Поехали вместе. По дороге выяснилось еще одно приятное обстоятельство: Шукуров, оказывается, читал какую-то книгу дяди и с той поры питал глубокое почтение к домле. Правда, дядя и Вахид Мираби-дов не очень-то ладили меж собой. Но Шукуров, видимо, не знал ничего, так что, когда Атакузы предложил познакомить его с дядей, с радостью согласился. Все шло как по маслу. И надо же, разоткровенничался! Свалил в одну кучу нужное и ненужное...
Шукуров наконец оторвал взгляд от карты и обернулся к Атакузы:
— После таких событий старикам должно быть тяжело.
— Да. Но что остается мне делать? Молодые ведь сами нашли друг друга...
Атакузы не успел договорить — открылась дверь и вошел домла.
— Что это ты, Атакузы? Чай ведь совсем остыл! Прошу вас, товарищ Шукуров, прошу к столу...
2
Стол под пологом из высоко поднятых виноградных лоз давно ужо был накрыт белой накрахмаленной скатертью. Шумно кипел электрический самовар. Тахира, видно, успела упорхнуть, вокруг стола хлопотала только тетушка Гульсара. При виде гостей она снова приложила руки к груди:
Проходите, милые, проходите... и ты, Кузыджан1... Как поживает моя невестка Алияхон?
1 Кузыджан— ласкательное от «Атакузы».
А мои маленькие верблюжата? Я так соскучилась по ним, так соскучилась...
— Раз соскучились, давайте махнем к нам!— сказал Атакузы.— Если дядюшка откладывает свой отъезд в кишлак, пусть остается один или пусть ищет себе другую старушку!
Гульсара-ая, мягко улыбаясь, взглянула на своего старика. Видно было, ей тоже хочется ответить шуткой, но голос ее дрогнул:
— Как же я оставлю бедного моего старика? Теперь уж, видать, суждено нам до гроба быть вместе...
В словах старушки, в печальном взгляде ее обведенных сурьмой глаз, в ее личике, напоминающем круглую иссохшую лепешку, сквозили и самоотреченная преданность, и затаенная боль. Так бывает у людей, если долго прожили вместе и объединяет их одна большая беда.
Шукуров поспешил повернуть разговор в другое русло.
— Замечательные книги у вас собраны,— обратился он к домле.— Кстати, когда я работал в Каршинских степях, мне однажды попалась ваша книга об освоении Голодной степи. Меня поразила одна деталь.
— Ну-ну...
— Неужели знаменитый декрет Ленина об освоении Мирзачуля1 оставался неизвестным до тридцать седьмого года?
— Да, это было именно так.
— И вы нашли этот документ?
— Что значит «нашел»? Декрет, разумеется, существовал, был напечатан. Но по каким-то причинам не входил в то время в собрание сочинений Ильича. И надо сказать, не отыщись этот декрет... положение вашего покорного слуги было бы плачевно.
— Как так?
— А так... нашлись люди, которые хотели выглядеть самыми, ну, что ли, преданными. Норовили навесить на ученых, выступавших за освоение Мирзачуля, всякие ярлыки. И выходило, что эти самые ученые чуть ли не враги советской власти...
Шукуров весь подался вперед:
— Вот что!
— Сейчас, наверно, это покажется просто неправдоподобным. Но попробуйте перелистать газеты предвоенных лет. Многое поймете. В одной из них и про меня есть. Собственными глазами можете прочитать.
— У вас сохранилась эта статья?
— Нет! — голос домлы неожиданно зазвучал сурово и гордо.— У меня нет привычки хранить всякие кляузы!
Атакузы, знавший, в кого метит домла, заерзал на стуле. Шукуров, почему-то бледнея, тихо спросил:
— И сейчас еще живы эти самые... «преданные»?
— Живы...— Едкая улыбка искривила губы старика.— Вот он знает одного...
Шукуров быстро взглянул на Атакузы. Тот опустил глаза.
Мирзачуль — Голодная степь.
— Ну к чему сейчас об этом? Говорят же: прошлым делам — забвение.
— А ты что думаешь, я собираюсь ворошить это прошлое? Товарищ Шукуров спросил, я и ответил. И только.— Домла, насупив редкие седые брови, метнул взгляд на притихшую старушку.— Иди неси обед!— И к Шукурову:— Раз вы интересуетесь книгами, пожалуй, могу дать вам одну. Хотелось бы, чтобы вы, как партийный работник, прочитали. Книга о проблеме химизации. Острейшая проблема дня.
— Совершенно верно, это всех сейчас волнует,— оживился Шукуров.
— Всех, говорите? Вот мой племянник — председатель знаменитого колхоза, а как он смотрит на эти вещи, не знаю...
И опять дядя больно задел Атакузы. Может, потому особенно больно, что заявил это при новом секретаре.
— Эта проблема в тысячу раз сложнее, чем вы себе здесь представляете!— попытался отбиться раис и, заметив испытующий взгляд Шукурова, невольно отвел глаза.
— А кто сказал, что эта проблема простая? Потому все и хлопочут, что она сложная!—старик дрожащими пальцами разгладил скатерть и встал.— Так посмотрим книгу, товарищ Шукуров?
— Да, да!— заторопился тот.— Кстати, я видел вашу карту переброски сибирских рек и кое-что хотел спросить...
В усталых глазах старика, оплетенных мельчайшей паутиной морщинок, заиграли насмешливые огоньки.
— Карта эта не моя. Вот вопросительные знаки — мои!
Домла и Шукуров, предупредительно уступая друг другу дорогу, пошли в дом.
Атакузы не тронулся с места, сидел у дастархана, покручивая в руке пиалу с остывшим чаем. Он был недоволен собой. И что сегодня с ним случилось? Что ни скажет — все невпопад. Хочет навести брови, а выбит глаз. И старик тоже хорош! Надо ему — иронизирует, язвит. А ведь впереди такой серьезный разговор! Прежде всего надо переговорить с дядей о завтрашней защите. Тоже ведь задача! Научный руководитель Хайдара как раз и есть тот самый, как выразился дядя, «преданный». Верно, Вахид Мирабидов когда-то обвинял, «разоблачал» дядю. Но ведь сколько времени утекло. Интересно, как старик смотрит на эту историю? Не выкинул бы завтра чего-нибудь. Если этот разговор пройдет спокойно, Атакузы закинет удочку и насчет предстоящей свадьбы. А если нет?..
Из летней кухни вышла Гульсара-ая:
- Все готово. Подавать на стол?
- Подождем, пусть они выйдут. Присядьте, отдохните... Гульсара-ая бесшумно подошла к столу и, сложив ладошки на
дастархане, подняла кротко-грустные глаза на Атакузы: На защиту Хайдарджана приехал? А кто сказал про защиту? Тахира? Хайдарджан сам приходил... Атакузы облегченно вздохнул. А дядя что?
Тетушка Гульсара опустила глаза, под зеленым шелковым платьем чуть заметно приподнялась и опала ее плоская грудь.
— Что дядя?.. Вы же знаете характер своего дяди, Кузыджан!
«И когда только наступит конец этой дурацкой стариковской вражде?— помрачнел Атакузы.— Не пострадал бы Хайдарджан из-за их распри».
Да, Атакузы хорошо знает характер дяди. Там, где старик считал себя правым, никого никогда не щадил.
С той самой поры, как Хайдар стал учеником Мирабидова, домла Нормурад заметно охладел к нему, да и сам Хайдар редко теперь заглядывает в этот дом. Эта холодность — больное место Атакузы. А все потому, что любит он старика, несмотря на все его странности и чудачества, на всю резкость характера. Да и дядя — Атакузы это знал наверняка — тоже любит своего внучатого племянника. Любить-то он любит...
Атакузы поморщился и разом осушил остывшую пиалу чая.
— Не понимаю дядю! Неужели он из-за этого... Мирабидова подведет Хайдара?
Пиала в сухих пальцах старушки мелко задрожала.
— И я вашему дядюшке то же самое твержу. Но вы же знаете...
— Знаю!— Атакузы до боли стиснул зубы.— Вот и думаю все — как быть?
Голова в белом сиянии низко склонилась.
— Кузыджан, что я могу поделать? Устала повторять вашему дядюшке: и в радости, и в лихие дни он один у нас — Кузыджан, только он, говорю, и заботится о нас! И его хотите вы обидеть. Останемся на старости лет одни, всеми покинутые...— Плечи старушки затряслись, она тихо заплакала.
Атакузы растерялся:
— Видит аллах, я не в обиде на вас, дорогая тетушка, но что остается делать мне? Ведь говорят же: недруг, отзывчивый на доброту, лучше того, кто в тебя по дружбе плюет.
Атакузы придвинулся к Гульсаре-ая, обнял ее худые, как у мальчика, плечи. Сказать или не сказать о свадьбе?
Обычно трудные вопросы он предварительно «согласовывал» с теткой и лишь после того, как она подготавливала старика, говорил с ним. Но как заикнуться о сватовстве? Чтобы ненавистные старикам Фази-латхон и Бурибаев вдруг стали им родней! Тут не только перед дядей — и перед старушкой не посмеешь открыть рта.
— У меня нет секретов от вас, тетушка,— начал Атакузы.
— Знаю, милый.
— Вы уже слышали?
— Разве в наше время что-нибудь укроется, Кузыджан?
— И что же дядя, как он?
— А что он? Чего скрывать? Расшевелили давнее...— Взгляд старухи засветился печалью, как одинокий огонек ночью в степи.— Ах, пусть остается с нами наша боль. Не вернется же наш Джаббар-джан оттого, что не состоится свадьба. Пусть идет все, как идет... Да ниспошлет аллах счастье молодым!
И такая боль, такая горечь слышались в ее словах, что Атакузы не рад был, что начал этот разговор. Удивительное дело: в то время как в каждом слове, в тихом, срывающемся голосе прорывался стон ее души, мягкий взгляд проливал на Атакузы поток любви. И только теперь, в эти минуты, почувствовал он по-настоящему, каким непомерным грузом лягут на стариков эти будущие двойные узы родства.
— Что же делать? Молодежь,— попытался было оправдаться, но слова застряли у него в горле.
И в это время в дверях показались дядя и Шукуров.
3
В руках Шукуров нес целую кипу книг. Оба — и он и домла — стали еще любезнее и предупредительнее друг с другом. Должно быть, в библиотеке постояли минуту-другую над картой, поговорили и о переброске сибирских рек,— усаживаясь за стол, старик метал теперь стрелы в тех, с позволения сказать, ученых, как он выразился, которые в угоду моде ухватились за эту проблему и, не помышляя о глубоком, всестороннем изучении, вдруг сделались ее ярыми пропагандистами. Затем вернулись к книге, за которой пошли в библиотеку, заговорили о вреде ядохимикатов в хлопководстве, о расширении площадей под садами, о том, как важно сохранить в чистоте родники и реки. Нормурад Шамурадов называл новые книги о биологической борьбе с вредителями, объяснял, убеждал — говорил громко, возбужденно. Шукуров не отрывал от него влюбленных глаз и на все согласно кивал.
«Хочет понравиться,— не без раздражения подумал Атакузы.— Оно легко здесь, за столом, разливаться соловьем в защиту природы, слушать песни о биологических способах! А не сегодня завтра, как подопрет беда, нагрянет совка, не задумаешься — сам прикажешь: «Сыпьте, сыпьте ядохимикаты!» Прикажешь ты, а виноваты будем опять-таки мы!»
В воздухе сладко и остро запахло жареным мясом, приправленным луком, перцем и пряностями,— Гульсара-ая несла на поднятых руках целое блюдо жареной баранины. Разговор оборвался.
После угощения Шукуров стал прощаться. Домла не задерживал его. Забыв о своем почтенном возрасте и учености, пошел вместе с Атакузы проводить гостя до ворот. Всегда он так: покажется старику, ты с ним подозрительно любезен,— тут же осадит, не пожалеет. А сам — если кто понравится — пластом готов стелиться.
Шли обратно через двор. Атакузы с тревогой думал о предстоящем.
Как только уселись за стол, дядя повел свою речь; усмехнулся краешком губ и сказал не без подковырки:
Опять приволок целую гору винограда и овощей? Собираешься умаслил кого-нибудь?
Называется, дал передышку!
А что делать? Не подмажешь — не поедешь! - Это кто же так говорит?
— Дядя, дорогой!— взмолился Атакузы.— Не будем об этом! Во-первых, все из моего собственного сада. Во-вторых, будь это и колхозное добро — для нашего колхоза машина фруктов и гроша ломаного не стоит.
— Гроша не стоит, а вот попадешься однажды... Как подумаю иной раз об этом, ночами не сплю!
Раздражение Атакузы как ветром сдуло. Услышал такие слова старика, и на душе вмиг потеплело.
— Попадусь — надеюсь, поймут. Не для себя старался. Вы даже не представляете, какое громадное хозяйство на моих плечах, сколько забот!
Домла устало махнул рукой:
— Ну, делай как знаешь...
— Дядя, дорогой, не обижайтесь!— сказал Атакузы примирительно.— Сколько уже раз говорили мы с вами. Лучше ответьте — прочитали вы работу Хайдара? Он, кажется, приходил к вам?
— Да, приходил...— Нормурад Шамурадов погладил бугристое темя, глубоко вздохнул.— Знаешь что, мой дорогой, не ввязывай ты меня в это дело!
Только что слова дяди так согрели Атакузы — и вот уже минутной оттепели как не бывало. Чувство горчайшей обиды схватило за горло. Да, да, ему теперь понятно все! Из-за застарелой ненависти к этому Вахиду Мирабидову дядя готов предать — кого?— своего родного джиена... А он, Атакузы, еще жалел несчастного одинокого старика. Бедняга, мол, ни детей, ни близких не осталось — забыт, не обласкан судьбой. И вот, пожалуйста: ничего не видит, все гнет свою правду! Спасибо! Понимать такую правду Атакузы отказывается.
Не сказал, процедил сквозь зубы:
— Стало быть, отворачиваетесь от Хайдара? Домла Шамурадов устало махнул рукой:
— Говорю же, оставь, ну оставь меня в покое...
— Вы думаете, может, что я ничего не понимаю?
— А что ты понимаешь?
Тяжело опираясь руками о стол, Атакузы поднялся и всем корпусом наклонился вперед:
— А вот что я понимаю: обиду на Ису вымещаете на Мусе! Кому ставите палки в колеса! Из-за чего! Из-за вашего старого соперничества с Вахидом Мирабидовым! Вот где зарыта собака!
— Хватит, не будем об этом,— простонал домла.— Соперничество!— повторил он и, оторвав взгляд от горящих гневом глаз племянника, обхватил голову руками.
Так всегда: лишь речь заходила о Вахиде Мирабидове, об этом развеселом, компанейском человеке с неизменно сияющей улыбкой набитого золотом рта,— перед глазами вставала все та же давняя статья в республиканской газете. Броский, набранный крупным шрифтом заголовок: «Невежество или злой умысел?»
Вот уже более тридцати лет минуло с тех пор, но стоит только намекнуть на давнее дело, и перед взором домлы Шамурадова уже пляшут огненно-черные буквы.
Возможно ли освоение Мирзачуля?— так автор ставил вопрос. И тут же отвечал категорическим: «Нет! Прожектерство! Утопия!» А начальник Управления водного хозяйства Народного комиссариата земледелия Нормурад Шамурадов, который считал освоение Голодной степи возможным, выставлялся как ученый-невежда и даже как скрытый недруг советской власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41