Ему дали второй лаг. «Дорт» при тугом ветре продолжал движение. В это время к Филиппу подошел негр и сообщил, что он видел у лага лоцмана с ножом в руках, и тот, видимо, подрезал трос. Штурвал был тотчас же повернут, и как только судно отвернуло в сторону, Филипп подозвал к себе лоцмана:
— Это правда, негодяй, что ты подрезал лаг? Негр видел это и, предупредив, спас нас!
Одним прыжком лоцман оказался возле негра и, прежде чем находящиеся рядом матросы сумели помешать, всадил нож ему в грудь.
— Проклятый! — вскричал он.— Получи за свой длинный язык! — И он заскрипел от ярости зубами. Негр тут же скончался. Матросы схватили лоцмана и обезоружили его. Негр нравился им, ведь его первое сообщение сделало их богатыми.
— Пусть матросы делают с лоцманом, что хотят,— высказал мнение Крантц.
— Да будет так. Пусть команда сама вершит правосудие,— согласился Филипп.
Матросы посовещались, затем привязали лоцмана к трупу негра, поднесли их к борту и бросили в море. И мертвый, и живой скрылись в пенящихся волнах.
Филипп не изменил решения идти в Батавию. «Дорт» находился уже в нескольких днях пути от Лимы, но Филипп все же предполагал, что ему вдогонку посланы испанские военные корабли. При благоприятном ветре «Дорт» удалялся от берега и три дня ходко шел по морю. На четвертый день утром с наветренной стороны показались два судна, шедшие наперерез. Это были военные корабли, а когда на них увидели испанские флаги, на «Дорте» поняли, что перед ними противник. Одним из кораблей был фрегат большего водоизмещения, чем «Дорт», вторым — двадцатипушеч-ный корвет.
Матросы «Дорта» не дрогнули, увидев превосходящего силами врага. Они, позвякивая в карманах дублонами, поклялись не возвращать их законным владельцам и без страха встали к пушкам. На «Дорте» был поднят голландский флаг. Оба испанских корабля подошли уже довольно близко и тут же получили полный бортовой залп, который, казалось, напугал их. Однако суда продолжали сближаться, и теперь их друг от друга отделяло расстояние в один кабельтов. Разгорелось сражение, причем фрегат оказался сзади, а корвет по курсу «Дорта».
Примерно полчаса длился яростный обмен полными бортовыми залпами. Фрегат получил сильные повреждения и прекратил огонь. «Дорт» сразу же напал на корвет, дал по нему еще три-четыре бортовых залпа, поймал ветер и зашел в борт фрегату, где обрушившаяся мачта мешала стрельбе из бортовых пушек. Оба корабля находились теперь в нескольких десятках футов друг от друга, и перестрелка вспыхнула вновь, однако она не принесла испанцам успеха. Через четверть часа на фрегате занялись огнем паруса рухнувшей мачты, пламя перекинулось на палубу. Пушки на нем смолкли, хотя залпы с «Дорта» следовали один за другим.
После безуспешных попыток погасить огонь капитан фрегата решил разделить участь своего корабля с «Дортом». Он предпринял маневр на сближение и попытался зацепиться за его борт. Завязалась свирепая рукопашная схватка, но испанцам не удалось удержать обреченный корабль, и они укрылись у себя за фальшбортом. Занявшийся было на «Дорте» пожар был быстро ликвидирован. «Дорт» отошел, а фрегат вскоре весь окутался дымом. Корвет, находившийся от «Дорта» в нескольких кабельтовых по ветру и изредка постреливавший из одной пушки, получил теперь несколько полных бортовых залпов и спустил флаг. Сражение закончилось, и можно было приступать к спасению людей с горящего фрегата. С «Дорта» тут же были спущены на воду шлюпки, но только две из них могли держаться на плаву. Одна направилась к корвету с приказом спустить на воду все шлюпки для оказания помощи фрегату. Приказ был выполнен, и большую часть команды фрегата, оставшуюся в живых после сражения, удалось спасти. От жара на фрегате постреливали пушки, но вот огонь добрался до порохового склада, последовал мощный взрыв, и от огромного судна ничего не осталось.
Среди пленных Филипп обнаружил двух мнимых пассажиров с захваченного им ранее судна. Теперь они были одеты в форму испанских морских офицеров, что подтверждало слова негра. Стало известно, что оба военных корабля были посланы из Лимы с целью захватить «Дорт». При этом испанцы были убеждены в своей непременной победе.
Посоветовавшись с Крантцем, Филипп счел целесообразным не уничтожать корвет и отпустить пленников на свободу. Затем «Дорт» взял курс на Батавию и через три недели бросил якоря на его рейде. В городе Филипп выяснил, что прибывшая в порт тремя неделями раньше флотилия уже приняла груз и стоит в готовности к обратному переходу в Голландию. Филипп отдал свои депеши о результатах плавания для Компании и отправился на берег, чтобы погостить в доме купца, где он жил в свое первое посещение Батавии, пока «Дорт» не будет подготовлен к возвращению на родину.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
А теперь мы вернемся к Амине. Она сидела на той же замшелой скамейке, где когда-то вела с Филиппом задушевную беседу, прерванную появлением одноглазого Шрифтена. Взор ее опущен, мысли заняты воспоминаниями о прошлом.
«О, если бы я владела искусством моей матери! — размышляла она.— Но ее нет и никогда уже не будет. Я не в силах перенести эти муки, эту неизвестность! И ко всему эти глупые священники!»
Амина поднялась и пошла домой.
Патер Матео не возвратился в Лиссабон. Вначале не было оказии, потом его захлестнуло вспыхнувшее с новой силой чувство благодарности к своему спасителю Вандердекену, которому он обещал оставаться рядом с Аминой, проявлявшей в последнее время все большую антипатию к познанию основ христианской веры. Это задевало честолюбивого патера, и ему хотелось во что бы то ни стало обратить в христианскую веру и спасти душу этой молодой, прекрасной женщины. Он не помышлял больше об отъезде и посвятил все свое время занятиям с Аминой. Однако эта навязчивость раздражала ее, а его затянувшееся пребывание в доме становилось ей все больше в тягость.
Не следует удивляться тому, что Амина отвергала новое вероисповедание, ведь оно не отвечало ни ее желаниям, ни намерениям. Человек с гордым характером скорее преклонит колени, чем смирит свой дух, даже перед самим Господом Богом.
Мать Амины владела секретами черной магии, и Амина не раз наблюдала за ней во время таинственных приготовлений, но тогда она была еще девочкой. Сейчас же Амина не могла вспомнить всех мистических обрядов, какие ее интересовали.
«О, если бы я владела искусством моей матери! — снова подумала Амина, входя в дом.— Я смогла бы узнать тогда, где теперь мой муж! О, если бы у меня было темное зеркало, я знала бы, заглянув в него, что ожидает меня! Я отчетливо помню, как однажды, когда отец был в отъезде, я рассматривала налитую в ладошку жидкость, а потом рассказала матери о том, что увидела: лагерь бедуинов... вооруженную стычку... лошадь без всадника-тюрбан на песке...»
Амина снова погрузилась в свои мысли.
— Ну да! — воскликнула она через некоторое время.— Мама, ты же можешь помочь мне! Передай свои знания мне во сне! Об этом молит тебя твоя дочь! Но все же надо постараться вспомнить. Слово, какое же это было слово? Как же звали духа? Тур-шухун? Да, да, я вспоминаю. Это был Туршухун! Мама, мама, помоги своей дочери!
— Ты обращаешься к Богородице, дочь моя? — спросил патер Матео, вошедший в комнату Амины и слышавший ее последние слова.— Если так, то ты поступаешь правильно, поскольку она может явиться тебе во сне и помочь укрепиться в истинной вере.
— Я звала свою собственную мать, которая обитает теперь в стране духов, святой отец,— отвечала Амина.
— Ах, вон что! Но ведь она была неверующей, и я боюсь, дитя мое, что она не попала в рай,— пояснил патер Матео.
— Неужели только поэтому она могла быть не допущена в рай? — спросила Амина.— Почему она должна быть наказана, если не знала той веры и никогда от нее не отрекалась?
— Кто может оспаривать волю Господа Бога, дочь моя? Благодари его за то, что он терпелив к твоим сомнениям.
— Я благодарна Богу за многое, патер. Но меня что-то клонит ко сну, и я хочу пожелать вам спокойной ночи.
Амина закрылась в своей спальне, но спать не легла. Она уже не раз повторяла церемонию, какую совершала ее мать, но ошибалась, и поэтому желаемого результата не получала. Амина разожгла угли на жаровне, предпринимая новую попытку вызвать чудо. Комната наполнилась клубами дыма, когда она бросила на раскаленные угли пучки сухих трав. Она сохранила оставшиеся после смерти отца бумаги, в которых описывались свойства трав и их назначение.
— Слова, какие же слова? Я знаю первое, помню второе! Мама, помоги мне! — воскликнула Амина. В комнате стояла такая плотная завеса дыма, что едва можно было различить находившиеся в ней предметы.
«Все напрасно,— Амина бессильно опустила руки.— Я все забыла. Мама, мама! Помоги! Пришли мне ночью вещий сон!»
Когда дым немного рассеялся, Амина увидела перед собой фигуру человека. Она подумала, что свершилось чудо, но тут же узнала патера Матео, который стоял, нахмурив брови и скрестив руки.
— Безбожница! Ты чем занимаешься? — воскликнул монах.
Гнев святого отца был вызван не только еретическими рассуждениями Амины, но и предпринимавшимися ею ранее попытками повторить обряды черной магии, когда-то совершаемые ее матерью. К тому же, когда Амина замолвила однажды словечко в защиту черной магии, ей пришлось выслушать гневные речи Матео и Сайзена, которые единодушно предали анафеме и всех тех, кто когда-либо прибегал к ней. Запах истлевшей душистой травы проник в другие помещения и насторожил Матео. Он, неслышно ступая, поднялся в комнату Амины. Она его не заметила.
Амина сразу же осознала опасность, которая ей угрожала. Если бы это касалось только ее одной, она бы пренебрегла гневом монаха, но теперь, ради безопасности Филиппа, она решила ввести священника в заблуждение.
— Я не делаю ничего недозволенного, патер,— мягко отвечала она.— Однако считаю совершенно бестактным ваш приход в спальню молодой женщины в отсутствие ее мужа! Я могла быть уже в постели. Право, вы чрезмерно навязчивы.
— Как могла прийти тебе в голову такая мысль? — оскорбился священник.— Мой возраст, мое положение, мой сан не дают повода к такому обвинению!
Подозрением такого рода патер Матео был выведен из равновесия.
— Вы не правы,— опровергла его Амина.— Из того, что мне рассказывали о попах и монахах, не все ложь. Я спрашиваю еще раз, зачем вы пришли в спальню к беззащитной женщине?
— Я был убежден, что эта женщина занимается не угодными Богу делами!
— Не угодными Богу делами? Что вы хотите этим сказать? Неужели врачевание не угодно Богу? Разве Богу не угодно приготовление лекарств для больных? А согнать температуру чудесным способом у тех, кто простудился, живя в этом нездоровом уголке? И если я говорю о чуде, то понимаю под этим не то, что подразумеваете вы, патер. Способы приготовления из определенных трав лекарств для больных — это целое искусство, которым в совершенстве владела моя мать. Я пыталась восстановить их в памяти. Но если это искусство или даже попытка овладеть им называются не угодным Богу делом, то вы, конечно, правы.
— Я слышал, как ты обращалась к матери за помощью,— вставил монах.
— Да, я просила ее, поскольку она знала досконально, как приготовляются лекарства. Я же обладаю этими знаниями не в полной мере и поэтому взывала к ней. И это грешно, патер?
— Так, значит, ты хотела придумать новое лечебное средство? — спросил священник.— А я подумал, что ты занимаешься совсем другими делами.
— Неужели сожжение нескольких пучков травы является богопротивным занятием? Что же вы надеялись найти здесь? Смотрите, что вы нашли! Немного пепла, который, если смешать его с маслом, будет способствовать заживлению ран у больного. Что еще можно сделать с пеплом? Чего вы ожидаете? Призрака? Духа, похожего на того, которого вызывал пророк королю Израэ-лю? — Амина громко рассмеялась.
— Я смущен, но не убежден,— отвечал священник.
— Я тоже смущена и также мало убеждена,— возразила Амина.— Я не могу себе даже представить, чтобы человек с вашей проницательностью действительно мог подумать, что в сожженном пучке травы таится зло, и еще меньше я верю в то, что вы проникли в спальню к замужней, но оставшейся одной, женщине только поэтому. Может быть, в природе действительно имеются волшебные силы, которые несравненно сильнее тех, которые вы называете сверхъестественными. Однако, патер, я прошу вас удалиться. Вам не пристало находиться здесь. И если вы еще раз явитесь сюда, вам придется незамедлительно покинуть мой дом. Такого от вас я не ожидала. Никогда больше я не буду оставаться в спальне одна!
Выпад Амины против священника был очень грозным. Патер Матео тут же покинул комнату со словами:
— Да простит Бог ваш неправый гнев и вашу несправедливость! Я пришел сюда с той единственной целью, которую я назвал.
«Пожалуй, так оно и есть,— подумала Амина, когда патер закрыл за собой дверь.— Но ведь мне нужно было избавиться от его общества. Я не желаю, чтобы кто-то следил за мной, не хочу знаться с теми, кто препятствует осуществлению моих желаний. Своим рвением он поставил себя в затруднительное положение, а я создала себе преимущество, которое должно сослужить мне потом хорошую службу. Разве спальня замужней женщины является местом, куда свободно могут войти даже святые отцы? Да еще те, кто шпионит за своими благодетелями! Ха, каким же ханжой выглядит этот патер, когда хвастается, что живет согласно своей пере!»
Убрав жаровню и все остальное, Амина позвала служанку и попросила остаться на ночь, объяснив, что к ней осмелился подняться священник, и ей, мол, противна его навязчивость.
— Как? Святой отец? — удивилась девушка.
Амина не отвечала и легла в постель. Патер Матео сообщил на следующее утро патеру Сайзену обо всем произошедшем, упомянув и о несправедливом отношении к нему Амины.
— Вы очень поспешили, появившись в спальне женщины ночью,— сделал вывод Сайзен.
— Я был возмущен! — вставил патер Матео.
— Она тоже была возмущена. Она же молода и красива,— возразил Сайзен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41