И когда Йыван бежал по утрам в Нарьял на учебу столярному делу, березняк за оврагом уже встречал его терпким запахом пробудившихся почек. И ясно, звонко свиристели на черемушнике первые голосистые птички. А в мастерской уже ворохом валились с его верстака кудри сосновых стружек, и работалось в такие дни легко, споро, и мастер Киршин был доволен его работой, говоря так:
— На лавки да простые гробы тебя можно ставить.— А ведь так он еще никому не говорил из своих десяти учеников, даже Егорке Юпитерову, сыну мужика из нырьяльской верхушки. И от этих слов учителя еще шибче летал кленовый рубанок в руках Йывана.
лись Йывану то Казань со своим шумным многолюдством, то живые картины и обед в ресторане, то рассказ Мигыты, и тогда сердце Йывана начинало биться тревожно и жарко. И какая-то неопределенно-счастливая жизнь мнилась ему впереди, всплывали вдруг из притомившегося за солнечный день простора полей черные глаза Сандай, и он глядел на выплывающие из-за полого холма крыши деревни всякий раз с этим именем в своих воспаленно-счастливых мыслях. И торопился скорей домой в надежде, что мать пошлет в лавку к дяде Каврию и там увидит Сандай...
Иногда и в самом деле мать посылала его — за солью, за керосином...

Сегодня была суббота, мастер Кришин отпустил учеников раньше срока, и Йыван прибежал домой рано, успев еще прокатиться с ребятами на санках с горки возле пруда. Сандай не было здесь. Она вообще редко показывается из дому, да и по вечерам долго горит свет в угловых окошках дома Каврия, где шьют картузы...
Когда он заявился домой, мать сказала:
— Люди опять сегодня на кордон ездили, много, говорят, лесу привезли...
— Кто ездил?
— Не знаю, вон Стапани говорила...
Мужики Нурвел и других окрестных деревень еще и в прошлом году этим «баловались», как говорил дядя Каврий, да вот и сейчас самовольничают — едут на кордон в пять-шесть подвод, разговорами про революцию распалят себя по дороге, а на кордон приедут — с кулаками на лесника, если тот леса не дает. И загонят его в дом, нагрузят самовольно, не уплатив денег, и с хохотом, свистом домой.
Так было в прошлом году, и сошло с рук мужикам это самовольство. А этой зимой еше больше.
— Сказывала Стапани, что еще и завтра собираются мужики на кордон по утреннику...
— Ну?..
— Да ведь что, Ванюшко, вроде ведь ничего, не отбирают, может, думаю, не съездил бы ты тоже с мужиками... Чего молчишь-то?
— Так ведь лошади нет...
— Лошадь можно попросить у дяди Каврия, не откажет...
Молчит Йыван, думает. Ему и самому приходила в голову эта завистливая мысль разживиться леском, пусть немного, только бы двор поправить, да и на замену двух нижних венцов дома не мешало... Молчит Йыван. Возьмут ли мужики в свою ватагу? Да и как дело может обернуться?.. Дядя Каврий только головой качает в осуждение, глядя на это самовольство... Но, может, рискнуть?..
— А даст лошадь дядя Каврий?
— Никогда еще не отказывал для доброго дела.
— Сходить, что ли?— в раздумье сказал ,Йыван.
— Сходи, не за семь верст идти. Да и чего-то он залю-бил тебя после Казани,— сказала мать, довольно улыбаясь.— Чем ты ему угодил?..
— Ничего я ему не угождал, — буркнул Йыван.
3
Дверь в лавку была отворена, под потолком горела маленькая лампочка с надетой на стекло жестяной тарелкой. За прилавком, опершись на локти, стоял сам дядя Каврий, а перед ним какой-то человек, похожий со спины на Янлыка Андрия. И тут человек говорит:
— Слухи есть, Каврий, что утихает... поражается революция...
Йыван стоит в дверях, не зная, куда ему — туда или сюда. И дядя Каврий смотрит на него и ничего не гпвппит
— Не надо, Андрий,— спокойно говорит дядя Каврий.— Он парень ничего... Торговым человеком мечтает стать...— И зовет:— Проходи.
Йыван входит и останавливается у косяка, а дядя Каврий, будто забыв о нем, разговор с Янлыком Андрием продолжает:
— Царевской полиции приказ такой пришел: группу больше трех человек разгонять...
— Оно и верно,— бурчит Янлык.
— Сначала скажут: разойдись,— продолжал дядя Каврий,— если не слушают, хлестать нагайкой.
— Давно пора...
— У каждого револьвер, шашка и нагайка...
— Надо, надо, а то распустился совсем народ в городах.
— В городах распустить народ, так оно и до деревни дойдет.
Янлык Андрий покосился на Йывана.
— Да ведь уже распустились, сукины дети. Вон что удумали — в лесу самовольничать! — Спросил, грозно сдвинув брови: — А ты, Ваштаров, не был случаем в лесу?
— Нет,— сказал Йыван.
— А не собираешься?
— И... нет,— сказал Йыван.
— Правильно делаешь.
— Он на столяра учится, — сказал Каврий, замечая, как покраснели уши у парня.— Кришина, когда в церковь ездил в Нырьялы, встретил. Хвалил, хороший, говорит, у вас растет столяр.
— Вон как! — серьезно сказал Янлык Андрий, оглядываясь на Йывана.— Может, ко мне наймешься? Дом хочу ставить новый, старый-то совсем худой, мне работники понадобятся...
Лестно было слушать Йывану такие речи самых первых людей — век бы стоял в этом сладком запахе мыла, пеньковых веревок, льняного масла!.. Но дядя Каврий спросил:
— Тебе какого товару надо?

Но до матери внезапно заявились гости: кузнец Федор, Потап Исай, сосед Атлаш. Зажгли лампу. Тойгизю все узнали, и он узнал всех, хотя ведь минуло с тех пор, как
199

4
Понуро брел по завечеревшей деревне. Тихая обида червяком ожила в нем. На кого — он не знал. За то ли, что не посмел, как хотел, спросить лошадь, или за то, что соврал Янлыку, обманув самого себя, мать и — такое смутное ощущение — еще кого-то. И горько было, что хоть дядя Каврий хорошо к нему относится, да вот не остановил, не сказал: посиди с нами. Нет, не сказал...
— Эй, Ванюшко! — окликнул зычный голос дяди Федора.— Сказывают, Тойгизя пришел к вам. Правда — нет?
— Дядя Тойгизя?— встрепенулся Йыван.— Когда?
— Да вот баба моя будто его видала.
— Не знаю,— крикнул Йыван и бросился бегом по затвердевшей от вечернего холода дороге.
Да, у крыльца стоял знакомый березовый посошок Тойгизи.
Влетел в избу — на лавке возле окна сидел в сумерках старик с реденькой бородкой, с сухим, тонким лицом, с узкими костлявыми плечами.
— Дядя Тойгизя?..— несмело сказал Йыван, страшась ошибки. И каким родным, каким сладким звуком отозвалось:
— Я, Ванюшко, я...
Подошел, не удержался — ткнулся головой в твердое плечо старика. Тойгизя провел рукой по волосам, сказал дрогнувшим голосом:
— О, какой вырос!..— И спазма сдавила горло Той-гизе.
— Дядя Тойгизя,— опять сказал Йыван, и голова кружилась от свежего весеннего запаха, который исходил от мыжера на плечах старика. Едва уловимо, но так остро слышался Йывану и запах зимовья. И казалось: вот-вот позовет отец: «Ванюшко, где ты там?..»
— Ну, ну, не плачь,— сказал дядя Тойгизя. — Что делать, Ванюшко, что теперь делать...
Сели рядом на лавку, посидели молча, Йыван мало-по-
МЯ ТТЛ7 лтпттптгъ™
— Мать с Оксей, наверно, у дяди Демида — шерсть на сукно топтать дядя звал вчера...
Потом тихим спокойным голосом рассказывал про себя Тойгизя: как на сплаве был, как зиму опять с медведем жил в дальнем илеме, как в Казань ходил Сапая искать...
— Нашел?— быстро спросил Йыван.
— Нашел... — печально отозвался Тойгизя.— В тюрьму взяли Сапая моего...
— Ты видел его?
— Видел.
— Ну как?..
— Он — хорошо, — сказал, повеселев, Тойгизя, словно вспоминая о чем-то.— Он у меня молодец, не падает духом, говорит: надо, отец, бороться, мы все равно одолеем их.
— Так и сказал?
— Так. Он ведь крепкий у меня, Сапай!
— А где он сейчас?
— Далеко... В Сибири где-то... Но он сказал, что надо бороться,— повторил Тойгизя, будто эти слова давали ему какую-то силу.
— Да,— сказал Йыван, — поражается революция... Тойгизя молча покачал головой.
Совсем смеркалось, а они все сидели, не зажигая огня. Хорошо было на сердце у Йывана, точно груз, цепь какая-то спала с души. Он спросил, куда идет теперь Тойгизя.
— Никуда,— отвечал старик.— Вот пришел вас проведать, на родные места посмотреть.
— А ты у нас оставайся жить!
— У вас?— раздумчиво, но как будто и довольно сказал Тойгизя.— Спасибо на добром слове, Ванюшко, — и опять погладил Йывана по голове.— А не помешаю я вам?
— Да что ты! И мама рада будет, она часто тебя вспоминает.
— Ну ладно, вот придет мать, тогда и поговорим.
— воскликнул вдруг Федор, поглядев на Йывана.
Страшным усилием сдержал в себе Йыван просьбу взять и его в лес...
200

он жил в деревне, так много лет. Но Тойгизю помнили и по тем временам, когда был последний передел земель, когда они с Очандром ходили и меряли поля...
И спросили про Сапая,— откуда мужики все знали? Однако рассказывать про сына было лестно Тойгизе, он гордился им, и сейчас еще больше, чем одному Йывану, рассказывал о нем.
— Так и сказал: надо бороться?
— Да, так и сказал,— еще раз подтвердил Тойгизя.
— Ну что в других народах слышно?— спросил Федор.
Но мало что знал Тойгизя про другие народы, а слышно, что вроде шумят, везде царя ругают, даже и купцы ругают его.
— А скажи, Тойгизя,— не отступал Федор,— вот тут у нас...— он помялся,— мужики, это самое... лес на кордоне самовольно берут. Будет чего за это или как? Ты ведь законы знаешь, скажи нам.
Долго думал Тойгизя под выжидательными взглядами мужиков. Наконец сказал:
— Сапай говорит, что все народу принадлежит на земле, и заводы, все...
И опять подумал Тойгизя.
— Раз все, значит — и лес,— сказал он.
— Выходит, мужики не зря лес возят уже другой год...
— Выходит, что так.
— И никто не отнимает!
— Потому и не отнимают, что боятся. Сапай говорит: «Надо, отец, бороться».
— Выходит, можно разок и нам съездить?.. Как, мужики, съездим, раз такое положение?
— Можно попробовать, — сказали, переглянувшись, Атлаш с Исаем.
— Кто лесником-то нынче у нас, все ли Аверьян?
— Он, всё он, Аверьян.
— Он вроде бы ничего мужик,— сказал Тойгизя.
— Они все ничего, пока до дела не дошло. Да ведь ездят другие, и мы ездим! — решительно сказал Феттоп — в
В эту весну хорошо и быстро управились с пахотой. Тойгизя потихоньку отремонтировал старую косулю — тяжелую, для своей силы делал Очандр ее, поставил в борону выпавшие березовые зубья, стянул шаткую телегу. И в один из последних дней апреля Йыван сходил к дяде Каврию, выпросил лошадь в счет отработки, они с Тойгизей погрузили на телегу косулю и борону и поехали в поле. Мать с Оксей на руках провожала их, говоря:
— Да денек-другой подождали бы, мягкая еще земля, не подсохла...
Но говорить ей так было себе в радость, а им слушать — в удовольствие: не чаяла Овыча получить в эту весну такую подмогу, а готовилась сама к этой тяжелой работе.
И правда, земля была мягкая, сырая, но кое-кто уже начал пахать. А к полудню, когда солнце разыгралось по-летнему, пахалась уже каждая почти полоса. И вышло так удивительно, что к тому времени, как дать короткий отдых лошадям да себе, мужики сошлись в один табун на меже Федора. И разговор опять пошел про народную волну, про революцию, вспомнили царский «оловянный дождь», вспомнили и Сапая, и наезды в лес, и гадали, как же оно будет дальше, куда повернет жизнь...
— А там кто?— сказал Потап, приставляя свою маленькую ладонь козырьком. Поглядели: на меже у Янлыка Андрия стоит кучкой деревенская верхушка и тоже о чем-то беседует.
— А ну, кто сходит да послушает, о чем хозяева беседуют?— сказал своим басом Федор.
— Давай я! — вызвался Атлаш.
— Валяй, ты у нас на ногу легкий! — ободрили Атла-ша, и он живо зашагал по мягкой пахоте, только белые онучи замелькали.
Но не дошел Атлаш и пятидесяти саженей, как хозяева стали расходиться по своим полосам. Атлаш оглянулся,
— А, прихвостень, — узнали его и тоже стали расходиться по своим полосам.
Хорошая, радостная была эта весна — и вспахали, и отсеялись до мая, оставалось только посадить картошку,— но и тревожная от всяких смутных слухов, самых противоречивых. В первые майские дни выгнали скотину в поля, на лесные поляны.
И у Овычи радость была: с долгами рассчиталась на удивление легко (Йыван отработал дяде Каврию на вывозке навоза, на пахоте), в доме при двух мужиках — старом да малом — многое поправилось: во дворе, в баньке печку Тойгизя переложил, Йыван крышу поправил — наложил три тесины в трухлявом месте. Оставалось посадить картошку, а там Йывана подряжает на работу сам Янлык Андрий, обещает положить на день по двадцать пять копеек и кормить. Ну, это потом, а теперь первое дело — посадить картошку!..
7
«...я с ребятами стояли на улице играли, а по Царев-ской дороге к нам подъехали конные полицейские вооруженные винтовками и у всех нагайки, а начальник без винтовки.
Остановились около нас и один из них спрашивал где у вас живет староста вон мы говорим не далеко. Давай один с нами говорит укажи, а мы все побежали остановились напротив дома, а один из нас открыл ворота четверо заехали один остался на улице мы тоже вмиг забежали во двор выходит староста Бессонов Ефим Данилович рыжий бородатый спускается по ступенькам снял с головы самодельную белую шляпу левой рукой держит шляпу, а правой вытаскивает знак жестяный медный надпись староста и вешает на грудь и подходит ближе и рапортует.
Вооруженный был становой пристав начинает всячески обзывать сукин сын черемисская харя допустил до такого безобразия xhon ему по щеке, а он пошатнулся, чуть не века услыхал пристав вон отсюда черемша самовольники пасете скот .в казенных лесах без билета наносите ущерб государственному имуществу нарушаете закон грабите государственный казенный лес самовольно увезли с кордона лесоматериал и не уплатили за стоимость по таксе деньги в казну.
Пристав делает движения в разные стороны приказывает нас выгнать отхлестать, а я в ответ ему сказал бить начальнику малолетних нет закона, а он на это сказал задержать трое убежали сын старосты в избу побежал, а меня за главаря задержали но нагайкой не ударили.
Подошел ко мне пристав и говорит если самовольно убежишь и не скажешь кто подбил на поездку на кордон кто первый поехал и привез, а я ему отвечаю по-русски не так даже чисто но все же отвечаю не знаю я к взрослым не хожу и у меня нет понятия я молодой отошел от меня, а конному ничего не сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40