Не без кокетства Настя сообщала, что «самый великий из свободных людей и самый свободный из великих» Дени Дидро прислал ей сердечный привет из Гааги.
Намеки о блестящей карьере при дворе не были загадкой: уж год, как Петербург шептался, судачил и перемывал косточки новому фавориту самодержицы – Григорию Потемкину, который, кстати, тоже служил в армии Румянцева волонтером, после чего, откровенно попросился в адъютанты к Екатерине, очаровал умом, обольстил статью и был приближен настолько, что попросту поселился при дворце. А новый фаворит – это означало и множество новых лиц при дворе, которым виды на карьеру открывались, как врата земного рая.
Рибас остро сожалел, что нет рядом Витторио, с которым он посоветовался бы обо всем. Но возвращаться в Петербург, чтобы стать капитаном при кадетах, волонтер не хотел.
Часто посещая штабных фельдмаршала Румянцева, он сошелся с двумя подполковниками – Петром Зава-довским и Александром Безбородко, и как-то за картами, когда пили вино между талиями, Безбородко сказал:
– Вот незадача: австрийская армия перешла свои границы и занимает придунайские княжества.
– Это слухи? – спросил Рибас.
– Нет. Был курьер от генерала Борка. Австрийцы хотят покровительствовать Молдавии.
– А попросту отхватить даровые земли, – сказал Завадовский.
– Главное: как они это делают! – рассмеялся двадцативосьмилетний Александр. – Совершают дневные марши, а к вечеру впереди войск выставляют пограничные столбы с австрийским гербом!
– Они хотят вовлечь нас в военные действия, – сказал Рибас.
– Румянцев решил ответить мудро: по трактату Валахия и Молдавия возвращаются Порте Оттоманской, так что пусть турки и разбираются с австрийцами. Завтра курьер уезжает к Борку.
Узнав это, Рибас извинился, оставил игру и поспешил к Каменскому, прибывшему в Кучук-Кайнарджи. Цирюльник брил его в тени шелковицы, когда волонтер обратился к нему с просьбой:
– Генерал, семейные обстоятельства требуют от меня скорого отъезда в Италию.
– А как же петербургские кадеты? Останутся без такого молодца?
– Осенью я вернусь в Петербург.
Каменский нахмурился.
– Так что же, прикажешь, чтобы я тебе дал подорожную в Неаполь?
– Нет. Мой неаполитанский паспорт при мне. Сейчас отправляется курьер к Борку. Прошу позволения сопровождать его, а уж австрийцы, надеюсь, не задержат на границе неаполитанского подданного.
В конце августа Рибас заночевал в гостинице «Золотой феникс» в Вене. Не имея рекомендательных писем ко двору, он решил не являться и к русскому посланнику. Последний непременно сообщил бы о его визите в Петербург, а волновать Бецкого и невесту волонтер не хотел.
За сто золотых он продал своего скакуна, пересел в почтовую карету и направился в сторону Адриатики. Из Венеции морем добрался до Равенны, где слег в гостинице с жестокой лихорадкой, а когда дело пошло на поправку, обнаружил, что бессовестно ограблен во время болезни. Расследование ни к чему не привело. Хозяин гостиницы отнес Рибасов перстень ювелиру, и волонтер нанял экипаж до Ливорно. Но на развилке дорог в пригороде Пизы велел кучеру свернуть в холмы, к палаццо Алехо Орлова.
У знакомых ворот стояли двое часовых. Не выходя из экипажа, Рибас спросил по-русски:
– У себя ли граф?
– У себя они, – обрадованно ответил солдат. – Сейчас доложу, барин.
Кучер снял нехитрую поклажу волонтера и положил ее у ворот. Рибас вошел во двор, но второй часовой окликнул его:
– Барин! Нельзя туда.
Из палаццо вышел высокий без парика черноволосый офицер и, любезно улыбнувшись, представился:
– Генеральс-адъютант его превосходительства Иван Христинек. С кем имею честь?
Рибас объяснил. Любезность адъютанта сбежала с лица вместе с налетевшим октябрьским ветерком.
– Его превосходительство вряд ли сможет принять вас.
– Болен?
– Уезжает.
– Я в чрезвычайно затруднительном положении, – сказал волонтер. – Поэтому прошу доложить обо мне.
– Боюсь, что я не смогу этого сделать.
«Чего испугался этот генеральс? – недоумевал Рибас. – Не думаю, чтобы Орлову досаждали люди приехавшие с театра военных действий. Может быть, у Алехо дама?»
Не обращая внимания на адъютанта, волонтер прошелся вдоль стены дома. Возле конюшен солдаты выгружали с подводы корзины с маслинами. У бокового входа в палаццо женщина в чепце-беретто принимала корзины, придирчиво осматривала, жестами показывала: какую вносить в дом, какую оставить. Когда она выпрямилась и взглянула на Рибаса – он, наконец, узнал ее. Это была Сильвана. Она ничуть не удивилась подошедшему волонтеру. Удивлялся и досадовал поджидавший ухода Рибаса адъютант:
– «Тосканский лавр» переехал в это палаццо? – спросил Рибас женщину.
Сильвана поклонилась, щеки ее вспыхнули румянцем.
– Я здесь экономкой.
– А твой брат?
– По-прежнему в Ливорно.
– Я остановлюсь у него.
Сильвана ничуть не изменилась. Смуглое продолговатое лицо с чеканно правильными чертами по-прежнему излучало приветливость и материнскую женственность. Рибас не узнал Сильвану только потому, что совершенно не ожидал увидеть ее здесь. Подошел адъютант Христинек и надменно произнес:
– Если вам еще что-то нужно, задавайте вопросы мне.
Рибас засмеялся:
– Воздух Италии поистине удивителен. С тобой или чересчур любезны, или усердно напрашиваются на ссору. Советую вам немедленно выбрать что-нибудь одно, генеральс.
Христинек выпучил глаза и не знал, что отвечать.
Орлов в синей накидке с золотистым воротником вышел из палаццо. Из дальнего угла двора к нему вынеслась красно-лаковая карета с вызолоченными вензелями. Кучер с трудом осадил резвую тройку английских скакунов. Рибас остановился в пяти шагах от Орлова, тот узнал его, ничего не сказал, даже не кивнул на поклон волонтера. Адъютант открыл дверцу. Орлов, шагнув на ступеньку, повернул голову в сторону волонтера и коротко приказал:
– Садись. – И влез в карету первым. Рибас подошел, вырвал дверцу из рук опешившего генеральса и захлопнул ее за собой.
– Ну, говори, – сказал Орлов, когда в окошке кареты замелькали желтеющие холмы пизанских виноградников. Рибас без околичностей поведал о своих петербургских предприятиях. Алехо кривил напудренное лицо. Бецкого назвал крокодилом лисьей породы. Об окончательной отставке брата-фаворита сказал:
– Или застрелится, или сопьется.
– В армии мне говорили, что он жениться хочет.
– Сколько я его знаю, он только то и делает, что женится, но без венца. – Орлов о чем-то задумался и вдруг спросил: – Ты когда приехал?
– Только что.
– Никуда не заезжал?
– Сразу к вам.
– А поклажа твоя где?
– У ворот, возле часовых.
Алехо помолчал, что-то обдумывая, потом, видимо, одобрив свои мысли, сказал:
– Это хорошо. Сиди в карете и не высовывайся.
Остановились за мостом через ручей у стены средневекового замка. Орлов вышел из кареты, крепко припечатав за собой дверцу. Снаружи послышались женские голоса. По-итальянски почему-то говорили стихами. На русском сказали, что Александра Львовича, увы, как раз нет дома. По-французски защебетали, что счастливы, что граф будет владеть ими беспредельно. Голоса удалились. Рибас привычно и обреченно обдумывал свое положение. Вспоминал, как в Ливорно судьба и Витторио Сулин свели его с Орловым, как он, Рибас, почти нехотя знакомился с русскими, как закружила его круговерть приключений, а теперь он оказался в полной зависимости от того, что скажет и что предложит ему Алехо Орлов. Конечно, добраться до Неаполя не составило бы труда, но явиться домой с пустыми карманами… Если бы знать… Фрегат «Король Георг» не остался бы без пассажира… Он заснул. Очнулся от крика:
– Гони в Скучное!
Орлов ввалился в карету, в окошке которой закачались сумеречные холмы. «В какое Скучное мы едем?» – встряхнувшись от сна, удивился Рибас. Но вспомнил, что подмосковное имение Орлова зовется Нескучным и, верно, Скучным он именует свое пизанское палаццо.
– Что на Дунае? – спросил Алехо, как будто и не было у него только что свидания с любовницей. О распре генералов под Шумлой отозвался, как о кабаньей возне, ругал петербургский Военный совет и его оглядку на Европу, говорил, что если воевать стреноженными, то российскую кровь вприкуску с дипломатией будут хлебать все, кому не лень.
Подъехали к воротам палаццо. Рибасову поклажу, видно, уж занесли в дом. В кабинете Орлова генеральс-адъютант Христинек зажигал свечи, и мраморные бюсты римских мыслителей нахмурили тенями свои лица.
– Иван, скажи, чтоб комнату приготовили для гостя, – указал Алехо генеральсу и тот вышел. Орлов достал пачку бумаг, бросил их на стол:
– Читай. – И оставил Рибаса одного.
Волонтер сел за стол, прочитал на первом листе: «Манифест». Содержание «манифеста» излагалось на французском: «В духовном завещании императрицы Всероссийской Елизаветы, сделанном в пользу дочери ее Елизаветы Петровны, сказано: «Дочь моя, Елизавета Петровна, наследует мне и будет управлять так же самодержавно, как и я управляла…»
Рибасу было над чем задуматься. Оказывается! Кроме Пугачева, провозгласившего себя Петром III, появилась еще одна претендентка на Российский престол – дочь покойной императрицы Елизаветы – принцесса Елизавета! Где составлен сей манифест? Рибас заглянул в последние листы документа – он был написан в Турции! Во всяком случае, сама принцесса указывала, что находится на турецкой эскадре. Итак, в России – Пугачев, в Турции – принцесса Елизавета… «Божию милостью мы, Елизавета Вторая, принцесса Всероссийская, объявляем всенародно, что русскому народу предстоит одно из двух: стать за нее или против нее. Мы имеем все права на похищенный у нас престол и в непродолжительном времени обнародуем духовное завещание блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны, и те которые откажутся принести мне верноподданическую присягу, подвергнутся заслуженному наказанию на основании законов, поставленных самим народом…»
На следующих листах Рибас обнаружил письмо новоявленной наследницы к Графу Орлову и прочитал его дважды, отметив, что послание составлено тонко, с умом и знанием натуры человеческой. Начинала претендентка безаппеляционно: «Принцесса Елизавета Вторая Всероссийская желает знать, чью сторону примите вы, граф, при настоящих обстоятельствах?» Потом шли сетования на то, что сама принцесса много претерпела, была сослана в Сибирь, ее пытались отравить… После этого она делала торжественное заявление: «Долг, честь, слава – словом, все обязывает вас стать в ряды ее приверженцев». В союзниках принцессы упоминались многие монархи и султан Оттоманской империи. Принцесса умело льстила Орлову: «Если вы не захотите стать за нас, мы не будем сожалеть, что сообщили вам о своих намерениях. Прямодушный характер ваш и обширный ум внушают нам желание видеть вас в числе своих… Время дорого. Пора энергично взяться за дело, иначе русский народ погибнет. Сострадательное сердце наше не может оставаться покойным при виде его страданий… Удостоверяем вас, граф, в каких бы обстоятельствах вы ни находились, во всякое время вы найдете в нас опору и защиту».
Волонтеру оставалось лишь догадываться: по какой причине Орлов знакомит его с документами, опасность которых была велика без преувеличений. Все выяснилось за ужином в узком кругу, когда Рибас познакомился с крепко скроенным, широкоплечим и низкорослым подполковником-сербом на русской службе графом Марком Ивановичем Войновичем. Ужин походил на обычную офицерскую пирушку – Алехо никогда не чванился в кругу своих офицеров, и они подтрунивали над его недавней связью с тосканской поэтессой.
– Что же нам с этой Елизаветой Второй делать? – спросил Орлов, раскуривая трубку. – Императрице я написал. Послал «манифест» и письмо принцессы. Копии для себя снял. Ей богу, никогда не задумывался: были у покойной императрицы Елизаветы и Алексея Григорьевича Разумовского дети или нет. Кого это интересовало? А вот поди ты, говорят, были. И фамилию им дали по сельцу Таракановка – Таракановы!
– Не знаете, что делать? – переспросил Войнович. После сытной индейки и вина он полулежал в кресле, тасуя только что распечатанную колоду карт. – А пригласить ее сюда и обтараканить в банк-фараон.
– Тут не поймешь: откуда приглашать и кого? – сказал Орлов. – Кто она такая? Где ее искать?
– Ну, что она обольстительная дама – это ясно, – категорично заявил Войнович и добавил: – А то, что за ней стоит мужчина, вообще не подлежит сомнению.
Конт-адмирал Грейг угощал всех сюперфин-кнастером, гостиная заблагоухала тончайшими табачными ароматами. А Грейг ворчал:
– Эта птичка хочет высоко летать, да пошиб у нее низок. Консул Дик говорит, что она дочь булочника из Киля. Начала с того, что в Галландии разорила какого-то купца и сбежала от него в Лондон. А в Лондоне, это сэру Дику известно доподлинно из дипломатической почты, она в три месяца пустила по миру барона Шенка. И вы думаете, барон был в отчаянии? Он у разных лиц назанимал ей целое состояние и бежал вместе с ней в Париж.
– Славно! – воскликнул граф Войнович.
Среди этих сытых и довольных жизнью людей, людей с определившейся судьбой и положением, Рибас ощущал себя чужаком. И который раз, как и при Чесме, в Петербурге, на Дунае, он задавал себе один вопрос, один и тот же вопрос: каково его значение в среде этих людей, зачем он здесь? И вопрос оставался без определенного ответа. Теплым осенним вечером, в прекрасном палаццо, в кругу блестящих офицеров он не мог даже сказать: что он будет делать завтра. Но никто из присутствующих не догадывался о его настроении и не мог предположить, что он встревожен и мучим неизвестностью. Перед собой они видели молодого человека с изящными манерами, смешливого, ценящего остроту. Когда захотели узнать его мнение о претендентке на престол, он не полез за словом в карман, рассмеялся и сказал:
– Все дочери булочников одинаковы. Рано или поздно они ставят в печь деликатные пироги. Одна беда: они не умеют управлять жаром, и пироги чаще всего пригорают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82