Он устал сегодня, но давно не был в таком добром расположении духа. И так не хотелось терять это настроение. Зачем только Атакузы затеял спор?
— Давайте отложим этот разговор,— повторил Шукуров.
— Ладно,— согласился Атакузы.— Но есть у меня к вам одно слово.
— Если только одно, —улыбнулся Шукуров.
— Вот вы, видимо, считаете себя самым правильным, самым честным человеком, Абрар Шукурович...
— По-моему, каждый видит себя таким.
— Ну, я вижу, здесь началось заседание бюро! Пойду лучше на дочь посмотрю,— Вахид Мирабидов махнул рукой и стал подниматься по тропинке к санаторию.
— ...докладываете первому секретарю обкома,— Атакузы продолжал, не обратив внимания на Мирабидова,— докладываете обо мне, о моих делах. Искажаете истину, вводите в заблуждение.
«Успел и с ним потолковать. Ну и человек! — подумал Шукуров о Халмурадове.— Что им движет? Хочет создать свой собственный маяк? Только ли это?»
— Что я могу ответить? Если скажу, что никого не вводил в заблуждение, вы же не поверите.
— А вы докажите! — усмехнулся Атакузы.
— Чем? Может, поддакивать вам во всем?
— Поддакивать мне незачем! Все, что я делал и делаю,— все это только ради колхоза, ради людей...
— Послушайте меня, Атакузы-ака,— перебил Шукуров. Заговорил медленно, сосредоточенно, останавливаясь, чтобы подобрать нужное слово.— Мне пришлось в жизни немало повидать раисов способных, талантливых. Иной хорошо начнет работу, а потом, смотришь, потерял голову. Не думайте, я знаю все трудности, которые вам приходится преодолевать. И хозяйственные, и прочие. Каждый день сам сталкиваюсь с ними. Каждый день. Вы скажете: тем хуже, все знает, а цепляется. А я всего-навсего хочу помочь вам. Вы не можете представить даже, как я был рад, когда вы отважились попросить прощения, вернули дом этому механизатору. Я ценю вашу энергию, ваш организаторский талант. Поверьте мне, я хочу сохранить лучшее, что есть в Атакузы Умарове. Именно потому и лезу с неприятными замечаниями, как вы говорите, цепляюсь. Боюсь, очень боюсь, как бы вы не споткнулись. Хотите верьте, хотите нет! Все! Я кончил. И вас лишаю слова! — Шукуров встал, снял пиджак, бросил его, не глядя, в сторону.— Устал, черт побери! — вздохнул, распрямил плечи.— Приехал сюда, думал отойти немного, подышать воздухом, послушать шум реки. Где ваше знаменитое гостеприимство? Или оно не для тех, кто вас критикует?
— Ха! — Атакузы тоже встал, тоже расправил широкие плечи.— Дернул меня шайтан с моими обидами. А ну их...
Он не договорил, вдали на тропинке снова показался повар:
— Раис-ака! К вам еще гости!
Запыхавшись — так спешил — поднялся к санаторию. Его встретила Алия, она укоризненно качала головой:
— Зачем вы это придумали, Атакузы-ака?
— Что такое?
— Пригласили Джамала Бурибаева. Только что от нас звонил. Да еще был бы один, а то и жену привез с собой!
Атакузы и сам понимал: Бурибаев явился некстати. Но что поделаешь? Не выставишь же гостя.
— Иди скажи сыну, пусть везет их сюда. А там что-нибудь придумаем...
2
Хайдар отвез гостей в горы и, не задерживаясь, вернулся в кишлак. Поставив «Москвич» в гараж, вышел во двор. В доме настойчиво звонил телефон. Успел добежать, снял трубку.
— Хайдар-ака! — Это была Латофат.— Где вы пропадаете? Я уже несколько раз звонила вам... Дедушке плохо! Я вызвала врача...
Хайдар помчался в школу. Но врача уже не застал. Огромный кожаный диван был застлан белым. Нормурад-ата лежал на спине. Возле него сидели Латофат и директор школы. Хайдар робко подошел:
— Как чувствуете себя, дедушка?
— Спасибо, сынок.
Директор встал, уступил место Хайдару.
— Не беспокойтесь, атахон,— директор почтительно склонил голову.— Мы примем все меры, этот анашист, пьяница больше не будет беспокоить вас!
Домла сморщил, словно от боли, лицо и закрыл глаза.
День сегодня у домлы начался радостно. Утром почтальон принес письмо в необычно большом и твердом конверте — из Центрального Комитета. Это был ответ на записку в правительство. Раньше прислали телеграмму, а теперь вот и письмо. Подписал его секретарь ЦК. Ответ был очень благоприятный, доброжелательный. Домла в радостном волнении целый час ходил по комнате и вокруг дома. Наконец успокоился; сел за стол, углубился в рукопись. Сколько времени прошло — не заметил. Дверь осторожно приоткрылась, в комнату заглянул Уразкул. Домла встал встретить друга, но Уразкул обернулся назад, позвал:
— Где ты там, Ходжа? Заходи, не стесняйся, ты ведь тоже не чужой Нормураду.
Эти слова неприятно задели домлу. Гостей встретил сухо. Зачем Уразкул притащил за собой Кудратходжу? Если не хотел идти один, пригласил бы Прохора или хоть кого другого. Но ходжу... Домла сразу помрачнел. «Что нужно Уразкулу от меня? — думал с раздражением.—
Кажется, сделал все, что он требовал. Сын его с семьей опять у себя дома. Чего еще надо?» Уразкул заметил, что домла не в духе. Поскорее завел разговор об их молодости. О службе в мардикерах. Думал отвлечь от дурных мыслей, знал — Нормурад любит вспоминать те годы. Но домла продолжал мрачно листать бумагу, думал о чем-то своем. Уразкул завел было свое обычное — о «распрекрасных старушках», но тут Кудратходжа раскрыл беззубый рот — черную нору — и захихикал:
— Ты думаешь, Уразкул, молла Нормурад печалится из-за старухи?
— Конечно, из-за чего же еще?
— Ошибаешься. Нормурад-ишан делал революцию, верой и правдой служил советской власти больше пятидесяти лет, и вот награда — сидит в этой...— Кудратходжа, должно быть, не решился сказать, где сидит домла, вместо этого снова наставил на него свой гнилой рот: — Ха-ха!
Странное дело: эта ехидная подковырка не уколола, как обычно, Нормурада. Домла неожиданно рассмеялся:
— Ты все тот же, ходжа, все меришь на аршин твоего отца.
— А что, разве неправду говорю? За твою верную пятидесятилетнюю службу наградили этой сырой, хе-хе, кельей!..
Если бы не Уразкул, домла не стал бы продолжать явно никчемный разговор — жалко времени. Но зачем-то Уразкул ведь привел ходжу, и это неприятно царапнуло. Специально ведь привел. Кудратходжа не унимался:
— Вот видишь — задумался. Правильно, правильно, подумай. Тебе и в келье есть о чем поразмыслить, Нормурад-ишан.
Домла подошел к окну, распахнул обе створки, полной грудью вдохнул свежий утренний воздух и вдруг, посветлев лицом, подозвал Уразкула:
— Подойди сюда, дорогой. А воевали мы с тобой недаром! Хорош кишлак, ничего не скажешь, верно говорю? А школа. Не школа — дворец! Помнишь, мечеть здесь стояла, муллы забивали народу головы, все для кулаков старались и для торговцев, вроде отца Кудратходжи...
— Чего тебе дался мой отец? Честный человек был. Торговец как торговец. Торговцем и назывался. Ты лучше на своего племянника посмотри, интересные дела творит.
— Не тебе, анашисту, критиковать моего племянника. Ты лучше посмотри в окно — не его ли рук дело весь этот поселок, эта новая жизнь?!
— А что, неплохо сделано. Умеет, умеет размахнуться твой племянник. Любит показать товар лицом. Кому честь и слава? Ему, конечно, Атакузы. О нем гремят карнаи, ему мед течет в уста. Неплохо, неплохо устроился.
— Вот ты и обрадовался, кулацкий прихвостень. И затявкал. Рад бы укусить, да зубов нет...
— Почему затявкал? Я не тявкаю — говорю, как и ты, профисор, на нашем родном языке. А все же подумай, что-то твой племянник
сильно разгулялся: все у него пиры да сабантуи. Гляди-ка, этот самый Атакузы с голым задом по кишлаку бегал, а теперь совсем как бухарский хан! Ты тут в своей келье поразмысли, полезно будет, молла Нормурад.
Ходжа долбил в самое больное место. Нормурад-ата прохрипел:
— Вон отсюда, шкура кулацкая!
Он был страшен: весь почернел, задыхался, лицо сделалось белым, как листы книги, в которую вцепились его руки. Домла занес тяжелый том, стукнул по столу. Ходжа попятился, хихикнул и выскочил из комнаты.
Уразкул укоризненно качал головой:
— Ты что, Нормурад, не видишь, что он анаши наглотался?
— Ладно, дорогой, оставь меня в покое.— Домла прилег на диван, опустил тяжелые веки.— Оставь, оставь меня в покое, дорогой,— устало повторил он.
Уразкул не знал, что и предпринять. Торчал посреди комнаты, теребил куцую бородку. Посматривал на друга — что с ним? Наконец, тяжело вздохнув, вышел. Домла не двинул даже бровью. Сквозь слабость, сквозь шум в ушах где-то далеко брезжило: «Пожалуй, опять обидел старого друга. Единственный ведь оставшийся в живых товарищ детских и юношеских лет». Но остановить Уразкула, поговорить с ним по душам не было уже сил.
Ладно, пусть идет! Даже он не знает, что сейчас творится в душе Нормурада. Что они все, в самом деле! Нормурад тоже ведь человек Не бесчувственный ком глины. Но где понять этому ходже, отравленному ненавистью и анашой, что не в личном довольстве высшее счастье.
Сегодня утром Нормурад был счастлив. Не тем, что, признав правильной именно его идею, авторитетный орган поставил домлу Нормурада Шамурадова над домлой Вахидом Мирабидовым. Нет, Нормурад-ата рад, что своей работой окажет пусть небольшую, но все же услугу родной земле. Вместе с Уразкулом, с Прохором и с другими друзьями, которых уже нет в живых, он боролся за счастье своего народа. И теперь, если увидит вдруг, что кто-то хочет оседлать завоеванное, подчинить своему личному интересу, он готов броситься опять на борьбу. Не укусы Кудратходжи — молчание Уразкула, укор в глазах друга детства так растревожили сердце домлы. Он понимал: Уразкул порицает его за Атакузы. «Атакузы все выше голову дерет, бог знает во что превращается, а ты сидишь, пальцем боишься шевельнуть!»— вот что прочел в глазах старого друга домла. Но не знает Уразкул одного: и без его укора Атакузы — главная боль Нормурада Шамурадова.
Домла собрался было сесть за стол и вдруг увидел в окне Кудрат-ходжу. Качая маленькой, с кулачок, иссохшей головой, тот пытался заглянуть в комнату, подсмотреть. Нелепость, пустяк? Но и пустяк может быть последней каплей. Домла не заметил, как вскочил на ноги. Не слышал, как крикнул:
— Вон, вон отсюда!
Прижал к груди руку и медленно опустился на диван. Какая боль! Будто игла вошла в сердце!..
Домла лежал на застеленном белым диване. В комнате дежурили Хайдар и Латофат. «Врач сказал, особенно страшного ничего нет, пройдет,— услышал шепот Латофат.— Разволновался сильно, от нервов все».— «Да, да, от нервов, от нервов»,— согласился Норму рад-ата и открыл глаза.
Хайдар и Латофат сидели у окна и тихо разговаривали.
«Мирно беседуют — значит, в согласии, это хорошо,— подумал домла.— Хорошо. Хайдар будто другой стал! Такой задумчивый, тихий. Осунулся, бедняга, смотри, как почернел. И исхудал сильно. Но ничего, зато мальчишкой быть перестал, получился стоящий человек».
Домла шевельнул бровью, поморщился.
«Да, необузданный ты старик, Нормурад. Одним неосторожным словом поломал крылья молодому ученому, а ведь он только-только собирался в полет. Надо было иначе. А он вот сидит здесь. У твоего изголовья. Кто говорит, что в людях не осталось совести, сострадания? Вот сидит около больного старика, беспокоится о нем. А много ли он слышал ласковых слов от этого деда. Не говоря уже о заботах».
Латофат торопливо подошла к дивану:
— Опять болит, дедушка?
— Нет, нет, я просто... с Хайдаром хотел поговорить. И ты сиди, доченька, ты нам не помешаешь.
Хайдар придвинул стул, нагнулся к домле:
— Я слушаю вас, дедушка... Домла тяжело, с шумом вздохнул.
— Лежу вот и думаю — нехорошо поступил с тобой.
— Зачем вы, дедушка? Не волнуйтесь, все прошло. Я и сам теперь иначе смотрю на всю ту историю.
— Ладно, не буду. Собирался вот поехать с тобой в степь... Хайдар грустно улыбнулся:
— Не на встречу ли моего учителя с целинниками?
— Аллах с ним, с Мирабидовым. Есть более важные дела. Хотел вместе с тобой проехать по полям, там строятся коллекторы и дренажи... Поездили бы, понаблюдали, как поливают сточными водами и что из этого получается... Хотелось проехать вместе и поговорить, обсудить с тобой твою работу. Да вот не знаю, удастся ли еще это сделать...
— Удастся, дедушка, конечно, удастся. Все будет хорошо.
— Ладно,— согласился домла.— А теперь вот что. Там на столе две рукописи о горной арче. Как влияет арча на климат, на водный баланс наших земель. «Древом жизни» я назвал ее. Эта работа уже готова. Вторая связана с переброской сибирских рек. Ее я не дописал еще. И не знаю: закончу ли...
— Закончите, обязательно закончите...
— Погоди, не перебивай. Я бы очень хотел, чтобы ты взял обе
эти рукописи и прочитал внимательно, понял? А теперь возьми вон ту зеленую папку. Открой ее.
Хайдар взял папку, развязал тесемки.
— Так. Видишь письмо? Ну-ка, читай.
Хайдар достал письмо на бланке со штампом: «Центральный Комитет Коммунистической партии Узбекистана»,— быстро взглянул на старика.
— Прочти, прочти,— повторил домла и, видимо утомившись, опустил веки.
Хайдар быстро пробежал бумагу. Там говорилось: «Уважаемый Нормурад Шамурадович!
По поручению ЦК ученые и специалисты внимательно изучили Вашу докладную в правительство республики и пришли к следующему заключению.
Большинство Ваших предложений, особенно в необходимости комплексного решения проблемы переброски и одновременном осуществлении широких мероприятий по обновлению всей оросительной системы, о техническом оснащении ее, что само по себе даст огромную экономию воды, вполне обоснованно. Обоснованны и Ваши предложения о том, чтобы направить накопившиеся в коллекторах и впадинах, таких, как Арнасай и Сарыкамыш, вешние и сточные воды в Аральское море через обводные каналы. Проблема переброски сибирских рек в Среднюю Азию — это сколь важная, столь и сложная проблема. И наше государство понимает, что это именно тот случай, когда надлежит семь раз отмерить, прежде чем отрезать. Поэтому при решении проблемы будут учтены мнения всех сторон, особенно мнения таких опытных ученых, как Вы. Мною даны указания о дальнейшем детальном изучении Вашей записки во всех заинтересованных в проблеме министерствах, проектных и научных учреждениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41