Народ полон решимости свергнуть кровопийцу — царя. Вот и наш комитет, то есть те умные люди, которые бедному угнетенному народу желают добра, обратился к трудовому народу с таким письмом. Вот послушайте.— Сапай поднялся, поднес к лампе бумагу и стал читать:
— «К рабочим. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
В Петербурге сотни убитых, тысячи раненых. Пролита святая кровь тех, кто захотел добиться для народа хлеба и свободы. Это кровь петербургских рабочих. Они хотели лично поговорить с царем о своих делах. Они, идя на площадь перед Зимним Дворцом, несли его портрет и иконы. А царь выслал на площадь войска, напутствуя их словами: «стреляйте эту сволочь». Иконы были прострелены. Груды трупов покрыли площадь и улицы. Православный милосердный царь ознаменовал свое царствование еще одной кровавой расправой над своими голодными подданными.
В разных местах Петербурга убито до 800 человек, ранено свыше трех тысяч. Грозные призраки жертв загнали царя и его родичей в Гатчину и Царское Село. Сознавая свою неправоту, он укрылся в свое разбойничье гнездо, чтобы не слышать стонов избиваемых, не видеть крови на улицах...
Убитых везут по улицам, прохожие с сочувствием снимают шапки. Между убитыми есть дети, учащиеся. Правительство, озлобленное поражением на Дальнем Востоке, тешится победами на улицах Петербурга и Москвы над безоружными рабочими. Оно не останавливается даже над поруганием икон, которые были несены рабочими.
Рабочие до самого последнего времени не сопротивлялись. Они были без оружия, но, познав на себе «милосердие» царя, решили вооружаться. Они разбили несколько оружейных магазинов и запаслись оружием. Передают, что два армейских полка отказались стрелять — спасибо им. К Петербургу идут вооруженные рабочие с сестро-рецких заводов. Их требования те же, что и петербургских рабочих.
Вот чего они требуют:
3. Контроля над администрацией,
I. Непосредственного общения рабочих с верховной властью,
5. Отделения церкви от государства. (>. Прекращения войны.
Требуйте и вы того же и поддерживайте свои требования забастовкой. Как вы сами теперь видите, мирным путем ничего не добьешься — так выходите с оружием В руках. Заставляйте бастовать и других. С вами все рабочие России. Следуйте примеру петербургских товарищей. Они вооружены и дали клятву добиться своего или умереть.
Помните, за вас весь угнетенный народ!..»
О многом еще рассказывал Сапай: о царе и его разжиревшем дворе, хозяевах заводов и фабрик. Говорил и о том, почему бедный люд живет плохо, почему в деревнях такая непроходимая бедность и нищета, бесправие и голод. И спать улеглись поздно, а когда задули лампу, Жалобы и гнев вспыхнули с новой силой, и говорили, перебивая друг друга.
Утром, когда собрались на работу, собрался в дорогу и Сапай. Обнимая его, Тойгизя решительно, с суровым лицом, сказал:
— Иди, сынок, раз дело, не задерживайся здесь из-за Меня, тебя ждут и в других местах.
— Спасибо, отец,— ответил тот. Потом Сапай достал из внутреннего кармана несколько листовок и протянул отцу: — Отнеси и в другие зимовья, пусть и там узнают, что творится на свете.
г.)то все видели и все согласно кивали головами.
Как вяло мужики работали в этот день! Никогда не бывало, чтобы до обеда садились на отдых, а сегодня собрались и даже развели костерок. В самом деле, по какому IIраву грабит их Булыгин? Почему не платит за вывозку?.. И разговоры, разговоры. Не до работы сегодня Мужикам. Хватит. Так никогда и ни за что не выбиться из нужды.
— Да, да, хоть век работай, хоть два! — заявляет . Сегодня он не в примео стпог и

В выражении лица лесничего суетливая озабоченность, глаза бегают, словно он кого-то ищет здесь. А другой оказался урядником: скинул тулуп, а там — шинель.


спросил Карасим, косясь
— А что с ним случилось? на урядника.
— Большая беда,— поспешно сказал Митрич. — Они, видишь, смельчаки несчастные, пошли на медведя. Явку-(8 то отвернулся, гляжу: нет Япыка Тымапиевича с работником. Кто-то же ведь сказал, что медведь есть в лесу, указал на берлогу...— Митрич поглядел на урядника.— Они, несчастные, пошли на медведя, подняли его из берлоги, а убить-то сноровки не хватило. Выстрелили — голько ранили. А раненый зверь, словно очумелый. Да вы сами знаете, в лесу живете. Вот, бедные, и оказались под ого лапами. Обоих убил: и Япыка, и его работника Тойпата. Господи! — Митрич перекрестился.— Напоследок И сам истек кровью, душу богу отдал. Царство им небесное.— Митрич опять осенил себя крестом. — Хороший был человек Япык Тымапиевич, очень хороший.
Тойгизя до того поразился, что подступил вплотную к Митричу. И когда тот закончил рассказ, тут же оделся и вышел на волю. Перед ним стояли три подводы. Одна, В которой ехали Митрич с урядником, у самого зимовья, Пустая. Две подводы остановились поодаль. Одна плотно рыта мешковиной, а на другой темной, заснеженной глыбой лежал замерзший медведь. Тойгизя подошел к нему; погладил шерсть, вдруг его рука коснулась чего-то Твердого. Это был ошейник.
Тихий, горький стон вырвался из груди Тойгизи...
С пустыми санями пробили целину — лошади было до рюха, а потом навалили три хлыста комлями вперед, на подсанки. Ямаш перехлестнул пеньковой ве-iii комли и сел закурить на дорогу! От мокрого лба HI ка парило. Сегодня было ясно, морозно, свежего снега р выпало, и дорога, должно быть, нетрудной будет, и решено было утром, еще в зимовье, что он один мот на Кокшагу на трех подводах. А сейчас, куря на ipory, он что-то засомневался.
— А бери в помощники Йывана.
Ямаш тоже посмотрел на молодого Ваштарова. Ничего мальчонка, до плеча дотянулся отцу, только телом худой да и шубейка на нем...
— Да не замерз бы, — сказал Ямаш,— мороз сегодня подходящий...
Йыван сразу понял, о чем речь между отцом и Яма-шем, глаза его радостно загорелись — как давно хочется ему посмотреть Кокшагу!..
— Бери парня,— настаивал отец.
— Хорошо, возьму. Только у меня не хныкать, понятно?
— Понятно, дядя Ямаш, я не замерзну, я бегом побегу.
По правде говоря, Йывану уже так надоела бесконечная возня с заготовкой дров, с топкой печи, с подметанием и уборкой зимовья, что он уже готов был домой проситься у отца, да и мама все чаще и чаще вспоминалась — с рождества не виделись. Но робость перед отцом, перед дядей Тойгизей мешала ему заговорить о доме. А тут Кокшага! Йыван готов был и в самом деле бежать бегом весь путь до реки.
— Ну, с богом! — сказал Очандр. Лошадь качнулась, влегла в хомут, сани дернулись. Ямаш, страшно крича, побежал обочиной, разбрасывая снег ногами.
Когда выехали на большую дорогу, лошади пошли свободней, легче, и временами Ямаш садился на комли, закуривал. Дорога шла все время по лесу, виляя между деревьями. Так и казалось, что вот-вот покажется река, но нет, все лес и лес. И солнышко вроде взошло, заиграло на снежных пластах по верхушкам елей.
Ямашу, наверно, стало скучно, и он позвал к себе Йывана. Йыван мигом прибежал с последней подводы и сел рядом с Ямашем — ничего, не тяжело, дорога хорошая нынче, слава богу, а как снег или ветер, вот поту прольешь на этих пятнадцати верстах. Ой, не дай бог. А нынче хорошо, слава богу, вот если только ближе к пристани Чевер Олык, там лугами дорога, место ветреное, заносы... А весной все луга зальет, воды много, широко сделается, не Кокшага, а море целое, на лодке куда хо-
— А ты знаешь, почему река Кокшагой называется?
— Не знаю,— сказал Йыван.— А почему?
— А вот слушай, какое дело было. Давно, правда. На ЭТОЙ самой реке, вот куда мы едем, вот в этом, может, бору жил презлой владыка Вараш, а послал его сюда сам царь. Иди, говорит, Вараш, ставь крепость и живи. Леса там неоглядные, зверем пушным богатые, а люди вокруг живут своевольные. Ты призови их ко смирению и владей. Вот какой он подарок сделал Варашу за услужение какое-то. Поехал Вараш, срубил крепость из лиственниц да дубов, высоким забором обнес, а по углам поставил пушки и отдал приказ людям промышлять белку, лису, горностая и привозить ему добычу. А тех, кто воле его не подчинялся, слуги хватали, пороли розгами, а строптивых бросали в колодец сорока саженей глубины. Что поделать, сила на его стороне, а жить надо людям, раз родились на Свет, да и жизнь-то не мила. Ну ладно. Долго ли, коротко ли /кили так, но вот в одном лесном илеме у бедных родителей появился на свет мальчик. Назвали его Кокша. Отец сплел ему лыковую колыбельку и подвесил в правом углу избушки, поближе к очагу. На первую же ночь около колыбельки появился лесоруб Кугурак и сказал:
— Возьми, Кокша, мою силу, а смелости научит тебя отец.
На вторую ночь к люльке склонился охотник Чоткар:
— Бери, Кокша, мою ловкость, а доброту ты получишь ОТ своей матери.
На третью ночь у зыбки появился землепашец Акпа-I м р:
— Я отдаю тебе свою мудрость, Кокша, а любить нашу землю тебя научит народ.
— Они были крестные у Кокши? — спросил Йыван.
— Да вроде того.
А у меня крестный — дядя Григорий, солдат.
— Ну, хорошо, слушай. С этой поры Кокша стал ра-< in не но дням, а по часам. Ну, веришь ли, за двенадцать оуток сделался парнем вот с такими плечами. Отец дал |Му лук и стрелы, велел идти на охоту. Кокша натянул ГОТ иву и пустил стрелу вверх. Со звоном лопнула тетива, | прела улетела выше облаков и не вернулась на землю.

стрелы весом в полтора пуда. Потом он вырвал молодой дубок и сделал из него лук. А тетиву свил из лосиных жил. Вот какой у него лук вышел, нам бы с тобой его и с места не стронуть. Но Кокша шутя натянул тетиву и пустил стрелу в вековой дуб. Стрела прошла дуб насквозь, и он раскололся. И, ясное дело, пошла молва в народе о богатыре Кокше. Прослышали и слуги злого Вара-ша, донесли своему владыке. Задумался Вараш, понял, что туго ему придется, если Кокша вздумает против него идти. А как не вздумает, если первый враг у народа Вараш, если он всю землю отнял, и лес, и реку, и все, все. Вот однажды Кокша ушел на охоту далеко от илема. А слуги Вараша не дремали и в том месте, где Кокша переходил лесную речку, сделали прорубь, а когда мороз затянул ее тонким ледком, засыпали снегом. Вот идет Кокша, лед под ним трещит, но не ломается, а как на то место ступил, так и ко дну — тяжелые ведь у него были стрелы в колчане.
Что Кокше делать? Как выбраться из погибели? Но недаром ведь лесоруб Кугурак силу ему отдал! Вот Кокша поднатужился, в дно уперся ногами, а плечами — в лед, лед разломился, как скорлупа яичная, и Кокша на берег вышел. Выйти-то он вышел, да мороз крепкий. Вот как все злодей Вараш рассчитал! И правда, мороз охватил Кокшу, в лед заковал. Понял Кокша, что конец приходит. Да ведь недаром охотник Чоткар ловкость и сноровку свою отдал ему! Вот тут-то она и сказалась: встал Кокша на лыжи и бегом, бегом. Так и до дому добежал.
Разгневался Кокша, когда узнал о коварстве Вараша. Пришел к воротам крепости и крикнул:
— Если ты, Вараш, не трус, выходи биться со мной!
— Если ты не трус, то заходи в крепость,— ответил Вараш.— Мы сразимся здесь.
Кокша и вошел в крепость. Доверился, видишь, слову
Вараша. И как только закрылись ворота крепости, на
Кокшу накинулась стража — видимо-невидимо. Наброси-
ли на Кокшу цепи, спутали руки и ноги и столкнули
Много ли, мало ли опять прошло дней, сел на край сруба Коршун.
— Коршун, — просит Кокша,— передай отцу-матери, что я в цепях и брошен в колодец, и ни питья мне не дают, ни еды. Слетай, Коршун, скажи.
— С какой стати? — ответил Коршун.— Я дружу с Варашем и кормлюсь теми, кто брошен в колодец. Вот скоро будет у Вараша праздник, он тебя убьет и отдаст мне,— сказал так и улетел.
А время идет, совсем ослабел Кокша, и никакой надежды у него не осталось на спасение, как однажды на сруб сел белый Гусь.
— Друг, выручи меня, — взмолился Кокша.— Передай...
— Знаю, чего ты хочешь, Кокша. Глупая тараторка Сорока всем болтает, что ты у Вараша в яме, но ты же знаешь, что ей никто и никогда не верил. Не поверили и твои родители, ведь прошло больше пяти лет...
— Но ты скажи, тебе поверят.
Гусь спустился в колодец, вырвал из своего крыла перо. Кокша смочил перо в своей кровавой ране от цепей и написал на белом крыле свое имя.
— А еще, — говорит он Гусю,— скажи, что у Вараша скоро праздник, и тогда он меня убьет.
Улетел Гусь и все рассказал людям про Кокшу. Самые старые и самые мудрые собрались на совет и стали думать, как помочь Кокше. Ну, думали, думали и надумали. И вот накануне праздника перед воротами крепости полнилось стадо быков.
— Прими наш праздничный дар, владыка, — сказали хитрые; старейшины.— Мы хотим заколоть этих быков и угостить твоих храбрых воинов.
— Ладно,— сказал жадный Вараш (жадность-то ему даже ум затмила),— ладно, — говорит,— половину быков заколите и сварите в котлах на дворе, а остальных загоните в мои хлева связали в один длинный ремень и конец опустили в колодец. Кокша обвязался, его и вытащили, а потом тихо-мирно и из крепости выбрались. Так-то вот провели злого Вараша. Пока Кокша поправлялся дома и набирался сил, кузнецы сковали из цепей его и кандалов мечи и наконечники для стрел. Собрались воины со всех илемов, а во главе ратного войска поставили Кокшу и пошли войной на Вараша, разгромили его крепость, а сам он убежал из этих краев. Стал Кокша у народа вождем, и зажил народ свободно и счастливо, а речка стала называться Кокша-гой... А вот и она, родимая! — воскликнул вдруг Ямаш.
Дорога заметно пошла под уклон, редкие деревья опушки уже не скрывали близкого простора — щедрый белый свет заливал все вокруг и слепил глаза. Все больше и больше уклон, но тяжелые сани катятся неспешно, и медленно открывается впереди белая равнина с просторно стоящими по ней ветлами, с длинными голубыми тенями...
— А где Кокшага, дядя Ямаш?
Показывает кнутовищем чуть в сторону от дороги:
— Вон там! Сейчас приедем.
Дорога плавными изгибами бежит по заснеженному лугу. Еще кое-где стоят под снегом зароды. Холодно. Йыван соскакивает с воза и бежит обочиной вперед, потом возвращается.
— Замерз?
— Ничего, сейчас согреюсь.
— Да, мороз подходящий, а к ночи покрепчает.
— А как ты знаешь об этом?
— А слышишь, как полозья скрипят?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40