— Нет сомнения, огромные массы сточных вод ежегодно накапливаются во всех коллекторах и дренажных сетях Средней Азии. Так почему бы не направить их в Аральское море? Оно, глядишь, и продержится еще лет двадцать. Решение просится в руки! А за это время можно создать и научно обоснованные, оптимальные варианты переброски сибирских рек... Вот за что бороться следует — за целенаправленный слив засоленных вод в Аральское море...
Дребезжание колокольчика Артема Прохоровича остановило могучий рокот старика.
— Простите, Нормурад Шамурадович, но мы, думается, немножко отвлеклись.
— Да, да, отвлеклись, отвлеклись. Прошу прощения...— Старик вдруг мелко затряс головой и, стушевавшись, сел на место.
Поликарпов повернулся к Вахиду Мирабидову:
— Вы что-то хотите сказать? Только если по существу...
— Постараюсь,— Вахид Мирабидов, сердито чеканя шаг, поднялся на трибуну. Он готов к ответному удару — было написано на его лице.
Шум и смятение в зале постепенно улеглись, снова воцарилась чуткая, настороженная тишина. Атакузы ощутил на своем колене горячую, трепетную руку дочери, осторожно погладил ее. Он не смотрел ни на дядю, ни на поднятую с вызовом багровую голову Вахида Мираби-дова. Неотрывно глядел на сына, страдал за него. Как он сник, присмирел! И в голове Атакузы вихрилась, металась одна-единственная мысль: «О дорогой дядя! Спасибо вам, удружили! Тысячу раз спасибо!»
— Уважаемые члены ученого совета...— Вахид Мирабидов отпил глоток воды и скорбно посмотрел в зал.— Наши споры с уважаемым Нормурадом Шамурадовичем, как вам известно, не новы. Это очень давние, принципиальные споры. Допускаю, я в своих работах не всегда, может быть, прав. Безгрешен лишь аллах — так говорили в старину. Но одного не могу понять. Как это можно: ради того только, чтобы досадить своему, скажем так, давнему оппоненту, безжалостно зачеркнуть многолетние поиски талантливого — я произношу это слово со всей ответственностью,— безусловно талантливого молодого ученого?..
При словах «безжалостно зачеркнуть» дядя резко и воинственно вскинул голову. Атакузы теперь с горечью наблюдал за ним, но тихий всхлип дочери отвлек его внимание. Тахира глотала слезы, кусала губы — старалась подавить рыдание. И Латофат низко склонила голову, ее тонкие пальчики нервно рвали алые лепестки огромного цветка. Атакузы потянулся было обнять дочь, успокоить, и вдруг сзади снова хлестнул все тот же смешок:
— Пошла проповедь о человеколюбии, хе-хе!..
Атакузы, словно от неожиданного укола, резко повернулся к насмешнику.
— Зарубите себе на носу, дорогой! Человек должен быть прежде всего человеком, а потом уже ученым. Вы поняли меня?— Атакузы встал, стукнул откидной доской и сразу понял: не надо бы так — все головы повернулись к нему. Но теперь уже поздно, не исправишь. Провожаемый десятками взглядов, твердо стуча подковками сапог, Ата-кузы пошел к выходу.
2
Нет, никаких вопросов домла Шамурадов задавать не собирался. Он и на защиту не думал идти. Но, во-первых, привязалась Гульсара-ая, молила со слезами: пойди да пойди! А во-вторых, и правда нехорошо получалось — у внучатого племянника, у родного джиена, такое событие, а дядя дома сидит.
Нормурад-ата всю ночь мучился, обдумывал решение, поворачивал его и так и этак и под конец все же решил на защиту сходить. Выступать, конечно, не собирался. При тайном голосовании хотел поддержать Хайдара. С таким решением и вышел из дому.
И что его дернуло поднять руку? Как сорвался злополучный вопрос? Все это золоторотый! Его речи, звонкие, как пение соловья, пустые, как арбы без груза. Слушал их, слушал, душа и не выдержала. К тому же и вывод из диссертации! Хайдар поторопился, не проверил как надо поставленные опыты. Молод, конечно! Ну, а этот соловей, научный руководитель, он-то о чем думал?
А каков демагог! Как повернул! Выходит, он, Нормурад Шамурадов, против переброски сибирских рек в Среднюю Азию! Да ведь домла никогда не подвергал сомнению эту идею. Он предостерегает лишь от спешки, очень опасной в этом деле!
Слава аллаху! Теперь Вахид Мирабидов и подобные ему не отваживаются в открытую лепить ярлыки. К счастью, прошло то время. Правда, против Мирабидова никто не выступил, но результаты голосования все же кое-что показали. Люди поддержали Нормурада-ата. Более четверти состава ученого совета проголосовали против диссертации! Именно это обстоятельство больше всего и потрясло Нормурада Ша-мурадова! Когда домла, после долгих колебаний, задал свой вопрос, у него и в мыслях не было нанести удар Хайдарджану! Хотел только чуть спустить на землю пустобреха Мирабидова. Думалось: и молодому ученому полезно будет послушать — может, поймет, к чему приводят поспешные выводы...
Ах, не надо было начинать: разгорячился — и понесло. Как всегда, сорвался. Старый дурак!
— Ата, мы приехали к конечной остановке!
Домла Шамурадов, очнувшись, растерянно заморгал. «Икарус» стоял на незнакомом месте. В окно видны были зеленые, розовые, оранжевые балконы многоэтажных домов, и новый поток людей уже хлынул в пустой автобус.
Домла недоуменно посмотрел на кондукторшу:
— Где мы находимся, дочка?
— Это конечная остановка, ата. Вам где выходить?
— В рабочем поселке...
— Так вы проехали лишних четыре остановки!.. Не волнуйтесь, сейчас поедем обратно...
Домла сел на свое место, закрыл глаза и тут же забыл и про изнуряющую летнюю жару, и куда он едет — все выскочило из головы. Опять подхватили его те же горькие мысли.
Нехорошо получилось! Ох нехорошо! Понял это, как только объявили результаты голосования.
Хайдара окружила толпа друзей. Конечно, и Вахид Мирабидов, и Джамал Бурибаев были тут же. Начали поздравлять. Сестр-а Тахира и еще одна девушка, красивая,— должно быть, дочь Бурибаева, о которой говорил Атакузы,— предподнесли цветы. Кто-то крикнул: «Да подними ты голову! Для ВАКа даже лучше, когда защита проходит не на сто процентов, значит, не оставила людей равнодушными!» Домла Шамурадов, оставленный всеми, растерянный, вышел из зала последним. Атакузы усаживал людей в машины, видно, увозил на банкет. И тут увидел дядю. Решительно двинулся навстречу, стук его подкованных сапог болью отдавался в ушах домлы.
— Спасибо вам, дядя,— сказал, подергивая кончиками коротких треугольных усов.— Вы сделали все, что могли. Такое не забудется во веки веков! Благодарим вас, дядя...— говорил он чужим голосом, и какая же горькая обида звенела в его словах!
У домлы совсем душа упала... Да, нехорошо получилось. Нехорошо. Хотя, если подумать, он не сказал ничего такого, что шло бы вразрез с его совестью. И все же... Вышло так, будто он, родной дядя Атакузы, подставил ногу его сыну. Должно быть, все так и подумали. Его не пригласили на банкет — бог с ним, с этим банкетом! Но вот что: никто даже не попрощался с ним, только та красивая девушка с большими печальными глазами жалостливо, будто сочувствуя, посмотрела на него. Последними садились в машину Атакузы с Джамалом Бури-баевым. Бурибаев кивнул в сторону одиноко стоящего домлы, что-то сказал. Атакузы лишь брезгливо шевельнул усами, и Бурибаев в ответ нехорошо, криво усмехнулся.
Да как ты смеешь!.. Домла вспомнил эту кривую ухмылку, и Бурибаев — цветущий, дородный, словно откормленный гусь,— снова возник перед глазами. Тут же закололо в сердце. Старик сразу узнал эту вечную непроходящую боль. Вместе с болью, как всегда, пришло тоже вечное, незатухающее: «Если бы Джаббар был жив!»
Да, кто знает, был бы Джаббар жив, может, и не случились бы все эти неприятности. Был бы он жив... Он мог, должен был остаться в живых. Ведь Джаббар одним из первых узбеков получил Звезду Героя, приехал в отпуск! Встречать Джаббара на вокзал пришли, помнится, не только простые люди, прибыло самое высокое начальство. Выстроились в линейку девушки-студентки с букетами цветов, пионеры...
Как он был красив—Джаббар! С новыми погонами офицера на плечах, с Золотой Звездой Героя на груди, густые волосы растрепались на ветру. А улыбка его! Смущенная улыбка на смуглом, обветренном дочерна лице. Вышел из вагона — и на перроне вдруг грянул оркестр, крики «ура!» сотрясали небо.
Сколько было людей! Нормураду и Гульсаре лишь через полчаса удалось обнять его.
Столица гордилась своим сыном-героем, не хотела его отпускать, требовала новых торжеств Но Джаббар отложил до времени все встречи. На следующий же день помчался в кишлак на свидание с любимой. С Фазилатхон. А через два дня в Ташкент пришла страшная весть. Нормурад ушам не верил: будто Джаббар стрелял в человека по фамилии Бурибаев. Этот человек, как выяснилось потом, силой, обманом овладел девушкой Джаббара. Хорошо еще, пуля не попала — Бурибаев успел выпрыгнуть в окно. А Джаббар? О, Джаббар... Он больше не приехал в Ташкент. Прямо из кишлака отправился на фронт. Отец с матерью не успели даже вдоволь наглядеться на сына.
Джаббар, чистый юноша, не вкусив радостей жизни, пал вскоре смертью храбрых на поле брани. А этот Бурибаев прошел потом, говорят, всю войну и вот возвратился целым и невредимым, с полной грудью орденов и медалей.
Нет, Нормурад никому не желает зла. Кто знает, может, этот тип устыдился, может, потому и подался на фронт. А там, может, и правда показал себя с достойной стороны. Чего только не бывает! И все же... Ходил слух, будто какая-то бумага пришла в прокуратуру, и Буриба-еву посоветовали скорее бежать в военкомат... А потом? Ирония судьбы! Иначе не скажешь. Три года назад домла снова столкнулся с этим человеком. Бурибаев уже сидел в кресле замминистра водного хозяйства. Нормурад Шамурадов чуть лоб не расшиб, пробиваясь сквозь стену бюрократизма Бурибаева. Чуть было не пришлось уйти из института. Да, к счастью, вскоре за какие-то грехи Бурибаева понизили в должности, перевели на другую работу...
— Что же вы, отец? Рабочий городок!..
— Спасибо, доченька, я сейчас, сейчас...
Ворота были приоткрыты. На улице, у края арыка, на самодельной скамеечке сидела Гульсара-ая, рыхлила землю под базиликом. Нет, только казалось, что рыхлила. Топорик-теша1 повис в ее руке, старушка глубоко ушла в свои думы.
Услышав шаги, подняла маленькое сморщенное лицо. Домла не узнал лица жены — горькая тоска были в нем и беззвучный >прек. Сердце его сжалось от дурного предчувствия.
— Что с тобой, Гульсара?— нагнулся к жене.
— Со мной?.. Приходил Атакузы... заехал за портфелем,— сказала она, и вдруг из глаз часто закапали слезы.— Вы, значит, все же сделали по-своему...
— Как это так я сделал? - домла выпрямился. Нежность и боль, вдруг нахлынувшие на него, заступил гнев.
— Еще спрашиваете как... Что вы наделали!— Гульсара терла глаза платком.— С единственным племянником разлучили...
— Хватит! Кто хочет судиться, в родичи не годится! Слышала такое? Твой джиен не желает видеть, где правда, где лесть. 1 Теша — инструмент в виде топорика, которым колют дрова, рыхлят землю
Не нужен мне такой джиен!
— Хорошо, поступайте как знаете! Я только хотела...
— Хватит, говорю тебе!— Нормурад Шамурадов поднял вверх
огромный, как булава, темный кулак.— Оставишь ты меня в покое или нет? И без твоих упреков тошно, поняла — тош-но!— крикнул он и неожиданно замер на месте с поднятым над головой могучим кулаком.
Старушка выпустила из рук тешу, попыталась что-то сказать, но лишь беззвучно облизнула губы и тихо соскользнула с низенького стульчика на кусты базилика...
Домла застыл на месте, как большой, грубо обкатанный камень. Потом, леденея всем телом, опустился на корточки перед женой.
Гульсара-ая!.. Единственный его свет. Путеводный ночной огонек затерявшегося в степи домика — так всегда казалось Нормураду, когда в тяжелую минуту взглянет, бывало, на ее лицо. А теперь?.. С тихой печалью, без укора смотрела на него его Гульсара. «Что будет с вами?»— читал он в ее взгляде.
— Гульсара!— молил старик.— Что с тобой? Что ты делаешь? Подожди! Что с тобой, душа моя?..
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
В первые дни своего председательства Атакузы выработал для себя правило: если дело не ладится, не мучь себя понапрасну, а брось все, махни в степь или в горы — к чабанам, отведешь душу, а там, глядишь, и дело пойдет на лад.
И на этот раз последовал своему правилу. Возвратившись из города с тяжелой душой, не стал задерживаться в кишлаке. Забежал в правление, узнал у секретаря парткома Халидахон, что все спокойно, и махнул в степь. С собой прихватил главного механика колхоза Наим-джана.
Вот уже два года, как Атакузы одной ногой в кишлаке, другой — в степи.
В позапрошлом году, узнав, что строительство канала в степи подходит к концу, взял на себя нелегкое обязательство: освоить несколько тысяч гектаров целинных земель. Тогда же заложил на новом месте и фундамент первых домов.
За инициативу с радостью ухватились и в районе, и в области. Да что там говорить, на самом высшем уровне было принято специальное постановление, по которому строительство городка в степи, проведение арыков и дорог отдали в руки министерств и их отделов на местах. Закладка первого кирпича под первый дом будущего городка в степи превратилась в праздник, сюда слетелись журналисты, представители радио и телевидения.
Осенью того же года колхоз посадил на нескольких сотнях гектаров молодые деревца шелковицы, чинары и тала — для защиты от лихих степных бурь. В прошлом году получили уже неплохой урожай кукурузы. Такое начало окрылило Атакузы. Нынешней весной он отправил в степь три бригады, они засеяли хлопчатником более семисот гектаров. И сейчас там — на хлопковых полях и в садах — их тоже успели заложить — работает не меньше двухсот человек. Живут в землянках. Хлопок растет неплохо, хотя в первое время Атакузы боялся за него — семена с большим трудом пробивают землю. В общем, дело двинулось. Особенно радуют саженцы — вымахали в рост человека. А вот строительство ползет черепашьим шагом. Вначале строительные организации взялись за дело горячо. А как поутих шум в газетах и журналах, заметно охладели. Пришлось Атакузы устроить в степи свой «штаб». В нем день и ночь дежурит кто-нибудь из членов парткома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41