– Вам придется подождать полчаса, пока я не выиграю нужную вам сумму, – отвечал Рибас.
– За полчаса я истрачу вдвое больше! – отвечал, смеясь, граф Андрей, и Рибас не успел сказать: «Но ведь для вас все кончено, граф!», как тот исчез в толпе, которая вынесла Рибаса перед ясны очи вельможного старца в шитом золотом кафтане, а на его лентах сияли звезды, похожие на уменьшенные копии морских звезд; Иван Иванович Бецкий всплеснул руками:
– Куда же вы пропали, мой дорогой? Что поделываете хорошего, мой дорогой? Жаль, что Мельхиор Гримм не напишет об этом бале в своей «Литературной корреспонденции» – Европа знавала балы, но они там никогда не были так сердечны. Однако Гримм скоро приедет, празднества еще грядут во множестве. Кстати, в каких вы отношениях с графом Андреем Разумовским?
– Я был с ним при Чесме.
– А здесь?
– Изредка видимся.
– Изредка. Кхм. Вот как. Ну, прощайте.
И он поспешил за свитой. «Что все это значит? – спрашивал себя Джузеппе. – Почему после вопроса о Разумовском он так сухо распрощался? Может быть, мне лучше уехать?»
Ночной фейерверк над фонтанами большого каскада воссиял цветным сказочным сном. Несть числа было крикам, возгласам, возбужденным лицам, а тени дерев тревожно метались по земле.
– Я надеялась увидеть вас раньше, мой кавалер.
Розы в волосах, платье, тканное цветами, перехваченное под грудью золотым пояском, в руке букетик – Рибас поцеловал руку богини Флоры.
– Конечно же, я искал вас, – сказал он. – И, признаться, совсем потерял надежду.
– Если вы ее имели, она была не очень велика.
– Среди тысяч незнакомых людей, да еще когда они в масках, можно надеяться лишь на чудо.
– Только не говорите, что оно случилось.
– Нет, случилось не чудо, а то, что должно было случиться.
Она взяла его под руку, и они спустились в нижний парк, где на аллеях стояли слуги с факелами. – Кто вы сегодня? – спросил Джузеппе.
– Всего лишь бедная девушка, которая случайно попала сюда.
– Но этой бедной девушке так идет наряд Флоры.
– Увы, бедным девушкам к лицу любой наряд.
Она уверенно вела его куда-то и не оставляла без ответа ни одну из его фраз. Наконец, они вышли к пристани, где многие гости брали лодки с гребцами. Без обычных в таких случаях «ахов» и «охов» Настя ступила на неверное днище и села на диван, обитый кожей. Лодка была о двух веслах, украшена лентами, с навесом, с которого свешивалась цветная бахрома. Гребцу Рибасу лишь оставалось взяться за весла, но уже после двух десятков взмахов он вытащил весла, положил их на борт, пересел к богине и обнял ее.
– Разве сейчас май? – отчего-то шепотом спросила она.
– Я не знаю который час, а уж о месяце и речи нет.
– Флора только в мае позволяет обнимать себя.
Ах да, он забыл, празднества в честь Флоры иногда устраивались в Неаполе в начале мая, и флоралии эти были откровенны в любви. Значит?… Богиня не противилась его поцелуям, он пересадил ее к себе на колени, финские воды кружили лодку. Только на мгновение Джузеппе очнулся, уколовшись о шипы розы.
Потом она бросала цветы в черную воду. Наверху, на побережье, догорал костер петергофского бала. Звезды иногда показывались в просветах низких туч.
– А вы знаете, – сказала Настя, – мой воспитатель подозревает, что и вы в числе заговорщиков.
– Как? Какой воспитатель? О каких заговорщиках вы упомянули? – удивился он.
– Иван Иванович предполагает, что вы участвовали в заговоре против его компаньонки.
– Первый раз об этом слышу! Правда, я что-то такое подозревал, чувствовал. Бецкий на балу говорил со мной о графе Андрее. И сухо распрощался. Ради бога, объясните.
Он почти не видел ее лица в темноте, и время от времени ему казалось, что с ним говорит сивилла.
– Многие считают, что императрице давно пора уступить престол сыну. Но как бы не так! Кто же добровольно отказывается от жизни? Ведь, если она уступит – ее или заточат в крепость, или казнят. За ней достаточно грехов для этого. Что до меня, то мне нравится ее театр.
– Театр?
– Сейчас объясню. Когда она заняла престол, наобещала бог весть что. Канцлер Никита Панин все ждал, что она введет в стране конституцию. Представляете? В этой стране! На что он надеялся? Но наследника он готовил именно к этому. И преуспел, потому что Павел размазня. Подвержен влиянию тех, кто в данную минуту перед ним. При смене лиц меняются и его убеждения. И вот, когда канцлер поведал ему о надежных людях, что вместе с конституцией возведут его на трон, он эту конституцию подписал. Правда, сначала попросил списки надежных людей. А среди них были и князь Репнин, и брат канцлера фельдмаршал, и ваш Разумовский, и митрополит Гавриил, и кинягиня Дашкова… Недаром она теперь в Москве, и ей запрещено возвращение даже к бракосочетанию наследника. Одним словом, в заговоре состояли еще два доверенных секретаря канцлера – Фонвизин и Бакунин. Последний струсил и все открыл Григорию Орлову. Передал ему списки заговорщиков. Конечно же, Орлов побежал к императрице. И вот тут начался театр. Я хорошо знаю Екатерину Алексеевну. Она это умеет. Был вызван Павел. Герой заговора валялся в ногах у матери. Клялся ей в любви. Проклинал свою опрометчивость. Орлов, верно, уж послал нарочных по крепостям готовить казематы и призвал палачей. Но императрица поступила как великая актриса: бросила списки заговорщиков в огонь. И сказала при этом, что прощает всех, кроме канцлера Панина. Ему она дала благодарственный рескрипт, пять тысяч душ и всего лишь удалила от сына. Каков театр?
– Понимаю. Ведь копию со списков заговорщиков успели снять, – кивнул в ответ Рибас.
– Скорее всего, это так.
– И они до конца дней обречены жить в страхе.
– И в собачьей преданности.
– Если это театр, то актриса рассчитала все.
Настя обняла его за шею и пощекотала за ухом:
– А теперь признавайтесь, мой кавалер, какова ваша роль во всем этом?
«Не говорить же ей, что Разумовский ждал оборота дела, чтобы известить меня о том, о чем я не имел понятия? Граф Андрей приберегал меня на тот случай, когда дело станет жарким. Как бы я поступил? Очевидно, не задумываясь, принял бы его сторону. А исход предприятия мог быть плачевен».
Насте он сказал:
– Ни к заговору, ни к его участникам я не имею никакого отношения.
– Это скучно, – проговорила она разочарованно.
– Вы не любите императрицу?
– Я? Я в ней души не чаю.
– Но тогда…
– Жизнь при дворе так глупа и однообразна, что любые встряски живительны. Но я уверена: императрица при любых встрясках одержит верх. Ею руководит божественное провидение.
Он обнял ее, и они забыли о заговорах, об этой ночи, о времени.
Когда они проснулись, уже светало. От неудобного, но божественного под глубоким небом ложа, тело ломило, и они решили возвращаться. Но, увы – весел, которые Рибас опрометчиво оставил на борту лодки, не было! Он безуспешно пробовал подгребать к берегу рукой, пробовал выломать банку, нашел черпак, но берег не приближался. Только к полудню за ними прислали гребной катер. Настя перешла на пего и отправилась в каюту.
К Петергофской пристани подошли через час. Настя успела отдохнуть, смеялась над нечаянным приключением. Однако без последствий оно не осталось. Когда они поднялись в верхний парк, то Рибас увидел приближающуюся к ним со свитой императрицу. Смущение, стыд, растерянность сковали его. Бог мой, только не так, не в таком виде, не при таких обстоятельствах он хотел бы впервые предстать перед Екатериной! Собственное положение казалось ему унизительным. Может быть, пройдут мимо? Не заметят? Какое там! Настя сама легко побежала вперед к императрице. Поклонилась. О чем-то оживленно заговорила. В его сторону смотрели. Нужно было идти на мешкая.
Свита вокруг императрицы занималась делами странными, веселыми и непонятными. Мальчики-пажи налетали на вельмож с прутиками, как с саблями, изображали страшные сабельные удары, и свитские вскрикивали: «Ай, мне отрубили руку! Ах, я исхожу кровью!» Обер-шталмейстер Лев Нарышкин повалился на траву с криком:
– Я обезглавлен!
Рибас стоял неподалеку, в стороне, наблюдая за происходящим. Лев Александрович сложил руки на груди:
– Умираю без покаяния.
– Свечку-то ему в руки дайте! – весело советовала Екатерина.
В сложенные на груди руки шталмейстера пажи воткнули гриб. Двое вельмож сели рядом с «покойником» и окуривали его дымом из трубок. Нарышкин чихал – императрица хохотала:
– Да такому герою никаких наград не жалко.
– А вот ему орден Александра Невского! – воскликнула Настя и возложила на грудь Льва Александровича клок сена.
– Георгия седьмой степени ему дайте! – смеялась императрица.
На Рибаса никто не обращал внимания. Пажи, отпевая шталмейстера, пели детскую французскую песенку. Потом начались похороны, и первый «ком» сена бросила в «могилу» Екатерина. Затем Льва Александровича завалили сеном и принялись уминать холм-копну, повалились на шталмейстера кучей-малой, он взвыл, вывернулся, вскочил весь в сене и с криком: «Надоело умирать, буду снова воевать!», оседлал ветку и поскакал на ней меж деревьев.
– Отчего же вы так неосмотрительны? – вдруг услыхал Рибас голос Екатерины, обращенный к нему. Он поклонился:
– Иосиф де Рибас, ваше величество… – к вашим услугам…
Услыхав ответ, Екатерина расхохоталась так, что даже Нарышкин с удивлением обернулся.
Рибас в растерянности бормотал:
– Только моя неосмотрительность… позволила мне… видеть вас…
– Для этого следовало бы иметь лучший повод, – сказала, отсмеявшись, Екатерина. – Иначе я без фрейлин останусь. – Она обняла Настю за талию и продолжила путь по аллее, громко объявив свите: – Верно, теперь в колчане Амура не только стрелы, но и весла.
Все засмеялись. Рибас чувствовал себя уничтоженным. Оставшись, наконец, один, он бросился разыскивать свой экипаж, повторяя одну и ту же фразу: «Позор и унижение! Позор!»
Даже столкнувшись лицом к лицу с Андреем Разумовским, он не пришел в себя.
– Да что с вами, Джузеппе? – спросил граф Андрей.
Рибас коротко поведал о случившемся.
– Поздравляю вас, – рассмеялся Разумовский.
– С чем?
– Да вы скоро женитесь.
Джузеппе махнул рукой и направился к экипажу. Мысль о женитьбе взволновала его, но была тотчас отброшена – для женитьбы нужны были немалые деньги.
На Васильевском он зажил затворником, не откликался на увещевания и подтрунивания Виктора, который сообщал, что государыня приезжала в Петербург, посетила строящийся Исакиевский собор, мраморный дворец. В августе после миропомазания невеста Павла Вильгельмина получила имя Натальи, что было отмечено представлением итальянской оперы «Антигона» и пышным празднеством на спуске корабля «Святой пророк Иезекиль».
Иллюминации в столице сделались привычными, праздники сменялись торжествами, но Виктор смог вытащить захандрившего вконец Рибаса из дома лишь в день бракосочетания Павла и Натальи, когда от средних ворот Зимнего дворца до церкви Казанской Божьей матери сплошной шеренгой выстроились полки лейб-гвардии. Рибас ни к чему не проявлял интереса.
– Вы заставили императрицу рассмеяться, – говорил Виктор. – Многие сочли бы это началом карьеры.
– Я не шут! – восклицал Джузеппе. Раньше воображение рисовало ему, что он будет представлен Екатерине в ореоле неких славных дел, а он предстал перед ней со щетиной на щеках, скверно одетым да еще при таких позорных обстоятельствах! Нет, все кончено. Следует подумать об отъезде в Италию. Отец писал, что в Неаполе все идет своим чередом, а вражда клана Ризелли не проявляется ни в чем.
А пока он купил у разносчика книг за двадцать копеек «Оду» на бракосочетание Павла, и Виктор переводил высокоторжественные и непонятные стихи, обращенные к Павлу Петровичу и Наталье Алексеевне.
Хандра кончилась в начале октября, и не великолепный фейерверк на площади возле Летнего дворца был этому причиной. Рибас получил записку от Насти, в которой она удивлялась его отсутствию и беспокоилась: не болен ли он? Нет, он не помчался в дом Бецкого немедля, а решил появиться там не с пустыми руками и снова занялся расчетами моста через Неву.
Утром следующего дня он пешком отправился в кадетский корпус, чтобы продолжить свои занятия, но был остановлен караульным, который объяснил, что в корпусе идет прием в честь какого-то французского генерала. На плаце гремел оркестр. Кадеты показывали французу чудеса шагистики. На кадетском ипподроме готовились к вольтижировке. На следующий день, когда в классах начались занятия, Рибас сидел в натуральном кабинете за чертежами моста. Вдруг пришел дежурный капитан и пригласил его в кабинет Бецкого: Иван Иванович изъявил желание видеть неаполитанского майора.
Через бывшие меньшиковские покои, в которых стены и даже потолок были облицованы сверкающим голубоватым голландским кафелем, Рибас прошел в кабинет, где матово светились ореховые панели, а Бецкий сидел перед секретером под портретом Петра I. Рибас поклонился.
– Рад видеть вас в добром здравии, генерал.
Но Бецкий молчал, испытующе смотрел на вошедшего, слегка повернув к нему голову, отчего складки шеи накрыли шитый золотом ворот кафтана. Рибас, наконец, решился и дрогнувшим голосом, мучаясь собственной непоследовательностью, произнес:
– Я имею честь просить руки вашей воспитанницы, генерал.
– Вы говорили об этом с ней? – последовал суровый вопрос.
– Почитаю своим долгом сначала узнать ваше мнение.
Генерал вздохнул, раскрыл табакерку, но табак нюхать не стал.
– Все зависит от Насти, – сказал он. – Как она решит, так тому и быть. Приезжайте к нам завтра, официально, в три часа. – И генерал заулыбался, стал прежним, приветливым Иваном Ивановичем: – Что поделываете хорошего? Продолжаете свои занятия? Это превосходно. Почему я вас не видел вчера?
– Но вы принимали в корпусе какого-то генерала.
– Генерала? – удивился Бецкий. – Кто вам сказал?
– Караульный.
Бецкий засмеялся:
– Я обязательно скажу Дени, за кого его тут приняли солдаты. Вчера в корпусе был мой друг-философ Дени Дидро. Он гостит в Петербурге по личному приглашению императрицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82