мол, Атакузы за письма жены про дом наказал мужа — выслал в пустыню.
Атакузы очень разобиделся. Думал, этим жалобам положен конец, а первый их снова вытащил. Ну Атакузы и вспылил:
— Да неужели вы всерьез принимаете кляузы базарной бабы? Шукуров как-то странно посмотрел на него и сказал тоном, не терпящим возражения:
— Это не кляуза. Вам было поручено уладить все, и вы должны, если потребуется, даже извиниться перед ней.
— Хорошо,— неожиданно спокойно согласился Атакузы.— У вас все?
— Нет...— Шукуров потер лоб и заговорил о притязаниях Аксакала на газовые трубы.
Атакузы опять же спокойно, но твердо отказался отдавать трубы. Во-первых, деньги уже перечислены. Во-вторых, ведь он припас трубы для детсада и яслей, для детей, не для кого другого, нужны. Если что, к самому первому поедет, в обком! Шукуров чуть смягчился, попрощался довольно тепло.
А когда выехали с Бурибаевым за город, Учар вдруг остановил машину. Подмигнул хозяину: выйдите, мол, на минуту!
Атакузы вышел. Учар зря не вызовет на разговор с глазу на глаз.
— Секретарь завернул обратно ящик винограда. Тот, который вы велели оставить им.
Атакузы в упор посмотрел на шофера:
— Сам, что ли, вернул?
— Нет, шофер его вынес.
— Ты сказал, что виноград из моего личного сада?
— Да. Но шофер ни в какую. Хозяин его, говорит, приказал вам больше не делать таких...— Учар замялся, украдкой взглянул на сидевшего в машине Бурибаева.
— Подарков, что ли? —досказал Атакузы.— Ну и черт с ним... с виноградом. А ты тоже хорош. Из-за всякого пустяка машину останавливаешь. Поехали!
Атакузы совсем расстроился. Уж если не захотел брать, мог бы сам и сказать, а то через этих языкатых шоферов! Расхотелось ехать в Ташкент, да Бурибаев уговорил — обещал помочь насчет минеральных удобрений и запчастей и сдержал свое слово. Вчера же устроил Атакузы несколько сот тонн удобрений и вполне приличный комплект запчастей. Между прочим, очень даже кстати пришелся ящик отборного винограда, того самого, от которого отказался Шукуров. Вот как бывает в жизни...
Атакузы конечно же понимает, что действует незаконно. А что поделаешь? Упрекаете в ловкачестве? Законы нарушаю? Наведите порядок, планируйте разумно, обеспечьте всех как надо, тогда и говорите! Если кого и призывать к порядку, то хозяйственников, снабженцев, а не трудяг-раисов. Пора положить конец бесхозяйственности, а не долбить: нехорошо, незаконно! Еще не родился на свет председатель, который
может выдать план без минеральных удобрений. И инженера такого не сыщешь, чтобы без запчастей заставил бесперебойно работать машины. Слушать кляузников слушают, а план, между прочим, не снижают. Ни тонны не сбрасывают с плана! Раньше все же было проще. Прежний секретарь все понимал. А этот не хочет ломать голову над трудностями. Ему и хлопок подавай, и от правил ни в чем не отступись. Сам попробуй!
Тяжелые думы, голова даже разболелась. Атакузы затряс головой, будто отгоняя назойливых мух.
Пепельно-серые барханы расступились, и впереди, у горизонта, среди мертвого моря неожиданно всплыл зеленый островок. Вот он — его город, окруженный зелеными саженцами, его стройка! Вагончики, палатки, камышовые шалаши среди хлопковых полей, а кое-где поднялись уже и кирпичные стены. Атакузы только взглянул на этот чудо-островок, и все обиды, все горестные мысли улетучились, пропали — мир посветлел.
3
От магистрали отходили дороги к землянкам бригад, и на этих боковых дорогах там и сям чернели холмики. Гудрон! Наконец выгрузили! Рабочие, человек десять, расстилали его лопатами, громадный самоходный каток утрамбовывал.
Атакузы на радостях выскочил из машины:
— Хорманглар! Не уставать вам, молодцы!
— Спасибо! — молодые парни, как по команде, выпрямили черные мускулистые тела, блестящие от пота, с интересом посмотрели на раиса.
— Рад вас видеть на моих землях, дорогие!
— Что поделаешь? — рассмеялся рыжеволосый парень с ясным наивно-голубым взглядом.— Кто силен, тот и отхватил, так ведь? Вот и нас сняли с восьмого совхоза, перебросили к вам.
— Есть еще одна — русская поговорка, дорогой: «Дитя не плачет, мать не разумеет». Уж я ли не плакал!
Рыжеволосый блеснул полоской зубов:
— Что-то вы не очень похожи на тех, кто плачет, раис-ака! Его товарищи дружно захохотали.
— Умеем и поплакать, и посмеяться. Вот закончите асфальт — сразу устрою сабантуй. Повеселимся, джигиты!
У дверей штаба Атакузы встретил бригадир колхозной строительной бригады. Растянул рот до ушей.
— Чему так разулыбался? Кирпич привезли?
— Привезли — не то слово. Четыре самосвала со вчерашнего дня ездят без передышки! Помните ту красавицу, ее еще на летучке пробирали...
— Начальника облбыта? Ну-ну!
— Сегодня чуть свет примчалась с помощниками. Осмотрела все и дала задание своим...
— Попробовала бы не приехать! Вчера в обкоме я им накрутил хвоста! — приврал на радостях Атакузы и тут же подумал: «А ведь и впрямь надо бы зайти в обком, утрясти с газом».
Вместе с бригадиром обошли городок. Да, сомневаться не приходилось: после летучки работа в степи закипела не только на участках Атакузы. И в соседних совхозах, и на канале гудом гудели механизмы. Намного больше стало машин, кранов, бульдозеров. В степи стоял невообразимый — а какой уж отрадный! — грохот, сновало множество незнакомых людей.
Атакузы расправил плечи, почувствовал себя победителем. Теперь можно было поговорить и с Наимджаном.
Наимджан уже больше месяца работал здесь на месте бывшего бригадира Али-Муйлова. Тот теперь в кишлаке. Тихий Наимджан, безропотный, всегда со всем согласен. Это жена его мутит, не дает покоя.
Солнце жарило вовсю. Подставишь неосторожно щеку или шею — будто пламенем лизнет. Был перерыв. Люди попрятались в землянках. Только повариха у котла возилась под камышовым навесом.
— Наимджан здесь?
— Здесь, раис-ака, в землянке.
Атакузы шагнул в полумрак землянки и как в рай попал — прохладно, хоть дышать можно. В одном углу обедали девушки, подстелили камышовые циновки. В другом углу прямо на земляном полу расположились парни.
— Хорманглар, милые девушки! Бог на помощь, джигиты! Все поднялись с места.
— Добро пожаловать, раис-ака!
Атакузы с трудом различил в сумраке Наимджана, присел рядом, взял с дастархана кусок лепешки.
— Как поживаешь, бригадир? Как дела, джигиты?
— Сами видите. Живем-поживаем под вашим заботливым крылом, прямо как на курорте!
Атакузы узнал голос — он уже сталкивался с этим парнем. Демобилизовался год назад из армии и прямо сюда. Весной в буран ходил вместе с раисом, осматривали с фонарем в руках поля. Парень не раз жаловался — условия жизни, мол, здесь плохие, в пустыне...
— Значит, опять за старую песню? — Атакузы прилег около Наимджана.
Парень посмотрел на раиса и осклабился:
— Я же говорю — курорт, а вы — старая песня!..
— Брось ехидничать, хватит!
— А вы не больно пугайте, раис-ака! А то, пожалуй, и с трактора слезу.
— Значит, хочешь испугать меня? Думаешь, трактор останется без тракториста? А на что ты рассчитывал, когда ехал сюда? Мечтал с ходу в рай попасть?
Парень со стуком отодвинул миску, привстал.
— Вам тоже не следовало бы ехидничать,— сказал, и голос его дрогнул.— Я-то знал хорошо, что здесь не рай! А вы... Где ваши обещания? Вот уже год, как мы тут. Разве это жизнь? Парней не жалко, так хоть девушек пожалели бы.
В землянке все замерло. Какая тяжелая тишина, слышно только,
как бурно дышит бывший солдат.,Все головы опущены, никто не хочет смотреть на раиса.
Атакузы не ожидал такого поворота, да и удар оказался неожиданным. Только что был в прекрасном настроении. И будто кетменем хватили по башке. Даже кусок лепешки застрял в горле, еле проглотил. Собрался уже прикрикнуть на парня: «Не мути, брось свои мелкие разговорчики!» — а тут из другого угла землянки, где кучей сбились девушки, послышался тихий всхлип.
Головы повернулись туда. Девушки — не различишь, которая где,— все в просторных платьях, широких шароварах, в громоздких кирзовых сапогах. Невозможно понять, которая из них плачет,— сидят, опустили платки на глаза. Будто плакальщицы собрались на траур.
«По какому праву ты так говоришь с ними? — одернул себя Атакузы.— Разве не их руками вырастили из твоих саженцев тутовую рощу, которой ты так гордишься? Не они спасли хлопчатник, выходили кукурузу? А кто трудится здесь и в дождь, и в пургу, в жару и в холод? Вот и сейчас пекло адское. Их ведь труд, сознайся, принес тебе славу. За их счет срываешь на всяких собраниях аплодисменты. Где твоя совесть? Какое имеешь право обманывать их да еще кричать при этом?»
— Дети мои! — голос Атакузы помимо его воли задрожал.— Не думайте, что я ничего не вижу. Вижу и знаю. Вам тяжело. Но... Кто-нибудь из вас сегодня был Е штабе?
Наимджан, сопевший в своем углу, поднял голову:
— Я был...
— Видел, как машины возят кирпич?
— Видел...
— Так вот, ребята, я обещаю вам: в этом году, до наступления зимы, вы — вы все будете жить в настоящих домах!
— Такое слово вы уже давали, еще весной прошлого года. Вспомните, раис-ака!
— Помню, дорогой солдат, все помню. Но не всегда могу. Ты же сам видишь — идет громадная стройка. В этой пустыне нет ни клочка земли, где бы не рыли, не строили. Не успевают. Но теперь говорю твердо, в последний раз: разобьюсь, а будет в этом году у вас жилье! Если не умру, если доживу до зимы, сдержу свое слово.
Из кучки девушек послышался тонкий взволнованный голос:
— Да продлится вовеки ваша жизнь, раис-ака!
Что-то перехватило горло Атакузы, он резко поднялся, жестом показал Наимджану: «Иди за мной!» — и стремительно вышел из землянки.
«Что же это я в тот день не всех пригласил на летучку? Пусть бы кто-нибудь из них сказал свое слово. Красавице из облбыта не вредно бы послушать».
Снаружи жгло так, будто всю пустыню охватило пожаром. Атакузы кинулся под навес. Подошел Наимджан, длинный, нескладный, смущенно потирая старой, замусоленной тюбетейкой бритую голову. Было заметно, чувствовал себя виноватым: не сумел предотвратить неприятный разговор в землянке.
— Что ж это получается, товарищ бригадир? Хромает у вас пропаганда, очень даже хромает...
Наимджан не знал, куда деть длинные, чуть не до колен, ручищи, виновато улыбнулся:
— Да вот... Молодые очень они, раис-ака, сами видите...
— Молодые должны быть как огонь, а у тебя — мокрые курицы. Как огонь! Понял?!
Что случилось с медно-черным, длинным лицом Наимджана? Незаметная раньше упрямая складка сошлась у бровей.
— Это они, вы говорите, мокрые курицы? Они...
— Да не трогаю я их. Просто хочу сказать: надо поднять у них настроение. Понятно? А теперь...— Атакузы обломил ветку тала, ударил ею по сапогу.— Хотел вот спросить про жену твою. Когда она кончит со своими кляузами?
— С какими кляузами?
— Овечкой прикидываешься? Хочешь сказать, жена твоя строчит жалобы, а ты сам по себе — ничего не знаешь, не ведаешь?
Грубо вытесанное лицо Наимджана менялось на глазах. Упрямая складка выступила резче. И глаза не опускал, смотрел в лицо раису.
— Я не могу приказывать жене...
— Ты что — мужчина или баба? Тюбетейка на твоей голове или платок?..
— Послушайте, раис-ака...— медленно начал Наимджан, но Атакузы прервал его:
— Этот несчастный дом! С твоего согласия я взял или нет?
— Согласен-то я был согласен...
— Глава дома согласен,— значит, аллах согласен, так ведь? Так чего же твоя жена трещит всюду: мужа ее я сослал сюда, в пустыню! Мало ей сплетен про дом. «Сослал»! Разве ты не сам дал согласие поработать здесь?
Наимджан опустил голову и неожиданно прыснул. И этого тоже никогда не разрешил бы себе прежний Наимджан — смирный, безответный.
— Согласие, его ведь тоже получают по-разному...
— Ах, вот оно что! Выходит, жена твоя правду говорит, значит, я выслал тебя в эту степь?
— Не выслали, конечно, я...
— А я-то рассчитывал: молодой, думал, наш Наимджан, в груди еще не остыл жар. Пусть, думаю, поработает здесь год-другой, покажет себя.
— Я и не бегу от работы. Сами видите...
— Спасибо, хоть не бежишь. А я-то, дуралей, мечтал, покажет себя парень, вырастет. Ну, думаю, вознесу его до небес! Героем сделаю! А ты даже со своей болтливой бабой не управишься, пляшешь под ее кар-най!
— Мою жену не трогайте, раис-ака! Прошу вас.
Не просьбу, а угрозу услышал Атакузы в голосе механика.
— Вот как! — Атакузы дрожал. Дрожал каждой жилкой своего тела.— Я так понимаю: ты и слова не можешь промолвить поперек
своей ненаглядной. А я тебя в бригадиры. Нет, не могу размазне доверить бригаду.
Огромная черная ладонь Наимджана сжалась в кулак.
— Не надо насмехаться, раис-ака! Ваша воля, забирайте бригаду, но насмехаться над человеком не имеете... А места много под небом. Не здесь, так еще где найдется.
— Как хочешь! Я-то принимал тебя за своего, думал, скромный парень, тихий. Ну что же, пиши заявление.
Наимджан выпрямился во весь свой длинный рост и прямо в глаза взглянул раису. Уголки толстых, растрескавшихся от жары губ скривила насмешливая улыбка.
— Нет уж, извините. Дураков нет! Писать заявление не буду.
— Тем хуже для тебя, освобожу без заявлений.
— Пожалуйста, как знаете.
— Сегодня же вечером будь в правлении. Получишь приказ. Вот так тихий, смирный парень! Атакузы не верил своим ушам. Постоял, подождал немного,— может, одумается.
— Ну что ж!..— процедил сквозь зубы, резко повернулся и зашагал к стоящей за арыком «Волге».
4
Хлопнула калитка. Атакузы, шатаясь, словно изможденный болезнью, медленно дошел до навеса из виноградных лоз и бросился в плетеное кресло у колодца. Шитье выпало из рук Алии. Она сбежала с айвана. Под большими лампами, видящими среди виноградных листьев, замкнутое, осунувшееся лицо мужа показалось бледным как полотно. Алия, похолодев, кинулась к нему:
— Что с вами, что случилось?
Атакузы нехотя поднял голову, долго смотрел на жену, будто не узнавал. Встал словно бы через силу, устало подошел к колодцу, опрокинул на голову ведро воды.
Алия подала мужу полотенце — успела принести.
— Похоже, обильное застолье было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41