Шурпа — наваристая, особая, горьковатая, приправленная целительными травами тех мест, свежий кумыс, чуть-чуть — для аппетита и настроения — разбавленный чистым спиртом... И настроение, надо сказать, было преотличным — все мелкие неурядицы, все неприятности, томившие Хайдара в последние месяцы, улетучились, вылетели из памяти, и душа расправилась, свободная от тисков, от раздумий. Иногда, правда, по утрам, перед новым застольем, возвращались нерадостные думы. Это все из-за будущего тестя. Стоило увидеть, как тот в дорогом халате важно и задумчиво расхаживает по аллеям санатория или неторопливо спускается к речке с махровым полотенцем на плече,— тут же вспоминается Латофат, то, что говорила она о Бурибаеве. Муторно, нехорошо становится на душе. Но эту встречу устроил ведь не он, а отец Хайдара, ата знает, что делает. Да и сам Джамал Бурибаев совсем даже не плохой человек. Был с ним мягче, добрее даже, чем с Кадырджаном. Поигрывая выпуклыми зеленоватыми глазами, называл «зятек». А то и «дорогой мой'зягек»! Кадырджан не сводил с отца восторженно-влюбленных глаз. Вышел однажды у них с Хайдаром откровенный разговор. Хайдар передал ему слова Латофат насчет их отца. Кадырджан только рукой махнул:
— Да что она понимает в жизни! Ты же сам видишь, отец — добрый, душевный человек. Ну, были, были грехи. У кого не бывает в молодости! — он рассмеялся.— Зато теперь — какой человек! А сколько сделал для меня! И для тебя постарается.
— Не в том загвоздка. Она...
— Да чего ты все: она да она! Известно, витает в небесах! Думает, в жизни как в книжках. Я говорю тебе, ты с ней не очень-то... На твоем месте я бы давно ее...— Кадырджан не договорил. Больше слов сказало скуластое загорелое лицо. Длинный нос-серп опустился к верхней губе, кошачьи зеленоватые глаза сузились.
Как вспомнил Хайдар эту звероватую улыбку — сразу стало не по себе.
Где-то неподалеку дружно засмеялись девушки. Хайдар поднял голову. Смех повторился. Во дворе домлы? Странно. Что за девушки собрались у старика?
Хайдар торопливо натянул брюки, перешел через мостик. Укрываясь за деревьями, приблизился к высокому глинобитному дувалу, заглянул через него, сквозь вишневые ветки.
Посреди двора, под ветвистой молодой яблоней, на высоком сури, застеленном шелковыми стегаными одеялами, восседали старик и доцент Абидов. А в настежь раскрытых окнах дома мелькали девичьи лица. Там были и Латофат с Тахирой. По-видимому, разбирали и приводили в порядок книги. Но вот чудеса! Из дома вышли мать и... Фази-лат-апа. Старик, похоже, не удивился этому — как ни в чем не бывало беседовал с Абидовым. Женщины, о чем-то толкуя, прошли к воротам.
Хайдар встряхнул мокрыми волосами, одернул рубашку — сейчас он нагрянет туда неожиданно. Хорошо бы сказать при этом что-нибудь интересное, остроумное. И тут до его слуха долетел тонкий, нервный тенорок Сакиджана Абидова:
— Д-да, к-конечно, чудо природы, домла! Н-настоящее чудо! Вот и я говорю, надо быть... ну, полным г-головотяпом. Подумать только — с-строить там животноводческий комплекс!
Старик сидел понурый, низко опустил голову и молчал. Доцент же вдруг вскочил. Размахивая длинными руками, прошелся вокруг сури.
— В-вот вы говорили о горной арче. Сказали, что пишете к-книгу. Очень п-правильно! Я тоже пишу. Замечательное, уникальное дерево! Нельзя дать исчезнуть ему. Уничтожили варвары, полчища Чингисхана, а теперь замахнулись свои, так называемые передовые люди. Это строительство в Минг булаке! Н-нельзя допустить, нельзя!
Домла еле слышно сказал:
— Вы правы... Я поговорю с Атакузы, обязательно поговорю. «Поговорю»! Хайдар резко повернулся, зашагал обратно. Сел в тени у арыка, задумался.
Только вчера отец показывал гостям место на склоне Минг булака, где должен быть построен животноводческий комплекс. Уже начали рыть котлован под будущее громадное, с километр в длину, здание. С каким вдохновением рассказывал отец о стройке. Приводил на память цифры. Оказывается, именно здесь, в Минг булаке, такое строительство даст беспримерную экономическую выгоду. И вода, и корм, и пастбища — все рядом, все под рукой. А этот Абидов полнейший профан в хозяйственных делах, а туда же — разводит демагогию. И любимый отцов дядя — нет чтобы одернуть, по всему видно — вторит этому одержимому... Мало ему, что внуку ногу подставил, теперь на племянника замахивается, поддакивает сплетням. Спелись, что называется. Чокнутый доцент, юродивый, он уже и так в печенках сидит у Хайдара. Таскается хвостом за Латофат. Вот и сюда заявился. Кишлачные джигиты, друзья детства, уже спрашивали о Сакиджане Абидове — что за тип, почему Хайдар позволяет Латофат ходить с посторонним мужчиной?.. Конечно, они просто кишлачные ребята, у них старые мерки. Хайдар мог бы и не обращать внимания на их намеки. А все же...
Кто-то пробежал по мостику—тук-тук-тук...
— Тахира!
Тахира спешила по тропинке домой. Остановилась, посмотрела на брата и медленно, будто опасаясь чего-то, пошла к нему. Глаза, в кругах усталой синевы, смотрели жалостливо, испуганно.
— Что с вами, братец?
— А что? — Хайдар, не понимая, провел рукою по груди, по брюкам.
— Да лицо будто опухло, глаза какие-то красные...
— А! — рассмеялся Хайдар.— Сама же знаешь — высокого гостя провожали, нелегкое дело! А вы тут что делаете? На хашар собрались, помогать?
— Да вроде этого. Приводим в порядок книги.
— Гм... Интересно. А Фазилат-апа как же?
— Да так...— улыбнулась Тахира.— Всех нас привела Халидахон-апа. Тетушка Фазилат не хотела идти, боялась. Но она заведующая библиотекой. Халидахон-апа так и представила ее. Дедушка сначала насупился, ушел в себя. А потом ничего, обошлось вроде.
— Интересно! — Хайдар сурово сдвинул брови, помрачнел.— А этот тип... доцентик, что он тут делает?
Тахира пожала плечами:
— Не знаю. Он же биолог.
— Ну и что?
— Латофат говорит, он хотел поговорить с дядей насчет Мингбулака. Беспокоится, что там...
— Ладно! — перебил Хайдар.— Иди. Вызови сюда Латофат! Тахира боязливо взглянула на Хайдара:
— Братец! Ну зачем вы так?..
— Как? — не понял Хайдар.
— Будьте с ней поласковее. Она же хорошая, добрая... Хайдар с удивлением смотрел на сестру. Веселая, ветреная Тахира
сегодня казалась странно робкой, как-то сникла. Круглое лицо, обычно розовое, цветущее, с ямочками на щечках, побледнело, выступили мелкие веснушки. И одета по-кишлачному — в широком длинном платье из дешевого атласа, на ногах матерчатые шлепанцы. Ох, нехорошо! Вспомнил слова Кадырджана: «Да ты с ней посмелее...» Странная догадка ударила в голову... Закусил губу, словно от боли. «Да, мне, конечно, не хватает многого — мягкости, доброты... А вот тебе, сестрица моя,— гордости!»
— Ну, иди!..
Он, как и отец, не слишком-то любил Кадырджана. И если терпел и даже по видимости дружил с ним, то все только ради Латофат. И к Та-хире не дал бы подойти, если бы не Латофат. Но каков Кадырджан! Как ведет себя в последнее время! Ох, поломал, видать, девчонку, смял ее. Без совести человек. И на службе обнаглел, пользуется тем, что отец его там командует. Открыто метит на чужое место — начальника отдела. Да и насчет отца своего циничен, дал ведь понять — нужен ему для карьеры, и только! Нехорошо получается. Любит сестра младшего Бурибаева или нет, теперь ничего не поделаешь — вынуждена торопить со свадьбой. Но Латофат... Никак не может Хайдар поладить с ней...
Тахира пробежала обратно, на ходу крикнула: «Сказала!» Сердце у Хайдара забилось, как при первом свидании. «Да еще и опух... На кого же я сейчас похож!» Поскорей стянул с себя безрукавку, содрал брюки и бросился в арык... А ведь неспроста сестра так уставилась на него, действительно вид не тот: появился животик, да и весь оброс жирком. А тот юродивый доцентик худ, строен и в последнее время следит за собой. Щеголем гуляет по кишлаку. Нет, так нельзя. Э, Хайдар!.. Пьешь много, обрюзг, опустился, брат...
Застучали зубы — доняла родниковая вода. Хайдар выскочил на берег, пробежал босиком по теплому, нагретому солнцем клеверу к старому деревянному сури под шелковицей. Взял за концы полотенце, растер тело до красноты. Оделся. Теперь — причесаться. Поднял мокрую голову — и опять эта знакомая, сладкая боль! Увидел обломанную ветку, а чуть пониже ту, другую, за которую тогда, пять лет назад, ранним утром ухватилась Латофат... Захотелось сейчас же, сию минуту увидеть ее, заглянуть в большие ясные глаза. Такая хрупкая, нежная и загадочная в своей странной печали. Нет, не должен он с ней быть грубым...
Хайдар подошел к дувалу, замирая раздвинул ветку вишни.
Долма все еще сидел на своем месте, перелистывая какую-то книгу. Чуть дальше, под другой яблоней, стояли Сакиджан Абидов и Латофат. Они о чем-то разговаривали. Абидов горячо доказывал что-то, размахивая руками. Латофат слушала, чуть склонив голову набок, опустив глаза к земле. Поговорив с минуту, доцент взял ее под руку и повел по аллее дальше, под урючину в конце двора. Нагнувшись к ней, зашептал на ухо...
«Ах вот как? Ясно... Зачем ей торопиться ко мне!..»
То ли кровь ударила в голову, то ли хмель не выветрился — потемнело в глазах у Хайдара. Сам не заметил — одним прыжком перемахнул дувал.
— Эй, Абидов!
Один вид Хайдара мог напугать—ворот безрукавки распахнут, волосы растрепаны, в них застряли вишневые листочки. Да еще свалился откуда-то с дувала, резко, хрипло окликнул.
— Слушай, доцент! Она что, законная жена тебе? Как смеешь брать ее за руку? Куда тащишь?
Домла как сидел с раскрытой книгой, так и замер. Латофат пыталась что-то сказать, но губы не слушались. Закрыла лицо ладонями, отвернулась. Сакиджан Абидов, больше, чем всегда, заикаясь, попробовал урезонить Хайдара:
— П-послушай м-меня, д-дорогой!
— Уже наслушался! С меня хватит!—Хайдар вобрал голову в плечи, пошел на доцента.— Это тебе не Ташкент, там твори что захочется. А здесь веди себя прилично, а то придется привести тебя в порядок...
— П-приводить в п-порядок— это вы можете. Это я з-знаю...
— Еще смеешься, ничтожество? — Хайдар рванул с себя безрукавку, швырнул прочь.
Тахира вбежала во двор, бросилась к нему:
— Братик мой, родной!
— Отойди, Тахира! Надоел мне этот ухажер!..
— Хватит! — ударил книгой о помост домла.— Что ты там мелешь, глупец?
— А-а, вы?.. Нечего вмешиваться в мои дела, дорогой дедушка! Один раз подставили мне подножку, и хватит...
— Братик! Любимый! — Тахира пыталась ладонью закрыть ему рот.
Хайдар отмахнулся и снова пошел на Сакиджана:
— Немедленно... Сегодня же катись отсюда!
— П-послушайте меня, молодой человек! Если вы даже купили этот кишлак...
— Купил я или нет, разговор один — здесь, в этом кишлаке, или ты будешь, или я!
Алия — будто из-под земли возникла — наседкой подлетела к сыну, повисла на шее:
— Сыночек мой! Что с тобой?
— Подождите, мать не мешайте! Ничего вы не знаете! Этот заика...
— Перестаньте! — Этот стон Латофат заставил замолчать Хайда-ра. Дрожа, пылая глазами, девушка рванулась к нему.— Перестаньте сейчас же! Прекратите эту недостойную возню, или я на всю жизнь... не взгляну на вас!
— Латиф! —Хайдар вдруг обмяк.— Латиф..
— Мне больше нечего сказать вам! — Латофат снова закрыла лицо руками и побежала к воротам.
Как раз в это время с улицы входила Фазилат с большим блюдом в руках, завернутым в дастархан. Латофат с ходу наскочила на мать и, не останавливаясь, выбежала на улицу.
Во дворе все молчали. Сльп 1алось только тяжелое дыхание Хайда-ра да всхлипы Тахиры.
Алия провела рукой по мок{ ым от слез щекам. Посмотрела на Аби-дова — он так и стоял с опущенной головой под яблоней, потом на Нор-мурада-ата, все так же сидевшего на сури, и остановила взгляд на замершей у ворот Фазилатхон.
— Фазилатхон, милая! Никто не слышал этого разговора! Никто! Хайдарджан ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Дядюшка, вы поняли меня? Дядюшка!..
Домла не двинулся. Молчал.
2
Фазилат не находила себе места: вот уже несколько часов, как Латофат заперлась в своей комнате. Так было и в ту ночь — после разговора с Кадырджаном. Ни слова не вымолвила, не всплакнула. Уж лучше бы плакала, выговорила свою боль, освободила душу от всей этой копоти!
Странный парень Хайдар. Взрослый, без пяти минут ученый, а ведет себя как юнец. Будто уличный хулиган, скандал учинил, обозвал приезжего всякими словами. И это перед самой свадьбой! К кому ревнует невесту? Разве это соперник — ни виду, ни положения, да и за тридцать уже перевалило.
А все Атакузы. Ведь он за людей не считает ни Фазилат, ни ее сына, ни даже Латофат. А Кадырджан все это видит, вот и распоясался. У Атакузы только на языке — кудагай, на самом же деле Фазилат для него — пустое место. Аллах знает, может, еще и стыдно ему, что роднится с ней. Дает понять всем: истинный сват его — Бурибаев! Вон куда гнет.
Потому и устроил царский прием Бурибаеву, в горы возил, барана зарезали в его честь. А вчера, как вернулся с гор, еще барана зарезали. Музыканты, которыми тешил гостей, уехали в город, гак он школьных учителей заставил, есть там такие — хорошо умеют играть и петь. До самого утра пировали в саду. Фазилат уснуть не могла, ее дом через
улицу — все слышно. Под их музыку вспоминала прошлое. Проплакала всю ночь. Кадырджан — дай бог, чтобы жизнь его была долгой! — не отходил от отца, вместе с ним веселился, а утром уехал провожать. А Латофат, как и мать, не сомкнула глаз. До самого рассвета слышны были шаги в ее комнате, и свет то зажигался, то гас. Через улицу из сада Атакузы неслись пьяные крики: «Молодцом, Джамал Бурибае-вич! Пусть живет Джамал-ака сто лет!»
Как ведь обидно... В детстве Атакузы был такой добрый, отзывчивый. А теперь что с ним стало! Ну хорошо, допустим, не считается с нами, с женщинами, не берет во внимание ни Фазилат, ни дочь ее, уверен ведь — никуда им не деться. Но бедный старик, его родной дядя! О нем хоть бы подумал.
Фазилат не видела домлу Нормурада с самой войны. А месяц назад посмотрела на него в день траура и несколько дней не могла прийти в себя. Ничего не осталось от прежнего Нормурада. Тогда, до войны, он казался большим, крепкий такой был, коренастый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41