в кутузку, а что касается вашей матери... Нет, я не буду... не буду! Поверьте мне, минхер Вандердекен!
— Минхер Путс! Как верно то, что Бог на небе один, так верно и то, что я измолочу вас здесь же на месте, если вы не пойдете со мной! А если вы не приложите все ваше умение для спасения моей матери, то я прибью вас у ее постели! — пригрозил Филипп.— Вы же знаете, что слов на ветер я не бросаю! Поэтому ступайте по-хорошему, а ваши труды будут оплачены, очень хорошо оплачены, даже если мне придется продать последнюю рубашку!
Перед рослым юношей Путс выглядел жалким ребенком, но эти слова, видимо, подействовали на него сильнее всех угроз.
Домишко доктора остался позади, и почти всю дорогу Филипп подгонял Путса. Доктор подчинился не только потому, что Филипп обещал заплатить, но и потому, что тот постоянно принуждал его идти быстрее.
Так они добрались до дома вдовы, где застали ее в окружении соседок, которые натирали ей виски нашатырем. Госпожа Вандердекен пришла в сознание, но говорить еще не могла. Путс распорядился перенести ее в спальню и уложить в постель, затем влил ей в рот какие-то капли и побежал в сопровождении Филиппа к себе домой за другим лекарством.
— Эту настойку вы должны сразу же дать матери, минхер,— пояснил врач, передавая юноше флакончик.— А теперь я должен навестить сына бургомистра, а потом уже зайду к вам.
— Не обманите, доктор! — Филипп бросил на Путса грозный взгляд.
— Да нет же, нет, минхер Вандердекен! Я не верю, что ваш дядя заплатит мне, но вы обещали, и я знаю, что вы никогда не нарушите своего слова. Через час я у вас буду. А теперь поторопитесь к матери!
Филипп возвратился домой. После того как он дал матери лекарство, кровотечение прекратилось, и уже через полчаса женщина смогла говорить шепотом. Когда щуплый доктор Путс появился снова, он тщательно обследовал пациентку, а затем вместе с Филиппом прошел на кухню.
— Минхер Филипп,— начал Путс— О, Аллах! Я сделал все возможное, но должен предупредить вас, что надежды на благоприятный исход мало. Ваша мать уже не поднимется с постели. Может быть, она протянет еще пару дней, но не больше. Это не моя вина, минхер,— добавил он извиняющимся голосом.
— Нет, конечно. Это воля Господня,— подавленно согласился Филипп.
— А вы действительно заплатите мне, минхер Вандердекен? — спросил врач, выдержав короткую паузу.
— Да! — отвечал юноша грозным голосом, отвлекшись от своих мыслей.
Затем доктор продолжил:
— Я могу уже завтра получить деньги, минхер Филипп? Вы задолжали мне один золотой гульден. От денег никогда не следует отказываться.
— Приходите завтра! Приходите, когда хотите, и приносите любой счет! Для вас деньги превыше всего! — отвечал Филипп, презрительно скривив губы.
— Как вам угодно. Когда она умрет, дом и вся недвижимость перейдет к вам и вы, наверное, будете все распродавать. Да, да, я тогда подойду. У вас будет куча денег! Минхер Филипп, я бы охотно приобрел дом, в случае, если он...
Филипп замахнулся, словно намереваясь ударить лекаря, отчего у того слова застряли в горле, и он юркнул в угол комнаты. Придя в себя, Путс примирительно добавил:
— Ну, ну, я имею в виду, когда ваша мать будет похоронена.
— Убирайся, пройдоха! — закричал юноша. Он опустился на окровавленную кушетку и закрыл лицо руками.
Успокоившись, Филипп поднялся в спальню матери. Вдове было лучше. Соседки ушли, чтобы заняться своими домашними делами. Ослабевшая от потери крови, женщина задремала, не выпуская ни на миг руки сына, который сидел подле нее затаив дыхание, погрузившись в мрачные мысли.
Вскоре после полуночи вдова очнулась. Голос ее приобрел былую силу, и она обратилась к сыну:
— Мой дорогой, мой милый мальчик! Я долго держала тебя возле себя как пленника?
— Моя любовь удерживала меня здесь,— отвечал Филипп.— И я не отойду от вас, пока вы не выздоровеете.
— Я уже не поднимусь, Филипп. Я чувствую приближение смерти. О, если бы не было тебя, я с радостью ушла бы из этого мира! Меня преследует рок, и я давно уже молю Бога о смерти.
— Отчего же, мама? — неожиданно обиделся Филипп.— Ведь я делал все, что было в моих силах.
— Да, это так, мой мальчик, да, это так! И пусть Господь благословит тебя за это! Я не раз замечала, как ты укрощал свой горячий нрав и сдерживал ярость, чтобы сохранить мой покой. Даже в те дни, когда мы голодали, ты оставался послушным. Ты, наверное, думал, что я сошла с ума, или считал меня дурочкой, поскольку не понимал моих причуд. Но теперь я хочу высказаться... сейчас же... сейчас!
Вдова откинула голову на подушки и умолкла, затем, набравшись сил, продолжала:
— Я догадываюсь, что временами казалась тебе сумасшедшей. Разве не так, Филипп? Но лишь Богу известно, что в моем сердце хранится тайна, которая слишком тяжела и действительно может свести женщину с ума. Днем и ночью она тяготела надо мной, иссушала мой разум и душу и вот, наконец, хвала Всевышнему, иссушила и тело. Рок победил, Филипп! Я скоро умру. Лишь бы протянуть немного, чтобы успеть высказаться. Ах! лучше бы мне молчать, ведь эта тайна может стоить тебе рассудка, как и мне, Филипп!
— Мама, прошу вас,— взмолился Филипп,— откройте мне эту страшную тайну! Пусть вмешаются и небеса и ад, я не боюсь ничего! Бог поможет мне, а с сатаной я справлюсь и сам!
— Ты отважен и горд, сынок, я знаю, что ты силен духом. Если кто и смог бы вынести всю тяжесть этой трагической истории, так это только ты, мой мальчик. Мой разум оказался слишком слаб. Но теперь мне легче, и я чувствую, что обязана рассказать тебе обо всем.
Вдова замолчала, как бы собираясь с мыслями. Слезы катились по ее ввалившимся щекам. Успокоившись, она продолжала:
— Филипп, я хочу поговорить о твоем отце. Ходят слухи, будто он... будто он утонул в море.
— А разве это не так, мама? — удивился Филипп.
— О, нет!
— Но он же мертв, мама?
— Нет!.. Да!.. То есть нет! — отвечала женщина, закрывая лицо руками.
«Она бредит»,— подумал Филипп, но все же спросил:
— Так где же тогда мой отец?
Вдова приподнялась на кровати. Она дрожала всем телом.
— ОН БЛУЖДАЕТ ПРИЗРАКОМ!
Женщина опустилась на свое ложе и зарылась головой в подушки, словно хотела укрыться от собственных мыслей. Филипп был настолько ошеломлен, что не мог вымолвить ни слова. Не в силах побороть страх перед неизвестностью, он наконец, запинаясь, пролепетал:
— А... ваша... тайна... мама?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41