«Ныне у Вас Осип Михайлович, с ним будьте весьма откровенны: он мудрый и мой верный друг».
8. С миллионом в Петербурге
1792 – 1793
Если раньше, проезжая города империи, Рибас не преминул бы остановиться у Каховского в Екатеринославе, завернуть в Киев, по старой памяти навестить родственников Демидова в Москве, а при случае побывать у Алексея Орлова, своего российского крестного, то теперь он никуда не заезжал, не сиживал у губернаторов за ломберами, не флиртовал с провинциальными барышнями. Он ночевал у знакомых полковых командиров, а утром экипаж с тройкой лошадей уносил его прочь.
Причиной столь скорой езды в Петербург не были начавшиеся в сентябре торжества в честь мира с Портой – контр-адмирал мог на них успеть. Он, может быть, впервые, просто торопился домой после столь долгого отсутствия. Впрочем, он не обольщался: каждая поездка в столицу осложняла его жизнь, обеспечивала постоянную толику неприятностей. «Что на этот раз?» – думал он.
О его приезде в доме были уведомлены. В вестибюле ждали слуги. Настя выпорхнула из своих покоев и поразила адмирала своей прической: над смуглым живым лицом с веселыми глазами покоилась высокая копна рыжеватых волос с гнездами драгоценностей в несколько ярусов. Челядь кланялась, припадала к руке. Секретарь Хозиков спускался от Бецкого и уже на лестнице вещал:
– Балтика обнимает адмиралов Черноморья. Все вниз – приветствовать героя.
За дочерьми послали в Смольный. Адмирал развернул штуку атласа, тканного золотом, накинул материю на плечи дочерей:
– Чтоб на балах первыми быть.
Девочки по-английски приседали, держались серьезно. Скромные платья воспитанниц дополнялись модными половинчатыми чулками – спереди желтые, сзади черные.
– Каковы успехи? – поинтересовался отец.
– Софья недавно пела в опере с кадетами. Катя танцевала в балете, – ответила мать.
– На торжество мира я была в свите Богини-победительницы, – похвастала Софья.
– А во время шествия у тебя корона на бок съехала, – сказала Катя.
Условились, что обедать будут у Бецкого, наверху, как в прежние времена, и адмирал остался наедине с женой.
– Как Иван Иванович?
– Ах, увидишь.
– Чем живут в Петербурге?
– Страхом. Повсюду ищут вольтерьянцев и масонов.
– Что же их искать? В Петербурге все дворяне – масоны.
– А теперь все открещиваются! Началось с книги Радищева.
– Я ведь тоже масон, – посмеивался адмирал.
– Ты зря так легко к этому относишься, – она села на софу. – Даже секретарю Екатерины Храповицкому пришлось оправдываться в том, что он был когда-то масоном. У прокурора Самойлова есть списки мартинистов. Но все они отказываются от принадлежности к ложам.
– Понимаю. Списки есть, а вот масонов в Петербурге теперь нет.
– Я уже от тебя устала. Я прилягу.
Она устроилась на подушках. Рибас присел рядом.
– Твоя головка похожа на улей, – сказал он.
– Это и есть пчелиный улей! При дворе состязаются: у кого пчел больше.
– Теперь кусаются не зубками, а прическами? – Он обнял ее.
– Не тормошите меня, адмирал. Вечером бал. Утром я два часа с горничной возводила этот улей. А в Петербурге говорят, что у вас на каждой бригантине по любовнице.
– У меня не так много бригантин.
Настя снова заговорила о петербургских событиях:
– Ах, книги масонов палачи жгли под виселицами на площадях. После твоего последнего отъезда ложи в Петербурге запретили. Масоны укрылись в Москве. Главное, они сочувствуют французской крамоле. Командора Новикова хотели было сослать, а теперь заперли в Шлиссельбурге. На пятнадцать лет. Радищева Сенат приговорил к смерти, но императрица сослала его на десять лет. Масонов преследуют по всей Европе. В Неаполе их ложи разгромлены, а имущество конфисковано.
За пять лет войны адмирал лишь изредка вспоминал о своем масонстве. Абстрактные поиски истины для него давно потеряли смысл. Но теперь любой охотник мог пустить в ход интригу о его принадлежности к масонству. Значит, жди неприятностей.
Насте он подарил браслет с черными малазийскими гранатами, купленный у херсонского ювелира. Бецкий не смог оценить картину, школы Рубенса, которую Рибас приобрел по случаю у поляка-коммерсанта: Иван Иванович ослеп совершенно. Но не его слепота удручала домашних. За обедом он несколько раз спросил: не приехал ли Алеша из корпуса и не пора ли ехать в Зимний, чтобы читать императрице Вольтера. Старик тихо выживал из ума.
Рибас послал адъютанта известить Военную коллегию, Адмиралтейство и канцелярию Зимнего о своем приезде. Базиль Попов не замедлил явиться к концу обеда, и они прошли в кабинет Рибаса, окнами выходящий на Царицын луг. Рибас сетовал на то, что его просто переименовали в контр-адмиралы после Ясс, тогда как Мордвинов получил орден Владимира и власть.
– Я знаю, что вы не ладите, – сказал Базиль. – Но поверьте, я не раз писал ему о вашем добром к нему отношении.
– Теперь отношения иные, – твердо заявил адмирал. – В пику мне и Суворову он затеял немыслимое дело: строить порт при Очакове, рыть там канал и водоем для судов, когда при Хаджибее никаких каналов не нужно и можно сэкономить миллион.
– Приготовьте все бумаги, планы, чертежи. Я прослежу, чтобы императрица узнала о них.
Базиль после смерти Потемкина заведовал комнатными суммами Екатерины, комиссией прошений, а теперь и Колывановскими и Нерчинскими заводами, как начальник императорского кабинета.
– Что мне подарить молодым и императрице? – спросил Рибас.
– Камни.
– Я так и думал. Кстати, я до сих пор не знаю: в прошлом году вы передали от меня императрице головку молодого Ахилла из каирского камня?
– Я вам не писал? Императрица была весьма довольна.
Адмирал показал Базилю столешницу, по краям выложенную шлифованным орнаментом из радонита и нефрита, блистающим розовым и голубым, а в центре серым и черным отливал бастионный агат.
– Прекрасно, – одобрил Попов. – В этой столешнице есть и политический смысл. Армия в войну взяла немало крепостей. Лично вы – четыре. Так что фортификационный агат будет как нельзя кстати.
– Я хотел бы на этой столешнице подать свои планы и чертежи порта и города при Хаджибее.
– Ни в коем случае. Подарками нельзя заботить монархиню. Положите на столешницу табакерку для Александра Павловича и что-нибудь для новобрачной.
– У меня есть кулон с радонитовым пейзажем в серебре.
– Вполне подойдет.
Подношения адмирала перед началом бала в Зимнем приняты были благосклонно. Правда, Екатерина восприняла появление Рибаса как само собой разумевшееся и не сказала ему и двух слов. Адмирал битый час фланировал меж придворными. Узнал, что Кутузов отправлен послом в Константинополь, что Гудович стал Кавказским генерал-губернатором, получил шпагу с лаврами и алмазами и орден Андрея Первозванного. Зубова на балу не было. Уставший с дороги, воистину попавший с корабля на бал, Рибас уехал рано.
Утром пришел Виктор Сулин, друзья обнялись и отправились на прогулку по Петербургу. Город был прежним – болотистым, дождливым и чужим. Богатых усадьб с медными шалашами крыш прибавилось. В Невском монастыре сиял шлем новопостроенного Троицкого собора. По Воскресенскому мосту проезжали из Литейной части редкие экипажи на Выборгскую сторону, где высвечивались на сером небе кресты церквей Честных древ Всемилостивейшего Спаса и Святого Нилы Столбенского.
Возле кондитерской «Болонья» адмирал велел кучеру остановиться и предложил Виктору зайти внутрь.
– Адмирал теперь заезжает к нам раз в пять лет, – развел руками Руджеро. – Сильвана! Лучшего вина!
Дубовый стол у окна был занят двумя господами в низко надвинутых шляпах. В одном Рибас узнал аккуратного человечка – Джачинто Верри, который в свое время пытался продать ему бумаги несчастного фехтовальщика Скрепи. Второй… что-то неуловимо знакомое почудилось адмиралу в облике второго господина, прежде чем тот отвернулся к окну.
Гостей усадили у противоположного окна. «Черт побери, – подумал Рибас, – могут быть неприятности» Сильвана принесла кувшин фалернского, которое пенилось в бокалах и было достойно тоста за молодость в Ливорно. Ударившись в воспоминания, Руджеро тараторил о русских моряках – щедрых клиентах «Тосканского лавра», а Сильвана во все глаза смотрела на адмирала, будто он был минутным явлением из ее тайных грез. Наконец спутник Джачинто Верри повернулся и Рибас узнал его. Бог мой! Постаревшее плохо выбритое лицо, неопрятная" косичка из-под шляпы, серый плащ-епанча простолюдина, никаких бриллиантов в ушах бывшего модника – неужели это Ризелли? Не медля ни секунды, Рибас поднялся из-за стола, обогнул прилавок и подошел к нему.
– Похоже, что вы целую вечность здесь ждете меня, – сказал он Ризелли, игнорируя вставшего навстречу Верри.
– Кажется, мы знакомы, – сказал Верри, а Ризелли подал ему неприметный знак и хриплым тихим голосом сказал:
– Оставьте нас.
Верри отошел к прилавку и заговорил с Сильваной, которая с тревогой наблюдала, как адмирал садится напротив Ризелли.
– В мои планы не входила личная встреча с вами, – произнес Диего и оценивающе взглянул на улыбающегося адмирала, на его кафтан с орденом Владимира и георгиевскими крестами и продолжал: – Вы сумели удачно распорядиться своей жизнью в России. Но сохранением ее вы обязаны мне.
– Что ж, мне остается благодарить вас?
– Не вижу в этом ничего зазорного.
Рибас нарочито смиренно склонил голову и сказал:
– Благодарю вас, что позволили мне жениться по любви. Благодарю за то, что не оставляли меня своим вниманием. Благодарю за неудачное покушение на меня. Благодарю за карьеру моих братьев. За смерть Эммануила благодарю.
– Все в руках божьих, – Ризелли был серьезен, а Рибас все-таки не верил, что господин с усталым изможденным лицом и затравленным взглядом – Ризелли.
– Вот моя догадка о ваших обстоятельствах, – вслух раздумывал адмирал. – Масоны изгнаны из Неаполя, и вы волею обстоятельств оказались в Петербурге, где масонов сажают в крепость.
– Я путешествую, – ответил Ризелли и всмотрелся в лицо визави. – Вы не изменились, только черты лица стали грубее.
– Россия – отнюдь не благословенный Неаполь.
«Странно, но я не испытываю к нему вражды, – подумал Рибас. – Он жалок. Судьба, наконец, сбила с него спесь… Но может быть, это всего лишь блеф?»
– Ну что ж, прощайте, – сказал адмирал, намереваясь подняться, но Ризелли остановил его:
– Всего два слова. Скажите, не изменились ли виды на свадьбу дочери нашего Фердинанда и внука императрицы?
Рибас не знал, что ответить: он слышал об этом впервые! Ризелли по-своему истолковал молчание адмирала.
– Мое любопытство, надеюсь, не задевает вашу щепетильность. Ведь это не военные, а скорее матримониальные дела.
– Бывает, они стоят секретов армии, – ответил Рибас, раздумывая.
– Моя семья бежала в Австрию, – сказал Ризелли. – Мы совершенно без средств. Если русская императрица стоит за этот брак, я мог бы стать посредником, приехать в Неаполь – Фердинанд и королева мечтают выдать свою дочь за петербургского принца, а я своим поредничеством вернул бы их расположение и поместья.
Я говорю откровенно, потому что уверен: и вы всей душой за этот брак.
«Еще бы, – подумал Рибас. – Дружественное сближение Неаполя и России в этом случае было бы полным. При благоприятном исходе и для меня открылись бы совершенно новые возможности. Однако не надо забывать: помощи у меня просит вчерашний недруг».
– Хорошо, – сказал он вслух. – Я выясню некоторые обстоятельства и дам вам знать через хозяина этой лавки.
Собственно, предстояло узнать все с самого начала. Настя заявила, что проект женитьбы сына Павла Константина на неаполитанской принцессе окончательно отвергнут Екатериной. «Окончательно ли»? – спросил себя адмирал и отправился к неаполитанскому посланнику герцогу Серракаприоле.
Герцог радушно принял его в кабинете, обставленном светлой ореховой мебелью, расспрашивал о войне, о планах адмирала. Он был обаятелен по-прежнему, но далеко не так наивен, как восемь лет назад.
– Я сожалею, что не был в Петербурге, когда возникла возможность сватовства принца Константина с дочерью Фердинанда, – сказал Рибас. – Для Неаполя упущена великая возможность.
– Да! – подхватил герцог. – Но момент для сватовства оказался очень неудачным. Хотя наш король и министр Актон сделали, что могли, – постановили не иметь никаких сношений с Францией. А конвент отправил к неаполитанским берегам тулонскую эскадру Латуш-Тревиля. Что оставалось делать под прицелом французских пушек? Пришлось пойти на уступки, чтобы спасти королевство от больших несчастий. Фердинанд заверил Париж, что не вступит ни в какие переговоры, наносящие вред Франции.
– И не пойдет на сватовство.
– Да. Вы не можете себе представить гнев императрицы Екатерины! Какое уж тут сватовство! Меня вызвал вице-канцлер Остерман и выразил крайнее неудовольствие.
– Вместо этого он мог бы предложить Неаполю помощь, – сказал адмирал.
– Именно так я и ответил ему. Но уж было поздно: французские пушки диктовали условия. Но представьте, именно в этот момент два опрометчивых дипломата стали внушать Екатерине, что женитьба принца Константина и младшей дочери Фердинанда весьма желательна.
– Кто же они?
– Маркиз Галло – он теперь посланник в Вене, и граф Андрей Разумовский, российский посланник в Австрии. Разумовский написал Екатерине, что брак будет полезен во всех отношениях. И это в то время, когда в Неаполе распространились французские идеи, создавались якобинские клубы! Конечно же русская императрица возмутилась: о каком браке может идти речь?!
– Но дорогой герцог, – сказал адмирал, – сейчас обстоятельства изменились. Англия объявила Франции войну. Корабли Латуш-Тревиля ушли. Фердинанд заключил союз с Англией. Следовательно, ничто не стоит на пути к этому браку.
– Не знаю, не знаю, – герцог задумался. – Все дело в том, что русская императрица была слишком резка в своем отказе.
– В официальном отказе?
– О, нет. Но молва не знает границ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82