Но самое ужасное было то, что под статьей стояла подпись главного инженера этого же управления Ва-хида Мирабидова.
До сих пор памятен этот день. Сложными были предвоенные годы, ох сложными. В то утро Нормурад ни о чем еще не знал. Просидев ночь над докладом народного комиссара о строительстве Большого Ферганского канала, он пришел на работу чуть позже обычного. Пришел — и сразу почувствовал: что-то не так. Коллеги, прежде любезно раскланивавшиеся, теперь шарахались в сторону, будто сам провозвестник смерти Азраил заступал им дорогу. Сотрудники управления, подчиненные Нормурада, встретили его мрачным, каменно-гробовым молчанием.
Заныло в груди от недоброго предчувствия, молча прошел он в свой кабинет. На столе, на зеленом сукне, лежала развернутая газета. Еще не садясь, охватил взглядом черный заголовок — и опустился, нет — упал в кресло.
Пробежал, глазами статью, занимавшую чуть ли не полполосы, и понял: да, конечно, острие ее направлено против него, Нормурада Шамурадова. Это он в своей книге поднял разговор о засоленных землях Голодной степи, бесплодных, веками пустующих. Он утверждал, что эту проклятую родом человеческим целину можно освоить, можно превратить в поля и сады. И все это автор статьи называл невежеством, прожектерством. Кто способен выдвинуть такую идею?— спрашивал он и отвечал: только человек, далекий от экономических расчетов, полный невежда, или же... классовый враг, вознамерившийся нанести непоправимый ущерб экономике страны! Доказательства? Какие еще нужны доказательства? Мирзачуль освоить нельзя — это истина, не требующая доказательств! Во все века нога людская обходила стороной эту жуткую, безжизненную, пустынную степь — вот это и есть высшее доказательство. А тот факт, что руководитель крупного управления наркомата Нормурад Шамурадов ссылается на попытки царского правительства освоить Мирзачуль,— это лишний раз говорит о несостоятельности его предложений!
Вот в чем обвиняли Нормурада Шамурадова. И кто? Главный инженер, всегда предупредительный молодой красавец с неизменно благосклонной улыбкой.
В тот день, с того самого номера газеты, где была опубликована статья Вахида Мирабидова, жизнь Нормурада перевернулась вверх дном. Бесконечные собрания, обсуждения, статьи, отмежевание И наконец — уволен... Вначале Нормурад пытался еще защитить себя, свою книгу. Но вскоре убедился — попытки его ни к чему не приведут. Умолк.
Прошел месяц — без работы. Нормурад отправил в кишлак Гуль-сару с сыном. Сам задержался в городе — ждал решения партийного бюро Останется ли он в партии?.. Однажды вечером вдруг зазвонил телефон. Как жутко звенит телефон после месячного молчания...
Нормурад схватился за грудь от неожиданности. Книга, которую читал, упала на пол. Осторожно, будто к змее, протянул руку к трубке. Она сейчас же завибрировала высоким, взволнованным голосом:
— Кто это? Нормурад? Это я, Мухамаджан!..
Мухамаджан был давний друг Нормурада. В то время он учился в Москве, в Институте красной профессуры.
— Мухамаджан? Когда приехал?
— Сегодня, сейчас!— Мухамаджан почему-то сильно волновался, было слышно, как прерывисто дышит в трубку.— Я только что с поезда. Говорю с вокзала. Все знаю. Прочитал эту дурацкую статью! Еще в Москве! Ты вот что, не бойся! Слышишь меня? Не бойся. На твоей стороне сам Ленин...
— Знаю,— сказал Нормурад.— Правда на моей стороне.
— Да помолчи! Я тебе не вообще говорю. Точно: есть ленинский' декрет о Мирзачуле...
— Какой декрет?
— Декрет об освоении Мирзачуля! Еще в восемнадцатом, в самые тяжелые годы, для этого дела намечалось выделить пятьдесят миллионов рублей. Золотом!
Нормурад задохнулся от нетерпения:
— В ленинских томах этот документ есть?
— В том-то и дело, не вошел, оказывается, в прежние издания. Обнаружили недавно. Я привез тебе один перепечатанный экземпляр! Ты слышишь? Привез перепечатанную копию!
Нормурад, не в силах сказать и слова, привалился к стене.
— Нормурад! Почему ты молчишь?
— Голова!— едва слышно проговорил Нормурад.— Держишь в руках такой документ, подпись самого Ленина! Чего же ты сидишь на вокзале! Мчись же сюда, верблюд безмозглый!
Всю ночь Нормурад читал и перечитывал эту бумагу. Еле дождался следующего дня. Помчался с документом сначала в наркомат. За полчаса до начала бюро выложил копию декрета на стол секретаря райкома. Вот эта-то птица счастья, нежданно прилетевшая из рук Ленина, и спасла его.
Родной племянник называется! Нашел что придумать — домла соперничает с Вахидом Мирабидовым! С этим Вахидом, который сверкает золотом прямо в лицо! Домла считает ниже своего достоинства даже напомнить этому болтуну о прошлых его делах. А кто и захотел бы напомнить — все равно ничего не выйдет. Случилось невероятное— тот самый Мирабидов, что некогда так категорически припечатал свое «нет» Мирзачулю, сегодня он — доктор наук и получил эту степень, разрабатывая проблемы освоения Голодной степи!
Десятки статей написал, так же рьяно утверждая то, что прежде клеймил. Интересный случай вышел на его защите: кто-то — не Нормурад, конечно, нет, кто-то из старых ученых-ирригаторов — напомнил Мирабидову о той давней его статье. Вахид Мирабидов и тут не растерялся. Закатил такую страстную саморазоблачительную речь, так поносил себя за верхоглядство, за поспешность — не жалея сил на самого себя лил потоки грязи. Нормурада же Шамурадова, наоборот, превознес за дальновидность и прозорливость, так высоко поставил как ученого, что стало даже неловко. Домла Шамурадов давно махнул рукой на этого сладкоголосого соловья.
Но упрекать его, Нормурада, этим презренным словом «соперничество»!..
Домла разжал руки, поднял голову. Атакузы не было на месте. Он снимал пиджак, висевший на ветке яблони,— видно, собрался уходить.
— Подожди! Ты же не дослушал меня...
— А чего м.не слушать?— Замкнутое лицо Атакузы еще больше потемнело, угрожающе заиграли желваки.— Я знаю, что легло между вами. Он сам мне рассказал. Но обстоятельства ведь какие были...
— Обстоятельства?
— А вы будто не помните? Это же было сложное предвоенное время...
— Вот оно что!— Бугристая, обрамленная белым пушком голова Нормурада Шамурадова мгновенно сделалась пергаментно-бурой.— Это же привычка всех подонков — сваливать свои подлости на обстоятельства, на время! А что, если какой-нибудь мерзавец наврет на тебя три короба, и ты упадешь... А потом свалит все на обстоятельства!.. Как ты на такое посмотришь, хотел бы я знать, дорогой мой племянник?
— Я?
— Да, ты! Впрочем, ты, кажется, сам многие свои дела привык оправдывать обстоятельствами! Слышал я, собираешься будто бы породниться с этим... с Джамалом Бурибаевым? Тоже, наверно, обстоятельства?
Атакузы, никак не попадая в рукава пиджака, вплотную подошел к столу. В яростно горящих глазах блеснула усмешка.
— Вы бы хоть посмотрели на мою будущую невестку!
— Достаточно насмотрелся на ее мать. И, если хочешь знать, даже бабушку твоей невестки все еще помню! Младшую жену знаменитого торгаша Кудрат-ходжи.
Ах, дядя, дядя! — вздохнул Атакузы, будто не домла был перед ним, а несмышленое дитя. Устало опустился на стул.— Вот вы — мудрый человек, вы — домла, а не хотите понять простую вещь: молодежь знать не хочет о старых передрягах. Разве я не понимаю, как больно вам! Но что мне делать, мой сын...
Вот именно — твой сын! — перебил старик с горечью.— Ты думаешь, мне безразлична его судьба, его работа? А ты сам хоть знаешь, что он плетет в своей диссертации под мудрым руководством своего наставника?
Проповедует идеи насилия и убийства?
Хватит чепуху городить! — прикрикнул домла.— Он призывает нтричио использовать воды, накопленные в коллекторах после промывки засоленных земель! Использовать рассол для полива! Понимаешь ты хоть это?
— Так-так
— Утверждает, что можно употреблять воды, засоленность которых доходит до пяти граммов на литр! Ты же сам осваиваешь новые земли в степях. Скажи-ка, что будет с такой землей через десять лет, если...
— А вы думаете, сейчас не используют такие воды?
— Да, используют! Приходится! Но утверждать такое в диссертации, оправдывать высоким авторитетом науки!.. Это же преступление! — голос домлы сорвался с грубоватого баса на неестественно тонкий фальцет.— И все это идет от него, от твоего закадычного. Ему сегодня выгодно это. Потому как много еще руководителей, живущих лишь сегодняшним днем! Таких же, как и этот, с позволения сказать, доктор наук. Сегодня он ломится в передовые, а что будет завтра — плевать. Вот зародилась идея переброски сибирских рек в наши края. И он уже бьет в барабан! Книгу успел написать. А как отразится переброска рек на климате, на всей природе края? Изучить, взвесить все «за» и «против», подумать о подготовке к этому делу наших земель — некогда. Потом будем каяться, произносить саморазоблачительные речи! А твой сын, с ним что станет?..
— Вот что, дядя, мне сейчас не до сибирских рек! — заговорил неестественно спокойно Атакузы.— Своего отношения к домле Вахиду я не изменю. Он, по крайней мере, знает цену дружбе! А вот вы,— Атакузы рывком поднялся и тут же увидел тетушку Гульсару.
Старушка стояла в дверях летней кухни, бледнее белого платка на ее голове. Она, должно быть, слышала их перепалку — ужас застыл в глазах, голова мелко тряслась.
— Если вы,— Атакузы угрожающе выпучил глаза,— вместо того чтобы помочь, будете совать палки в колеса... тогда лучше забудем, что вы мой дядя, а я ваш племянник!
Нормулад Шамурадов с силой ударил кулаком по столу:
— Кто сует палки в колеса твоему сыну, глупец?
— Я понял все, благодарю вас! — не слушая, грохотал Атакузы.— Раз дело дошло до такого... Пропадай наше родство! Не будем друг друга знать: ни в жизни, ни в смерти, ни в радости, ни в беде.
Атакузы с треском порвал подкладку, попал наконец в рукава, натянул пиджак и зашагал к воротам. У ворот его догнало отчаянное:
— Кузыджан! Родной мой, погоди!..
Атакузы не остановился, даже не обернулся, с силой пнув сапогом калитку, пулей вылетел на улицу.
Калитка, грохнув, захлопнулась, Нормурад-ата с опаской оглянулся. Гульсара-ая как села на ступеньки при последних словах племянника, так и осталась сидеть. Насурьмленные глаза смотрели жалобно, была в них тихая скорбь — как в глазах безнадежно больных людей. Она съежилась в маленький комок, возьми в пригоршню — вся уместится.
Домла Шамурадов, не выдержав, отвел глаза, медленно поднялся со стула. Остановил его дрожащий голос:
— О домладжан! Зачем вы так? Один только человек хоть справлялся о нашем житье-бытье... И того оттолкнули. Остались теперь одинокие в этом проклятом доме...
Нормурад-ата стоял, воинственно набычив упрямый лоб. Он не хотел, боялся встретить тоскливо-скорбный взгляд жены.
И всегда она была такой. Добрая, отзывчивая, всей душой тянулась к его родичам, к близким. О муже своем заботилась как о ребенке, любила и почитала. Но никогда не могла понять ни труда его, ни замыслов. Семья и родные — вот что главное для нее в жизни. Но что тут скажешь? Если раньше не успел ее переделать...
— Перестань, старуха! — сказал с болью.— Не суйся, ради аллаха, туда, где ничего не смыслишь!
— Я и правда не смыслю. А вы, вы во всем смыслите, и что же вы натворили. Соблюдаете свой п р и н с и п...— старушка словно проглотила с трудом что-то горькое.— Держите этот свой принсип и растеряли всех родных...
— Да прекратишь ты или нет! Хватит! — От удара кулаком по столу чуть не подскочил самовар. Старуха уколола в самое больное место.— Я уже говорил тебе — оставь мои принципы в покое! Ты же не понимаешь, они — он и его сын — пошли не по той дороге, вот что мучит меня, не дает спать, а ты...— домла сипло задышал.
Гульсара-ая не проронила ни звука. Она комочком сжалась на ступеньках, уткнув подбородок в колени.
Нормурад Шамурадов, тяжело топая, словно желая пробить землю, пошел к дому. Поднялся на айван, открыл уже дверь, и в этот момент сзади послышался тот же раздирающий душу голос:
— Все люди поступают неправильно, только вы один правильный! Если так, кто же придет в наш смертный день, кто похоронит нас?
Старик резко обернулся:
— Не волнуйся! Помрешь ты раньше — сам позабочусь, похороню. А когда я... Если уж без этих племянничков мое тело некому будет предать земле, пусть останется непогребенным.
Домла с шумом захлопнул дверь и без сил прислонился к стене. Он уже корил себя. Как у него вырвались эти жестокие слова? Старушка и без того вечно носит при себе свою боль. А сегодня переполнилась душа, вот и выплеснула каплю. Если бы Джаббар был жив... Каждый раз, когда кто-нибудь несправедливо обходился с Гульсарой, обижал, это «если бы», он знал точно, горело в ней новой болью. Да и с ним бывает то же самое.
Нормурад прошел в библиотеку, подкрался к окну.
Гульсара-ая все еще сидела на ступеньке, белоснежный кисейный платок сбился набок, открылись редкие пепельно-седые волосы. Судорожно вздрагивали худые, острые плечи. Она плакала.
И вдруг словно холодом повеяло. А что, если он не прав? Что, если и впрямь отстал от жизни, не понимает того, что понимают они — его племянник и этот ученый ловкач? Но нет... Он тут же отбросил эту мысль. Беспринципность и нечестность всегда и во все времена были и остаются беспринципностью и нечестностью. И все же, все же... Не слишком ли долго носит он обиду?
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Ничто так не облегчает душу, как окончание большой работы. Труд готов. Передан на суд знатоков. И пусть судьба его еще не определена, но — с плеч долой груз, давивший долгие годы! Именно это чувство легкости и радости владело в последние недели Хайдаром.
Месяц назад поставил он последнюю точку. Работу просмотрел научный руководитель Вахид Мирабидов, официальные и неофициальные оппоненты, потом автореферат был разослан в научно-исследовательские и проектные институты, в вузы, в министерства сельского и водного хозяйства. И вот наконец Хайдар мог вздохнуть. Только теперь и понял, как доконала его эта диссертация.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41