https://wodolei.ru/brands/Jacob_Delafon/
Теперь-то ведь не так, теперь нет крепостных?..
— Давно ли не стало, Ванюшко, я ведь и сам крепостной был, помещика Дурнова душа... Ну, мужики терпели, конечно, да бывало и так, что терпение лопнет, громить пойдут... Вот был такой Пугачев, по реке Волге громил, он уж много разорял ихних поместий, и по нашим местам проходил, разорял и брал в свой отряд марийцев, какие крепкие да сильные были... Ну, конечно, дело плохо кончилось, ничего, можно сказать, не получилось. Раньше, к примеру сказать, крестьянские сословия были всякие: крепостные, удельные, государственные, вольные. Жизнь вроде у всех одна, хлеб даром никто не ел, да у начальства неразбериха выходила: как кого налогами облагать. Вот решила Екатерина все в порядок привести, кого в крепостные обратила, кого к себе приписала, а всю Россию на губернии разделила, а губернии на уезды, а уезды на волости, как наша, Арбанская. Тут и стали землю межевать крестьянам, а землемерами работали военные офицеры с большим образованием, вплоть до генералов, потому и вышел «акт генерального межевания». Стали дороги прокладывать от губернских городов до уездных под названием тракты, а тракт по закону обсаживался деревьями по два ряда, а где и до четырех, больше березу садили, не знаю почему, может, розги из березы хорошие и поэтому... А розг этих, Ванюшко, ой много шло. Худо на своем огороде смотришь — секут, мало поливал — секут, медленное развитие хозяйства — секут... А жили, конечно, бедно, куда бедней нонешнего. Да что говорить, я до солдат и портков не нашивал. Мать рубаху до колен сошьет, подпояшешься, да от снега до снега так и ходишь,— и в поле, и в лес... Тогда в лесу не работали, лесопромышленников не было, кругом стоял бор непроходимый, болота топкие, вот и жили, как в берлоге... Не-ет, Ванюшко, против прежней-то жизни теперешняя куда с добром, не сравнить!.. Вот бы дал мне еще бог годика три-четыре.
— Кушай на здоровье,— сказал повар, поддевая из котла полный черпак ячменной каши.
1 Семик — седьмой от пасхи четверг, троицын, или духов день, встреча весны, день поминовения.
— Ну-у, большие деньги, хорошие!
— Да где, крестный, хорошие. Сапоги хотел купить на
сплав идти, не вышло ничего...
— Ты на сплав собираешься?
— Пойду, что делать...
4
«...пришли в Аргамач рано зашли в контору список лиц нашли конторщик сказал переночуйте, а завтра пойдете на пристань Чевер-олык там кошевой и будете там жить и готовить весла багровища там кушать, а весна холодная днем сильно пригревает, а ночью мороз до восьми градусов расстояние сплава 110 верст много работы по перепуску плотов.
Каждое утро вставать рано чуть свет позавтракавши собираться на работу, а в лодке вода замерзла обливать нечем выкидываешь лед, а снасти мерзлые в сосульках колья примерзлые один к другому, а получишь назначение и вот с утра до позднего вечера балантаешься.
Вот так проходит день за днем, а ниже двигаются другие караваны других купцов.
Доплываем до Старожильска тут пеки и каждый плот надо оттравитъ не хватает шпиленок, а в одной лодке со снастью два человека кормовщик и весельщик.
Я целый день за 40 копеек на веслах тяжело мокро, а кормовщик от одного рубля до рубля 25 копеек работа гораздо суше и легче.
Много заболеваний на сплаве слышно основное животом и увечья, а помощи нет даже порошка в некоторых случаях тонувшим дает приказчик водки 180 — 200 грамм, а вообще рабочим такого удовольствия не имеется.
Доплыли до села Кокшамары, а плоты все на лугах нужно плоты собирать и пароходом выводить на Волгу в затон, а мы согласно условию договора путинное время отработали, а доверенные приказчики нас еще заставляют работать.
Как раз был праздник...»
Йыван ПРОТЯНУЛ повару ГЛИНЯНУЮ ПЛОШКУ.
Хорошо кормят братья Шалаевы, — с издевкой ска-эал стоявший за ним Антип из Кожлаял, который тоже работал веселыциком.
— Это в честь праздника, — сказал другой.
— А в семик1 грех работать...
— Да уж отработались, слава богу, теперь пировать будем,— сказал Антип.
По всему берегу, утыканному лодками, горели обеденные костры. Теплый июньский ветерок, налетевший с берега, из-за видневшихся крыш Кокшамар и блестевшей на солнце церкви, сваливал дымки на полую, широко распластавшуюся даль речного устья. Вдалеке, как призрак, стоял на якоре пароходик, дыша сильно скошенной трубой... А здесь по всему песчаному откосу берега было черно от людей.
Йыван сел на плаху у воды рядом с Миклаем, потом рядом устроился и Антип из Кожлаял. Они съели кашу, сполоснули миски в воде, и Антип сказал, что надо идти искать своих, царевских. Йыван был на сплаве впервые и обычаев не знал, ему казалось, что в этой массе народу ничего не найдешь, и надо держаться поближе к своей кошевой, к артельному котлу. Однако за Антипом пошел. И правда — люди все отчетливее сбивались в земляческие группы: там, где песок переходил в луговину, в черемушнике оказались моркинские, а выше, на угоре, табунились горные марийцы, а еще дальше, у самых крайних кокша-марских домов, на выгоне,— сернурские да торъяльские.
Своих они нашли под деревьями на угоре: здесь даже и костер дымил.
— Чьи будете?— спросил Антип.
— Царевские,— отозвались ему.
— Их-то и надо! Здорово, мужики! Здорово, Демид-ко!— сказал Антип.
И правда, Йыван увидел знакомые лица мужиков из Нырьял, из Больших Яшнур, из Кожлаял...
— А вон и Федор наш! — подтолкнул Йывана Миклай Борода — к костру подходил дядя Федор, неся снизку потрошеных щучек.
Пока варилась уха в котле, сидели рядом, говорили, кто как работал, кому как платили. Но у всех одно сказы
как в омут:
— Ну, чему быть, того не миновать...
— Заварилась каша в Кокшамарах...
Полиция плетками размахивает с криком расходиться,
валось: и оплата, и болезни, и харч, и то, что вот расчету не дают полного, хотят, чтобы собрали плоты в счет договора, подходил к ним какой-то человек, стоял, слушал, потом сказал:
— Ну так как, ребятушки, будем работать?
И чей-то пронзительный, дерзкий голос ответил из-за деревьев, из толпы:
— Сначала рассчитай, потом посмотрим!
— Но по договору плоты должны быть в затоне, а они на лугах...
— А нам какое дело! — отвечал все тот же дерзкий голос под одобрительный гул.— Мы свое отработали, плати.
И опять рассудительно и мягко сказал человек в белом картузе:
— Но мы должны сначала сдать плоты в затон, потом получим за них деньги и тогда рассчитаемся.
Но тут уже загудели дружно, согласно, как растревоженное осиное гнездо. Человек повернулся и, закинув руки за спину, пошел к большому длинному зданию конторы.
— Это наш, — сказал дядя Федор,— Самсон Самсо-ныч.— И покачал головой: — Ох и стелет, ох и стелет мягко, да что-то жестко спать...
Ели уху, заправленную диким луком. Йывану тоже налил Федор, но видел, что все чего-то ждут, ждал и он, держа горячую миску в ладонях.
— Завтра праздник, сегодня предпраздничный вечер,— сказал в тишине старик, чем-то похожий на Тойгизю.— Надо сначала совершить молитву.— И, встав на колени возле своей миски, громкой скороговоркой запричитал: — Пусть бог даст на веки вдоволь хлеба и соли, пусть он поможет заработать много денег и облегчит жизнь. И помянем, братья, отцов наших, матерей наших и всех, кого прибрал бог, пусть земля им будет мягкой постелью, пусть дни их будут так же светлы, как и наши...
И следом за этим громким причетом уже отовсюду слышалось:
— Пусть... пусть... пусть...
Но какая уха без вина, какой праздник без веселья? Стукнулись кружками, посерьезнели на миг лицами. И —
— С праздничком со светлым...
В кружку Йывана тоже плеснули — на самое донышко, и он выпил вместе со всеми и поперхнулся. Дядя Федор постукал его по спине, говоря:
— Давай привыкай, добрый сплавщик будешь.
Но скоро дыхание наладилось, и ложка только замелькала в его руке.
Поели уху, повеселели. Разговор о сплаве, о деньгах, о разных происшествих на реке пошел уже веселый, словно всем надоел или, может быть, просто устали люди от этих забот и теперь уже вспоминали свои деревни, свои оставленные до возвращения дела. И мало-помалу в сумеречном прибрежном просторе родились протяжные песенные голоса...
Пробили колокола, созывая народ на вечернюю молитву, но из сплавщиков никто не поднялся, никто не пошел туда, только осенили свои груди быстрыми перстами...
А вечер спускался теплый и тихий — первый такой теплый вечер за всю путину. И сильно, терпко пахло от дымчато-зеленых берез... И если подняться в рост, то можно было увидеть белый песок и темную воду, на которой длинными полосами света лежали отблески многих костров — точно войско отдыхает на берегу в ожидании своего часа...
«...как раз был праздник, а сплавщиков очень много около 1500 человек мужчин возраста от 18 лет до 45 лет.
В честь праздника народ с утра выпивший был вот и поднялись и приступили к доверенным и приказчикам сначала просили по честному рассчитаться и уйти домой, а те нет.
Квартиры доверенных и контора в Кокшамарах рабочие стали наседать, а конторские их стали выталкивать.
Видя такое обращение рабочие стали применять физическую силу и пообидели некоторых из конторских потерпевшие телеграмму из почты Кокшайск в город Чебоксары с просьбой выслать конной полиции 10 верховых и один пулемет к вечеру уже приехали, а народ толпами стоит разгуливается.
По этой же дороге прискакала и конная полиция. Но никто не видел, как въехали сытые, широкогрудые, высо-
216
«...пошла схватка многих рабочих отхлестали и даже ранили, а рабочие в ответ с лошадей стаскивали тоже
217
а мы тоже не стали уступать не уйдем никуда пока нас не рассчитают за работу деньгами. Пошла схватка...»
Утром, когда вышибли дверь в конторе и валом повалили внутрь, Йывану вдруг показалось, что по крыльцу мелькнул Тойгизя — такая же реденькая бороденка на сухом скуластом лице, и он, работая локтями, начал туда пробираться. Но тут с дребезгом вылетела рама, а с ней вместе и какой-то человек мелькнул в воздухе штиблетами. В полое окно было видно, как в комнате толпятся сплавщики и кто-то зычным голосом кричал, успокаивая:
— Ничего не ломать! Никого не бить!..
Но, видно, его плохо слушались, потому что вылетела рама и в другом окне. Однако вскоре народ, набившийся в контору, повалил обратно, и вот тут Йыван увидел на крыльце Федора — черные волосы всклокочены, рубаха на груди распластана.
— Где Самсон?— заорал во весь голос Федор, и это было воспринято как призыв — и в толпе тотчас раздались крики, в которых ясно проступала давно и тихо копившаяся месть:
— Самсона! Самсона!..
Но никто не знал, где Самсон Самсоныч, никто его не видел сегодня.
— На квартире он!
Тут же двинулись толпой через все Кокшамары к дому, где квартировал путинное время Черепанов Самсон Самсоныч — дорогу показывал какой-то мальчишка лет десяти из кокшамарских.
И вдруг этот мальчишка вскрикнул:
— Вон!
И точно: ворота дома, к которому они подходили, распахнулись, из них вылетела лошадь с верховым в белой паре и белом картузе.
— Держи! Держи!..
И кто-то легкий на ногу побежал вдогон, кто-то бросил палку, но разве догонишь, добросишь в летящую лошадь?..
коногие лошади под легко сидящими в седлах всадниками it синих мундирах. Впереди на гнедом жеребце с темным ремнем по крупу качался в седле пристав с красным от заходящего солнца лицом...
А они и не видели — стабунились все на угоре под деревьями: царевские, моркинские, торъяльские... И гомон этой тысячной толпы уже был уставший, только свежо-хмельные ярились, кричали, звали всех разнести контору но бревнам. Йыван, искавший весь день в этой толпе Тойгизю, но так и не нашедший (попадались похожие, а одного он даже схватил за руку: «дядя Тойгизя!» — но не Тойгизя), теперь сидел рядом с Миклаем Бородой, а Миклай говорил изумленно:
— Ой, ой, что с народом-то сделалось! Ведь сроду такого Кокшага не видела!..
Тут-то раздались крики — не то призывный клич, не то не на шутку испуганный вопль. Йыван вскочил на ноги. Поверх голов он видел, как всадник, блестя на солнце погонами, точно маленькими крылышками, махнул рукой в белой перчатке, и из-за него рысью вылетели толсто-грудые лошади, морды их вскинуты, а из-за желтого оскала — сине-белые фуражки с золотой бляшкой. Всадники на храпящих лошадях врезались в толпу, нагайки со свистом заходили справа налево, слева направо. И это была минута какого-то всеобщего оцепенения, растерянности и страха, которая могла взорваться или паникой отступления, или началом яростной битвы... Но вдруг нечеловеческое полузадушенное рычание прорвалось среди храпа лошадей и свиста нагаек — и словно вздохнула толпа, решившись...
Йыван не заметил, как оказался под мокрой, сильно, знакомо пахнущей лошадиной грудью, но успел увернуться от высокого лошадиного копыта, как наискосок по спине ожгло мгновенной болью. И уже валясь под мельтешащие бесчисленные лапти на истоптанную траву, он успел ухватить плотно сидящий в стремени яловый сапог и вырвал его из стремени — как топор из еловой чурки.
Так и упал с этим сапогом в руках, а сверху на саднящую спину со стоном обрушился на него кто-то...
...пришел ко мне от подрядчика Токарева человек зовет плотничать говорит в Среднем Азякове строят школу с матерью и стаскиваем в одно место чтобы снегом не занесло заготовили сто двадцать шесть корней на строительство пятнадцать корней дровяного и липки десять хлыстов...
219
надавали, а откуда ни возьмись послышались выстрелы несколько человек раненых увезли на лодке в Марпосад в больницу, а к вечеру затихло.
К утру еще подоспела конная полиция разогнала по сторонам рабочие стали стекаться по своим конторам.
Многих полиция стала задерживать и арестовывать. Из рабочих и раненых и захлестанных около 40 человек, а из полиции избитых 6 человек тяжело избитых 2 человека.
Из рабочих арестовано 5 человек, а многие ушли утром рано домой во избежание ареста.
Попали под арест некоторые местные мужики в Кокшамарах.
Всех рабочих стали рассчитывать я расчет получил.
Мы с Миклаем Бородой собрались домой, а дядя Федор ушел рано утром пошли домой пешими шли полтора дня спина болит рубаха трет невозможно отойдя на большое расстояние потерли оба свои ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Давно ли не стало, Ванюшко, я ведь и сам крепостной был, помещика Дурнова душа... Ну, мужики терпели, конечно, да бывало и так, что терпение лопнет, громить пойдут... Вот был такой Пугачев, по реке Волге громил, он уж много разорял ихних поместий, и по нашим местам проходил, разорял и брал в свой отряд марийцев, какие крепкие да сильные были... Ну, конечно, дело плохо кончилось, ничего, можно сказать, не получилось. Раньше, к примеру сказать, крестьянские сословия были всякие: крепостные, удельные, государственные, вольные. Жизнь вроде у всех одна, хлеб даром никто не ел, да у начальства неразбериха выходила: как кого налогами облагать. Вот решила Екатерина все в порядок привести, кого в крепостные обратила, кого к себе приписала, а всю Россию на губернии разделила, а губернии на уезды, а уезды на волости, как наша, Арбанская. Тут и стали землю межевать крестьянам, а землемерами работали военные офицеры с большим образованием, вплоть до генералов, потому и вышел «акт генерального межевания». Стали дороги прокладывать от губернских городов до уездных под названием тракты, а тракт по закону обсаживался деревьями по два ряда, а где и до четырех, больше березу садили, не знаю почему, может, розги из березы хорошие и поэтому... А розг этих, Ванюшко, ой много шло. Худо на своем огороде смотришь — секут, мало поливал — секут, медленное развитие хозяйства — секут... А жили, конечно, бедно, куда бедней нонешнего. Да что говорить, я до солдат и портков не нашивал. Мать рубаху до колен сошьет, подпояшешься, да от снега до снега так и ходишь,— и в поле, и в лес... Тогда в лесу не работали, лесопромышленников не было, кругом стоял бор непроходимый, болота топкие, вот и жили, как в берлоге... Не-ет, Ванюшко, против прежней-то жизни теперешняя куда с добром, не сравнить!.. Вот бы дал мне еще бог годика три-четыре.
— Кушай на здоровье,— сказал повар, поддевая из котла полный черпак ячменной каши.
1 Семик — седьмой от пасхи четверг, троицын, или духов день, встреча весны, день поминовения.
— Ну-у, большие деньги, хорошие!
— Да где, крестный, хорошие. Сапоги хотел купить на
сплав идти, не вышло ничего...
— Ты на сплав собираешься?
— Пойду, что делать...
4
«...пришли в Аргамач рано зашли в контору список лиц нашли конторщик сказал переночуйте, а завтра пойдете на пристань Чевер-олык там кошевой и будете там жить и готовить весла багровища там кушать, а весна холодная днем сильно пригревает, а ночью мороз до восьми градусов расстояние сплава 110 верст много работы по перепуску плотов.
Каждое утро вставать рано чуть свет позавтракавши собираться на работу, а в лодке вода замерзла обливать нечем выкидываешь лед, а снасти мерзлые в сосульках колья примерзлые один к другому, а получишь назначение и вот с утра до позднего вечера балантаешься.
Вот так проходит день за днем, а ниже двигаются другие караваны других купцов.
Доплываем до Старожильска тут пеки и каждый плот надо оттравитъ не хватает шпиленок, а в одной лодке со снастью два человека кормовщик и весельщик.
Я целый день за 40 копеек на веслах тяжело мокро, а кормовщик от одного рубля до рубля 25 копеек работа гораздо суше и легче.
Много заболеваний на сплаве слышно основное животом и увечья, а помощи нет даже порошка в некоторых случаях тонувшим дает приказчик водки 180 — 200 грамм, а вообще рабочим такого удовольствия не имеется.
Доплыли до села Кокшамары, а плоты все на лугах нужно плоты собирать и пароходом выводить на Волгу в затон, а мы согласно условию договора путинное время отработали, а доверенные приказчики нас еще заставляют работать.
Как раз был праздник...»
Йыван ПРОТЯНУЛ повару ГЛИНЯНУЮ ПЛОШКУ.
Хорошо кормят братья Шалаевы, — с издевкой ска-эал стоявший за ним Антип из Кожлаял, который тоже работал веселыциком.
— Это в честь праздника, — сказал другой.
— А в семик1 грех работать...
— Да уж отработались, слава богу, теперь пировать будем,— сказал Антип.
По всему берегу, утыканному лодками, горели обеденные костры. Теплый июньский ветерок, налетевший с берега, из-за видневшихся крыш Кокшамар и блестевшей на солнце церкви, сваливал дымки на полую, широко распластавшуюся даль речного устья. Вдалеке, как призрак, стоял на якоре пароходик, дыша сильно скошенной трубой... А здесь по всему песчаному откосу берега было черно от людей.
Йыван сел на плаху у воды рядом с Миклаем, потом рядом устроился и Антип из Кожлаял. Они съели кашу, сполоснули миски в воде, и Антип сказал, что надо идти искать своих, царевских. Йыван был на сплаве впервые и обычаев не знал, ему казалось, что в этой массе народу ничего не найдешь, и надо держаться поближе к своей кошевой, к артельному котлу. Однако за Антипом пошел. И правда — люди все отчетливее сбивались в земляческие группы: там, где песок переходил в луговину, в черемушнике оказались моркинские, а выше, на угоре, табунились горные марийцы, а еще дальше, у самых крайних кокша-марских домов, на выгоне,— сернурские да торъяльские.
Своих они нашли под деревьями на угоре: здесь даже и костер дымил.
— Чьи будете?— спросил Антип.
— Царевские,— отозвались ему.
— Их-то и надо! Здорово, мужики! Здорово, Демид-ко!— сказал Антип.
И правда, Йыван увидел знакомые лица мужиков из Нырьял, из Больших Яшнур, из Кожлаял...
— А вон и Федор наш! — подтолкнул Йывана Миклай Борода — к костру подходил дядя Федор, неся снизку потрошеных щучек.
Пока варилась уха в котле, сидели рядом, говорили, кто как работал, кому как платили. Но у всех одно сказы
как в омут:
— Ну, чему быть, того не миновать...
— Заварилась каша в Кокшамарах...
Полиция плетками размахивает с криком расходиться,
валось: и оплата, и болезни, и харч, и то, что вот расчету не дают полного, хотят, чтобы собрали плоты в счет договора, подходил к ним какой-то человек, стоял, слушал, потом сказал:
— Ну так как, ребятушки, будем работать?
И чей-то пронзительный, дерзкий голос ответил из-за деревьев, из толпы:
— Сначала рассчитай, потом посмотрим!
— Но по договору плоты должны быть в затоне, а они на лугах...
— А нам какое дело! — отвечал все тот же дерзкий голос под одобрительный гул.— Мы свое отработали, плати.
И опять рассудительно и мягко сказал человек в белом картузе:
— Но мы должны сначала сдать плоты в затон, потом получим за них деньги и тогда рассчитаемся.
Но тут уже загудели дружно, согласно, как растревоженное осиное гнездо. Человек повернулся и, закинув руки за спину, пошел к большому длинному зданию конторы.
— Это наш, — сказал дядя Федор,— Самсон Самсо-ныч.— И покачал головой: — Ох и стелет, ох и стелет мягко, да что-то жестко спать...
Ели уху, заправленную диким луком. Йывану тоже налил Федор, но видел, что все чего-то ждут, ждал и он, держа горячую миску в ладонях.
— Завтра праздник, сегодня предпраздничный вечер,— сказал в тишине старик, чем-то похожий на Тойгизю.— Надо сначала совершить молитву.— И, встав на колени возле своей миски, громкой скороговоркой запричитал: — Пусть бог даст на веки вдоволь хлеба и соли, пусть он поможет заработать много денег и облегчит жизнь. И помянем, братья, отцов наших, матерей наших и всех, кого прибрал бог, пусть земля им будет мягкой постелью, пусть дни их будут так же светлы, как и наши...
И следом за этим громким причетом уже отовсюду слышалось:
— Пусть... пусть... пусть...
Но какая уха без вина, какой праздник без веселья? Стукнулись кружками, посерьезнели на миг лицами. И —
— С праздничком со светлым...
В кружку Йывана тоже плеснули — на самое донышко, и он выпил вместе со всеми и поперхнулся. Дядя Федор постукал его по спине, говоря:
— Давай привыкай, добрый сплавщик будешь.
Но скоро дыхание наладилось, и ложка только замелькала в его руке.
Поели уху, повеселели. Разговор о сплаве, о деньгах, о разных происшествих на реке пошел уже веселый, словно всем надоел или, может быть, просто устали люди от этих забот и теперь уже вспоминали свои деревни, свои оставленные до возвращения дела. И мало-помалу в сумеречном прибрежном просторе родились протяжные песенные голоса...
Пробили колокола, созывая народ на вечернюю молитву, но из сплавщиков никто не поднялся, никто не пошел туда, только осенили свои груди быстрыми перстами...
А вечер спускался теплый и тихий — первый такой теплый вечер за всю путину. И сильно, терпко пахло от дымчато-зеленых берез... И если подняться в рост, то можно было увидеть белый песок и темную воду, на которой длинными полосами света лежали отблески многих костров — точно войско отдыхает на берегу в ожидании своего часа...
«...как раз был праздник, а сплавщиков очень много около 1500 человек мужчин возраста от 18 лет до 45 лет.
В честь праздника народ с утра выпивший был вот и поднялись и приступили к доверенным и приказчикам сначала просили по честному рассчитаться и уйти домой, а те нет.
Квартиры доверенных и контора в Кокшамарах рабочие стали наседать, а конторские их стали выталкивать.
Видя такое обращение рабочие стали применять физическую силу и пообидели некоторых из конторских потерпевшие телеграмму из почты Кокшайск в город Чебоксары с просьбой выслать конной полиции 10 верховых и один пулемет к вечеру уже приехали, а народ толпами стоит разгуливается.
По этой же дороге прискакала и конная полиция. Но никто не видел, как въехали сытые, широкогрудые, высо-
216
«...пошла схватка многих рабочих отхлестали и даже ранили, а рабочие в ответ с лошадей стаскивали тоже
217
а мы тоже не стали уступать не уйдем никуда пока нас не рассчитают за работу деньгами. Пошла схватка...»
Утром, когда вышибли дверь в конторе и валом повалили внутрь, Йывану вдруг показалось, что по крыльцу мелькнул Тойгизя — такая же реденькая бороденка на сухом скуластом лице, и он, работая локтями, начал туда пробираться. Но тут с дребезгом вылетела рама, а с ней вместе и какой-то человек мелькнул в воздухе штиблетами. В полое окно было видно, как в комнате толпятся сплавщики и кто-то зычным голосом кричал, успокаивая:
— Ничего не ломать! Никого не бить!..
Но, видно, его плохо слушались, потому что вылетела рама и в другом окне. Однако вскоре народ, набившийся в контору, повалил обратно, и вот тут Йыван увидел на крыльце Федора — черные волосы всклокочены, рубаха на груди распластана.
— Где Самсон?— заорал во весь голос Федор, и это было воспринято как призыв — и в толпе тотчас раздались крики, в которых ясно проступала давно и тихо копившаяся месть:
— Самсона! Самсона!..
Но никто не знал, где Самсон Самсоныч, никто его не видел сегодня.
— На квартире он!
Тут же двинулись толпой через все Кокшамары к дому, где квартировал путинное время Черепанов Самсон Самсоныч — дорогу показывал какой-то мальчишка лет десяти из кокшамарских.
И вдруг этот мальчишка вскрикнул:
— Вон!
И точно: ворота дома, к которому они подходили, распахнулись, из них вылетела лошадь с верховым в белой паре и белом картузе.
— Держи! Держи!..
И кто-то легкий на ногу побежал вдогон, кто-то бросил палку, но разве догонишь, добросишь в летящую лошадь?..
коногие лошади под легко сидящими в седлах всадниками it синих мундирах. Впереди на гнедом жеребце с темным ремнем по крупу качался в седле пристав с красным от заходящего солнца лицом...
А они и не видели — стабунились все на угоре под деревьями: царевские, моркинские, торъяльские... И гомон этой тысячной толпы уже был уставший, только свежо-хмельные ярились, кричали, звали всех разнести контору но бревнам. Йыван, искавший весь день в этой толпе Тойгизю, но так и не нашедший (попадались похожие, а одного он даже схватил за руку: «дядя Тойгизя!» — но не Тойгизя), теперь сидел рядом с Миклаем Бородой, а Миклай говорил изумленно:
— Ой, ой, что с народом-то сделалось! Ведь сроду такого Кокшага не видела!..
Тут-то раздались крики — не то призывный клич, не то не на шутку испуганный вопль. Йыван вскочил на ноги. Поверх голов он видел, как всадник, блестя на солнце погонами, точно маленькими крылышками, махнул рукой в белой перчатке, и из-за него рысью вылетели толсто-грудые лошади, морды их вскинуты, а из-за желтого оскала — сине-белые фуражки с золотой бляшкой. Всадники на храпящих лошадях врезались в толпу, нагайки со свистом заходили справа налево, слева направо. И это была минута какого-то всеобщего оцепенения, растерянности и страха, которая могла взорваться или паникой отступления, или началом яростной битвы... Но вдруг нечеловеческое полузадушенное рычание прорвалось среди храпа лошадей и свиста нагаек — и словно вздохнула толпа, решившись...
Йыван не заметил, как оказался под мокрой, сильно, знакомо пахнущей лошадиной грудью, но успел увернуться от высокого лошадиного копыта, как наискосок по спине ожгло мгновенной болью. И уже валясь под мельтешащие бесчисленные лапти на истоптанную траву, он успел ухватить плотно сидящий в стремени яловый сапог и вырвал его из стремени — как топор из еловой чурки.
Так и упал с этим сапогом в руках, а сверху на саднящую спину со стоном обрушился на него кто-то...
...пришел ко мне от подрядчика Токарева человек зовет плотничать говорит в Среднем Азякове строят школу с матерью и стаскиваем в одно место чтобы снегом не занесло заготовили сто двадцать шесть корней на строительство пятнадцать корней дровяного и липки десять хлыстов...
219
надавали, а откуда ни возьмись послышались выстрелы несколько человек раненых увезли на лодке в Марпосад в больницу, а к вечеру затихло.
К утру еще подоспела конная полиция разогнала по сторонам рабочие стали стекаться по своим конторам.
Многих полиция стала задерживать и арестовывать. Из рабочих и раненых и захлестанных около 40 человек, а из полиции избитых 6 человек тяжело избитых 2 человека.
Из рабочих арестовано 5 человек, а многие ушли утром рано домой во избежание ареста.
Попали под арест некоторые местные мужики в Кокшамарах.
Всех рабочих стали рассчитывать я расчет получил.
Мы с Миклаем Бородой собрались домой, а дядя Федор ушел рано утром пошли домой пешими шли полтора дня спина болит рубаха трет невозможно отойдя на большое расстояние потерли оба свои ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40