Рибас тотчас поехал в корпус, зашел в комнату Кумачино и не застал в ней учителя. Все в комнате говорило о поспешном бегстве. Рибас заторопился в Меньшиковский дворец, в канцелярию, где встретил генерала Пурпура.
– Вы уезжаете, – сказал Андрей Яковлевич, – да еще наш опытный фехтовальщик только что подал прошение об отставке.
– Где он?! – воскликнул Рибас.
– У него в Вологодской губернии заболела невеста, – отвечал Пурпур. – Она там у какого-то помещика гувернанткой, и господин фехтовальщик решил уехать не откладывая.
Конечно же, шпион бежал. «Бог с ним, – подумал Рибас. – Мое прошение о переводе в армию, несмотря на увещевания Бецкого и ссору с женой, удовлетворено. Можно и ехать». Но Пурпур положил перед ним исписанный лист и сказал:
– Читайте.
Это было подметное письмо, в котором Рибас обвинялся хоть и не во всех смертных, но во многих грехах. Оказывается, он не платил карточные долги, непристойными анекдотами развращал кадет, пренебрегал обязанностями, неумеренно пил и даже обложил воспитанников данью взамен хороших отметок.
– Конечно, все это клевета, – сказал Пурпур. – Но ваш поспешный отъезд в армию могут превратно истолковать.
«Вряд ли Кумачино успел приложить руку к этому пасквилю», – подумал Рибас и вспомнил своего недоброжелателя:
– Уверен: это подлость Лехнера! Он восстанавливает против меня воспитанников.
– Доказательств нет. Я советую вам повременить с отъездом.
Тем временем многое менялось в судьбе сослуживцев Рибаса по турецкой компании. Марк Войнович получил назначение командовать Астраханской флотилией. Петр Пален стал полковником Ямбургского полка. Леонтий Бенигсен в киевском легко-конном полку стоял на кордонах у Могилева. Григорио Кушелев из комиссии по описанию войны на Средиземноморье ушел в отставку в чине капитана.
Семнадцатилетний Алексей Бобринский записывал в своем дневнике конца 1779 года:
9 ноября, вторник. Г-жа Рибас со своею девочкою и новою кормилицею приходила навестить мужа. В корпусе была опера.
19 ноября. Рибас сказал мне, что он подал просьбу об отставке, так как видит, что кадеты недовольны им.
11 ноября. Он мне сказал, что мы поедем на волчью охоту.
15 ноября. Ничего не было, кроме того, что по словам Рибаса, князь Орлов сказывал Ея Величеству о том, что я ничего не учусь и что Бецкий очень на то сердится.
17 ноября. Я обедал у Бецкого. Я имел честь видеть Ея Величество в Эрмитаже. Г-жа Рибас очень хвалила Дурова за то, что он так хорошо играет в трагедии. Ея Величество по-видимому в очень хорошем расположении духа. Г-жа Рибас рассказывала Великому князю историю с г. Ж.
19 ноября. Катался в санях. Нынешний день сняли мост. По реке шло много льдин. У нас обедал г-н Росси. Он играл с Рибасом и Ребиндером, и Рибас проиграл 150 рублей.
20 ноября. Росси опять обедал и опять играл, и Рибас проиграл 60 рублей.
3 декабря. Рибас возвратился в бу2 часов утра. Бецкий в первый раз посетил нас в нашем новом помещении. Между прочим он мне сказал, что Ея Величество пожаловала 2000 рублей на мебели и что мы должны отправиться в Эрмитаж, чтобы вместе видеть Ея Величество.
4 декабря. Ничего не было замечательного кроме того, что мы с Рибасом ездили в санях к Бецкому; мы были также у г-жи Рибас. Бецкий назначил по воскресеньям быть собранию родителей.
5 декабря. Была итальянская опера для кадет, где был его превосходительство г-н Пурпур со своею дочерью.
6 декабря. Была репетиция трагедии, которую будут играть в Воскресенье. Рибас мне сказал, что я похож на сатира. Он мне сообщил, что князь Орлов посылал к Бецкому просить, чтобы ему приехать посмотреть нашу новую квартиру в корпусе.
13 декабря. После обеда я был в Эрмитаже, чтобы иметь честь видеть Ея Величество и благодарить ея за подарок, который она изволила мне пожаловать, после чего мы были у девиц Энгельгард, где и оставались, пока не пришло время идти смотреть оперу «Лючину».
15 декабря. Я обедал у Бецкого с Рибасом, и Рибас просил, чтобы я написал следующий примерный счет: 200 аршин шестяной материи – 100 р. Биллиард 100 р. Два зеркала 60 р. Бронзовые ручки 66 р. Разные другие вещи 50 р. Словом, всего на 626 руб. Я позабыл многое из этого счета. Бецкий дал мне 200 руб.
20 декабря. Рибас сказал мне, что Ея Величество изволила мне подарить 1000 руб. и что мне придется получить из этих денег только 800 рубл. Кадеты ходили в Немецкий театр смотреть русскую оперу «Несчастие кареты».
Рибас и Алексей переехали в новые покои в корпусных флигелях, и, после получения подметного письма, господин подполковник ввел строгий учет денежных сумм воспитанника. Столкнувшись с тщедушным Лехнером в длинном кадетском коридоре один на один, Рибас схватил его за лацканы, поднял в воздух и придавил к стене со словами:
– Если пасквили будут еще иметь место, я прошибу вашей головой это препятствие.
Но как удивился господин подполковник, когда узнал, что после его отъезда при Алексее назначен состоять Лехнер! Императрица утвердила его на этом поприще. Рибас спорить не стал: воистину – свято место пусто не бывает, но порой его занимают наши враги.
Больше подметных писем не было. Но кадеты по-прежнему выказывали свое недовольство господином подполковником. Собственно, это происходило из-за бесхарактерности стареющего Бецкого. Он то разрешал бывать родителям воспитанников в корпусе, и вереницы карет подъезжали к дворцу Меньшикова, то запрещал. Тогда их встречал Рибас и объявлял новое распоряжение генерала: свидание отменяется. Естественно, это вызывало негодование и обращено оно было на Рибаса.
Настя, узнав, что муж определен в Мариупольский легкоконный полк, спросила:
– Где это? Не в Индии ли?
– Если ты все-таки азовская княжна, то это недалеко от мест твоего детства, – рассмеялся Рибас. – Что передать твоим родственникам, если я их вдруг встречу?
– Я давно сирота, – вздыхала Настя.
В армию Рибас увольнялся полковником. Мартовским вечером, после первого солнечного дня, он предстал перед женой в новой форме. Легкоконным полкам предписывалось иметь экипировку драгун, а поэтому на господине полковнике ладно сидел белый мундир с золотым аксельбантом, из-под черного с желтой оторочкой галстука виднелся бирюзовый камзол, кюлоты цвета камзола у колен охватывали раструбы сапог с вызолоченными шпорами. Галун на шляпе, кокарда, кисти, эфес палаша, ножны – все сверкало золотом, в одной руке полковник небрежно держал перчатки, в другой гранатовые четки, к которым был прикреплен мальтийский крест – так рыцари Иоанна носили его в семнадцатом веке. Настя мысленно ахнула, но вслух сказала:
– Все-таки не забывай, что ты муж, а не жених.
Она повела его к Бецкому, и генерал объявил, что пригласит художника из Академии, чтобы сделать живописный портрет воина перед походом.
Воин отправился в Зимний, в Эрмитаж, где в обществе императрицы увидел послов, вельмож, офицеров. Все шло, как обычно. Безбородко штрафовал за вранье. Екатерина играла в шахматы с прусским посланником. Неаполитанский посланник дюк Сан-Никола говорил Рибасу:
– Англия с потерей американских колоний враждует с Францией и Испанией. И захватывает корабли нейтральных стран. Так что объявление Россией политики вооруженного нейтралитета я считаю мудрым шагом.
– Но Неаполь настроен мирно, – в свою очередь говорил Рибас. – Поддержит ли он нейтралитет вооруженный?
– Это большая игра, – отвечал Сан-Никола. – К сожалению, мы зависимы от политических ветров из Испании и Франции.
Безбородко пригласил полковника к императрице.
– Я вижу перед собой человека, которому все удается, – сказала она окружающим ее придворным. – Кажется, года три назад я приняла его капитаном в корпус, теперь он полковник. Мы хотели, чтобы у его жены родилась дочь – так и случилось. Он кавалер мальтийского креста. Скажите, господа, кто перед нами?
Господа мялись, медлили. Екатерина, почему-то недоброжелательно взглянула на Рибаса и объявила:
– Перед нами свободный и удачливый человек.
Она не протянула ему руку, а отпустила кивком головы. «В чем я удачлив и от чего свободен?» – думал Рибас.
На следующий день он отправился из корпуса верхом к Виктору Сулину, чтобы проститься с ним, но застал друга в сборах.
– Я составлю вам компанию до Москвы, – объявил Виктор обрадованному Рибасу. – А там посмотрим.
День был теплым, капельным, и Рибас на свою беду решил проехаться верхом по Васильевскому острову. Линиями мимо церкви Благовещенья выехал к мелколесью и, обнаружив накатанную дорогу, дал коню шпоры. Проехав версты две, увидел мужиков, везущих на санях гроб к Смоленскому кладбищу. Повернул, поехал шагом, подставив лицо закатному солнцу. Говорил сам с собой: «Характер не переменишь, и если я из непоседливых, надо следовать характеру. Иначе начнется хандра. Мне двадцать девять, я еду в армию, и если я в самом деле свободный и удачливый господин, судьба предложит мне свои возможности». После этого следовало сказать «Аминь», но он уж был шагах в двадцати от мелколесья, вечерело, и вдруг в кустах блеснуло огнем, раздался пистолетный выстрел и пуля сбила с господина полковника шляпу с золотым галуном.
Конь прянул в сторону. Рибас едва удержался в седле, но стегнул лошадь плеткой, развернул и направил прямо на кусты. Оттуда выскочил человек в зеленой накидке. В руке пистолет. Одной рукой человек схватился за дерево, другую, вооруженную, стал поднимать, прицеливаясь. Но вдруг одна нога его провалилась в снег по колено. Человек потерял равновесие, неестественно согнулся вперед, отталкиваясь ладонью от наста, но ладонь утонула в снегу. И в это время конь с Рибасом пронесся над нападавшим.
Проскакав саженей двадцать, Рибас повернул коня вспять. Человек на снегу не шевелился. Рибас подъехал ближе, соскочил с коня, обнажил палаш и осторожно приблизился. Нападавший никак не отреагировал на это. Рибас склонился над ним, увидел размозженный подковой лошади лоб и узнал учителя фехтования Кумачино. Глаза его закатились. Темные сгустки крови сползали с бровей на щеки, и полковник понял, что Кумачино мертв. Не ведая, что делать дальше, Рибас некоторое время стоял над ним.
«Доехать до первого дома, рассказать о случившемся, вызвать полицию? Но тогда… придется слишком многое объяснять». В кустах, где в начале нападения стоял Кумачино, он нашел пистолет и вдавил его сапогом в снег. То же самое сделал и с другим пистолетом, из которого Кумачино не успел выстрелить. Затем вскочил в седло, объехал окрестности и нашел лошадь, привязанную к дереву. На ней учитель и приехал сюда, чтобы устроить засаду. Рибас отвязал ее, стегнул плеткой и лошадь понеслась в сторону Невы. И Рибас посчитал, что самым благоразумным будет уехать отсюда.
«Очевидно, он следил за мной от самого дома Виктора. Но что толкнуло его на этот отчаянный шаг? Боязнь, что при встрече я его арестую? Последний разговор с Алексеем Кумачино вел о Неаполе. О нейтралитете. Шпион был подослан, чтобы узнать о нем и каким-то образом помешать? Он человек Ризелли?» Эти вопросы оставались без ответа.
Теперь отъезд в армию был не только желательным, но и в какой-то мере спасительным. Кто знает, к чему приведет следствие, когда труп Кумачино обнаружат. Его пистолеты нужно было взять с собой», – подумал Рибас, но возвращаться не стал. Естественно, о происшедшем он не рассказал никому, и никакие сообщения, что Кумачино нашли, в корпус не поступали. Может быть, у него не было при себе никаких бумаг? Как бы то ни было, но через два дня Рибас и Виктор в полную оттепель и распутицу выехали из Петербурга по московскому тракту.
9. Полк в Новоселице
1779–1781
Даже Виктору Сулину Рибас не рассказал о случившемся на Васильевском перед отъездом, хотя скучная дорога до Москвы не раз представляла такую возможность. В Москве они приехали на Басманную к дому Прокопия Демидова, который не оставлял своим вниманием ни Бецкого, ни Рибаса, частенько присылал из старой столицы домашние настойки из малины, ежевики, рябины и крыжовника, неизменно указывая секретарю Хозикову: сколько бутылок отправить Потемкину, а сколько оставить Бецкому и Рибасу.
Бывая в Петербурге, Прокопий Акинфович по-старохватски, как он говорил, волочился за Настей и своеобразно давал взятки вельможам. Встретившись с Елагиным, он взял у него перстень, вышел в отхожее место и там его выбросил. А перед Елагиным извинялся, говорил, что обронил случайно и тут же платил за перстень двойную цену: взятка была дана.
И теперь, когда подъехали к дому на Басманной, они увидели Прокопия Акинфовича, катающегося верхом на тщедушном человечке в овчине. Миллионер «подъехал на скакуне» к гостям и объявил:
– Я в Петербург скачу, а вы ко мне? – он соскочил с несчастного, и тот хрипло сказал:
– Час вас катаю, Прокопий Акинфович. Пить хочу.
– А принесть ему вина в моей саксонской чаше!
Чашу принесли, тщедушный человек напился и тут же с размахом разбил драгоценный саксонский фарфор о ступени крыльца. Демидов опешил, но потом вдруг бросился целовать тщедушного человечка и объяснил гостям:
– Ему сорок тысяч позарез надо. А дать ему сорок тысяч!
Двери в дом миллионера сверху, чуть ли не на половину высоты оказались забиты досками, гостям пришлось нагибаться, чтобы войти в дом, где и другие двери имели точно такой вид. Демидов снова объяснил:
– Намедни у меня знатная ассамблея была. Гордая знать съезжалась. Вот я их и заставил возле каждой двери мне поклоны бить!
Он велел приготовить приезжим комнаты, за обедом угощал русскими кушаньями: богатыми щтями с курами, свиным лбом под хреном и щтявным квасом, пенившимся, как шампанское. Во время обеда заезжий купец был поставлен у стены с приказом: не моргать час – тогда просьбу его о ссуде Демидов обещал удовлетворить. Возле купца он поставил камердинера, и тот смотрел: не моргает ли купец, а сам Прокопий подбегал к нему, махал руками у его лица, чтобы купец не выдержал испытания.
– Это что, – говорил Демидов, возвращаясь к столу. – У меня один малый взялся целый год в постели пролежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82