Оглянулся — туман потревоженно колыхался в низинке вязкой дымной поверхностью...
Пошел дальше сквозь сосновую чащу — на сосенках уже завязались свечки, на пригреве они были с вершок — пушистые, желтые, беззащитные, как слепые птенцы. Но мысль о деревне, о доме, о Сандай уже сладко ворочалась в нем, вспоминалась масленица, катание с горы, как они, обнявшись нечаянным, но крепким объятием, кубарем валятся с Сандай... И шаг Йывана незаметно стал шире, он уже плохо видел дорогу, лес по сторонам.
Деревня открылась неожиданно за грядой березняка,
дорога пошла, полем, на котором уже были вспаханы.
— Шудымарий,— сказала женщина.
— А где дом Ямаша?
— А вон тот, где коза стоит,— показала она рукой и, поддев на коромысло ведра, гибко качаясь под тяжестью, пошла прочь.
В бадье оставалось еще немного воды, и он попил, припадая губами к мокрому волглому дереву. В колодце по углам еще висели наросты желтого льда, и было слышно, как часто и громко щелкают капли о воду в глубине...
Йыван медленно подошел к дому, возле которого пощипывала травку под завалинкой белая коза.
На крылечке, на нижней ступеньке сидел босой мальчик лет десяти и строгал хлебным ножом мягкий ивовый прутик.
— Здравствуй, хозяин,— сказал Йыван.
— Здравствуйте, дядя,— ответил мальчик, внимательно глядя на незнакомого ему, нездешнего человека.
— А что, дома никого нет?
— Нет,— сказал мальчик.
— Твоего тятьку как зовут?
— Ямаш. Его тоже нет, он на сплаве работает.
— А где бабушка?
— Бабушки нет, она умерла,— сказал мальчик.
— А сестры твои где? Ведь у тебя есть сестры?
— Есть. Да они с мамкой в поле. Дядя Вавил лошадь сегодня дал, они уехали картошку садить.
— А тебя как зовут?
— Ямаш,— сказал мальчик.— Как тятьку, так и меня. Йыван, сбросив котомку, сел рядом с мальчиком.
— Большой ты вырос какой,— сказал он.— Тебе сколько лет?
— Одиннадцать скоро будет.
— Мужик! А я тебя знал, когда тебя бабушка в зыбке качала.
— Она умерла зимой после крещения... Помолчали оба. Мальчик сходил, посмотрел на козу
и вернулся обратно на крылечко.
— Никуда не убежит,— сказал он.— Травы еще мало, в огородах ничего не выросло...

ставил, как в лесу у Миклая Бороды в артели лес возил, как на веслах руки натягивал, и все это за скудную копейку, за хозяйскую ячменную кашу, за пустые щи... Но
— ,цим<А ьиегда дела, их до смерти не переделаешь...
— Вот картошку посажу, пойду плотничать,— весело сказал Йыван.— У вас-то тут чего нового? Все живы старики?.

— Которого злой Вараш в колодец бросил? Эту я знаю. И про злого колдуна знаю.
— А вот песенку, которую пела тебе твоя бабушка, когда ты в зыбке качался, не помнишь?
Мальчик поморщил лоб, почесал ногу, опять сбегал посмотреть на козу.
— Лелл-лелл лелыки,— пропел Йыван хриплым баском и засмеялся — так не вязался и с песней, и с тем мягким бабушкиным голосом, который он помнил, его простуженный басок. Мальчик заулыбался.
— Вспомнил?— спросил Йыван.
И мальчик, подражая бабушке, со смущением пропел тонким голоском:
Станешь крепким, словно дуб, Станешь сильным, как Онар, Станешь нас поить-кормить, От врагов оберегать... Лелл-лелл лелыки...
Еще посидел Йыван, вспоминая сказку про Овду, которую услышал в этом доме.
— Ну, что же, Ямаш, пойду я дальше,— сказал Йыван, берясь за котомку,— мне еще далеко идти...
3
На опушке — лес начинался светлым березняком вперемешку с елочками — Йыван оглянулся на деревню: отсюда он увидел тогда в темноте зимнего вечера первые огоньки странной деревни Шудымарий...
До Нурвел оставалось еще часа на два ходу, и Йыван, взглянув на солнышко, зашагал по дороге. Длинная у него сегодня выходит дорога домой. Сколько лет прошло, сколько работы переделано, сколько истоптано-исхожено земли, и все это лежало какой-то тяжкой горой на том времени, которое называется детством. Временами даже казалось, что и не было его вовсе, и если что и вспоминалось случайнр, в краткую минуту нечаянного отдыха, так только работа: как плотничал, как дяде Кавпию косяки вот, оказывается, не забылось ничего, а пришла минута, и как будто выбрались из-под спуда те дни... Вот здесь шли с отцом, здесь взлетели с громом тетери, здесь, в ложбине, они отдыхали: все то же болотце с болезненно-хилыми деревцами... И подсчитывал свои доходы, чертя по снегу веточкой, отец, сидя на этой вот колоде. Совсем иструхлявилась уже колода, сгнила... И бор сосновый узнал Йыван — маленькая гряда сосняка, которая казалась ему тогда огромным лесом, а в середине леса — дом приказчика, который ходит и считает деревья, проверяя, все ли на месте. Длинная сегодня у него получилась дорога до дому...
Но вот уже и свои места начались.
Большая Гарь, куда за малиной мать с Оксей ходят, мокрый овраг дохнул холодком и прелью... И блеснуло сквозь поредевшие к опушке деревья озеро с белесым от зацветающей черемухи дальним берегом... А вот и высокий старый ясень над домом дяди Федора — полуголый еще, сквозной, темный... И красная железная крыша хоромины дяди Каврия всплыла, сверкнула глянцем высоких окон. А вон и своя изба — над крышей, как белый фонарик, скворечня — делал в масленицу, в те последние скучные дни, когда не ходил кататься на гору... И если бы хозяин не приехал и не увез, он бы сам ни за что не пошел в лес, и кто знает, чем бы кончилось дело. Может, уже и свадьбу сыграли бы, и была бы теперь у него жена по имени Сандай...
Кто-то выехал на телеге из полевых ворот — не разглядеть издали. Но лошадь он узнал: дяди Каврия Воронко плетется, едва перебирая узловатыми, распухшими в суставах ногами,— когда-то Йыван ездил на нем в Казань...
Это ехал Потап с мешком картошки на телеге и лопатой.
Воронко, не ожидая, пока его остановят, остановился сам.
— На сплав чего не пошел?— спросил Потап.
— Да что-то настроения не было,— сказал Йыван.— И дома дел набралось.

— Старики-то вроде живы,—- сказал ему Потап и посмотрел на лапти, помолчал.— Свадьбу недавно играли...
— Свадьбу? У кого же?
— Да Полат сына женил...
— Давлетку, что ли?
— Его.
— На ком?
— А из Нырьял дьячка Егошина девка... У Йывана так и отлегло от сердца.
— Ну и хорошо, чего Давлетке надо,— сказал Йыван, и ему уже не терпелось проститься с Потапом и побежать в близкую деревню — хорошо слышно, как кричат петухи.
— Да вот еще новость,— сказал Потап,— у Каврия-то жила в работницах девушка...
— Ну?.. Что?
— Сандай, кажется...
— Сандай,— сказал Йыван, и лицо его побледнело.— Чего с ней?
— Да пропала, третий день нет девки...
— Как пропала? Когда? Почему? Да говори же ты, дядя Потап!..
— Что говорить-то, не знаю...— Потап взглянул на Йывана и отвел глаза.— Сам-то я не знаю, не видел, а люди говорят, будто Мигыта... изнасильничал, а папаша-то ее выгнал той же ночью со двора...
— Куда выгнал? — Йыван схватился за грядку, телега качнулась, скрипнув.
— Да куда сирот выгоняют — на улицу,— сказал Потап.
— Где она теперь?
— И... и не знаю, Ванюшко, и никто не знает. Федор вон сказывает, что ночью видел... Что-то, говорит, проснулся, словно кто в бок толкнул, в окно глянул — идет по деревне девка, и босая, да в темноте не разглядел — кто, а вроде как плачет — слышно... Ну, опять, говорит: кто такая да куда среди ночи пошел, никого нет. Покричал, никто не отзывается. Ну, думает, поблазнило. Вернулся домой-то, а у самого, говорит, душа не на месте. Пошел еще на дорогу, поглядел, и правда — следочки есть, босыми ногами пройдено, и свежий след-то, ясный. А что делать, куда бежать?.. Утра дождался, сходил на деревню, поспрашивал, да никто ничего не говорит. Федор решил, что не иначе, как Овда по деревне-то шла. А- уж на другой-то день и пошел слух, что нет работницы-то у Каврия, ушла, мол, куда-то... Потом и про Мигыту пошел слух, так, мол, и так...
Урядник вчера из волости приезжал, походил, порас-спрашивал, да ведь кто чего знает? Один бог все знает, да помалкивает.
— Сами разберемся,— сказал Йыван.
— Эх, Йыван...— Потап вздохнул и покачал головой.— Оно бы, может, и не помешало, да как к этому подступиться?..
— Разберемся, дядя Потап,— глухо, словно кому-то угрожая, сказал Йыван.
Потап положил свою руку на побелевшие пальцы Йывана, стиснувшие грядку.
— Ну, иди домой, устал ведь,— мягко сказал он.— Может, еще и найдется,— тихо добавил Потап и, сощурившись, поглядел на призрачно блестевший под солнцем дальний конец озера — и только он и виден был с дороги. Потап и сам не знал, верит ли в то, что Сандай найдется, но без надежды человеку никак нельзя жить на этом свете. Только редко оправдываются они, надежды бедных людей...
— Ступай, порадуй мать — ждет не дождется тебя...— сказал Потап и шевельнул вожжами.
Воронко недовольно мотнул хвостом, телега скрипнула колесами и валко покатилась вдоль загороды к Потаповой полосе.
Йыван посмотрел на деревню, до которой оставалась последняя сотня шагов из его сегодняшней длинной дороги...



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40