Почему он не отдает его мне?
– Потому что он застрелился.
– Печально. Но и неосмотрительно с его стороны: застрелиться, не отдав карточного долга.
Но бригадиру было уже не до шуток. И Виктор подтвердил его опасения: несчастный Де-Лицын застрелился из-за крупного проигрыша, а выигрыш молва приписывала бригадиру-неаполитанцу.
Настя, вернувшаяся из Зимнего дворца, воскликнула:
– Поздравляю! Ты обыграл Де-Лицына?
Виктор объяснил ей все обстоятельства, она сказала: – Отец этого несчастного пожаловался императрице. Все говорят, что Рибас обыграл его сына и довел до могилы.
Хоть бригадир и привык: как только он оказывался в Петербурге, молва приписывает ему бог весть что, однако новость была неприятной. Предстояло производство в чинах за Очаков и бои на лимане.
– Видно, кто-то не очень хочет, чтобы вы были отмечены, – сказал Виктор.
И Рибас, не раздумывая, отправился к Потемкину.
Приемная светлейшего как всегда оказалась наполненной генералами, чиновниками, просителями, прожектерами, лицами неизвестного рода и звания. Сам Потемкин сидел перед настольным зеркалом за фигурным красного дерева барьером, из-за которого был виден чуть выше пояса. Ловкий кауфер расчесывал, дотрагивался ладошкой, пропускал сквозь пальцы, поправлял, укладывал, распушивал, приглаживал прекрасные от природы волосы фельдмаршала. В приемной стоял говорок толпы, состоящей из людей, хорошо знающих друг друга. Борзые и легавые псы сновали меж ними. Рибас прошел через ряды сановников, камергеров, офицеров, и со всех сторон слуха его достигали обрывки разговоров:
– Перемирие с турками… если выпустят посланника Булгакова… Итальянский буфф высылают в Сибирь… Решено: Очаков взорвать и сравнять с землей… Балетную труппу убавили… Румянцев остался без армии… Он теперь в своих Вишняках займется вишнями… Прежний визирь смещен… Гардемарин из Морского корпуса посылают в Севастополь… У Иосифа II кашель с кровью…
Четверть, получас минули – кауфер священнодействовал над головой князя. Орлиный его глаз косил, видел все.
– Поди сюда!
Юрий Владимирович Долгоруков спешно идет на голос.
– Что пришел?
– Хочу откуп питейный взять.
– Бери.
– Нет слов моей благодарности.
– Нет слов – молчи.
– Куракин хочет в дело со мной войти.
– В дело? Да он домом своим управлять не способен.
Юрий Владимирович, понимающе кивает, отходит от барьера, как от раскаленного жерла. Орлиный глаз вспыхивает, нацеливается, выхватывает из толпы просителя:
– Поди сюда!
Юрий Владимирович тем временем мнет кружевной платочек в потной ладони, говорит бригадиру:
– Вы о землях?
– Нет.
– Говорят, Мордвинов весь Крым скупил. Даже на жену купчие оформляет.
– Бог с ним.
– Не хотите ли питейный откуп взять?
– Нет.
– Конечно, конечно, если вы по семьдесят тысяч за вечер выигрываете!
Заскользил озабоченно-счастливый князь по натертому полу, а Рибас подумал: «Верно, вот такая торгово-военная биржа всегда и оценивает, покупает, берет в дело чьи-то сражения и бои».
– Поди сюда!
Бригадир подошел.
– Ты что здесь?
– Я хожу с трудом и сижу дома безвыездно. А говорят: выиграл состояние да еще со света сжил проигравшего.
– И я слыхал. Защиты ищешь? Против слухов защиты нет. Плюнь. Скоро уезжать, а творится бог весть что. Сегюр и французы все наши секреты туркам продают. Пруссаки и англичане готовы на императрицу покушение произвести…
Базиль Попов положил перед Потемкиным на столик из яшмы долгожданное, заветное письмецо, которое светлейший поцеловал, блаженно улыбнулся. Письмецо было от Прасковьи Андреевны Потемкиной, урожденной Закревской, супруги внучатого братца светлейшего – Павла Сергеевича Потемкина… Павел Сергеевич теперь генерал, кавалер многих орденов… Ему князь покровительствует.
«Передо мной человек, скучающий от власти над людьми, – думал Рибас. – Он пресыщен почестями, утомлен ласками женщин, избалован их уступчивостью. Он жаждет лишь небывалого, невозможного, невиданного. Греческий проект – его прихоть? Он ищет обновления чувств. Он, пятидесятилетний, страстно, идеально влюблен…»
– Все пошли прочь!
Выкатывался из приемной золотошитый народец, а князь уж читал, ласкал глазом слова, брал цветной лист золотообрезной бумаги и писал: «Жизнь моя, душа общая со мною! Душа души моей… Коли б ты могла видеть, что я к тебе чувствую, отдала бы ты справедливость любви, какой на свете не бывало. Целую от души ручки и ножки твои прекрасныя, моя радость!»
Екатерина сердилась, что составление планов военной кампании затягивается.
В апреле она утвердила представления о чинах и наградах. Светлейший был осыпан щедротами неслыханными: получил фельдмаршальский жезл с алмазами и лаврами из драгоценных камней, медаль со своим чеканным профилем, орден Александра Невского с солитером, золотую шпагу с алмазами на золотом блюде и сто тысяч на достройку Таврического дворца.
Рибас, как и многие бригадиры, получил чин генерал-майора. На балу по случаю производств и наград новоиспеченный генерал-майор свиделся с давними дунайскими, а потом и очаковскими приятелями. Петр Пален за Очаков получил генерала и Георгия третьей степени.
– Когда на Юг? – спросил Рибас.
– Пока остаюсь здесь против шведов воевать, – отвечал Пален.
Леонтий Бенигсен получил бригадира и собирался на Украину к изюмскому полку.
От офицеров штаба корпуса новоиспеченный генерал-майор узнал странную новость: генерал-аншеф Суворов не включен в списки действующих генералов на кампанию 1789 года, и поспешил к дому Суворова, где застал генерала в сборах.
– Еду! – объявил возбужденный генерал-аншеф. – Враги отстранить хотели. Да не удалось это им. Вчера получил ордер князя: наискорее отправляться в Яссы принимать войска.
– Но почему в Яссы?
– Турки в междуречье Прута и Серета ведут активный поиск. Булгаков молодец! В Стамбульском кабальнике заперт, а сумел донести: турки свои действия в Молдавию и Валахию переносят. Едемте со мной, генерал!
– Я человек подневольный, – ответил Рибас.
– Ну, даст Бог, увидимся.
В начале мая достигло Петербург известие, что турецкий султан Абдул Гамид почил в бозе. Наследовал ему Селим III. План предстоящей кампании Потемкина был предельно прост: вытеснить турок из мест, ими занимаемых – из Кишинева, Бендер, Каушан, Хаджибея, Аккермана, Килии, Измаила… Для этого армию Румянцева и Потемкина объединили в одну. Под общим командованием Потемкина, она теперь состояла из пяти дивизий. Первую вел сам светлейший, вторую Долгоруков, третью Суворов, четвертую генерал-поручик Гудович, пятую генерал-майор Ферзен.
Императрица субсидировала кампанию шестью миллионами, и шестого мая дежурный при штабе Потемкина генерал-майор Иосиф де Рибас выехал с князем на Великие Луки и Смоленск. С дороги он писал Базилю Попову, который тоже стал генерал-майором:
«9 мая. Смоленск. Мы приехали вчера вечером… Князь здоров и очень весел. Его приняли здесь с самыми удовлетворителными выражениями общей радости. Город был иллюминирован; весь город сбежался к карете и тащил ее до дворца; пушки стреляли и проч. Мы помещается при дворце, в эту минуту там танцуют на парадном бале; я совершенно лишняя там мебель, потому что ноги распухли у меня, как бочки. Я с удовольствием заметил, что дворянство этой губернии образованно и скромно, чего я не нашел в больших городах России. Все спрашивают меня о вас, и я отвечаю, что вы в дороге.
Известия о подвигах наших корсаров доставили большое удовольствие Князю, и он отправляет Ея Величеству подлинный отчет Войновича… Меня выбранили немного за то; что я не взял подорожных бланков и большой печати.
22 мая. Кременчуг. Мой генерал!.. Честь имею уведомить вас, что мы прибыли сюда 19 числа в 4 часа утра здравы и невредимы. Князь, слава Богу, очень здоров, в прекрасном духе, вероятно оттого, что у нас нет ни копейки и что мы по уши в долгах. Он пишет безостановочно всюду приказы, курьеры скачут во все стороны на счет кошелька Василия Васильевича (племянника князя) и моего, но оба они на исходе… Мы уезжаем в Ольвиополь, Елисаветград и Херсон, а оттуда нам угрожает поселение в Ольвиополе… Полки теряют много от медленности переправы через Днепр. Наводнения громадные начались, а средств не достает. Приезжайте, мой друг, приезжайте ради Бога, ибо во всех делах застой. Я вас ожидаю, как мессию, по разным причинам, и не я один составляю эту Синагогу.
13 июня. Ольвиополь. Князь желает, чтобы сюда перевезли как можно скорее все лежащее сукно в Елисаветграде, как и то, которое привезут туда. Он велит так же, чтобы ложи от 500 ружей, какие он приказал выбрать, чтобы были вычищены, почернены и натерты воском. Я передал это поручение тому майору, который доставил вам слитки золота. Князю лучше, но он ничего не ест; воздух здесь отличен».
Давно снявшись с зимних квартир, армия Потемкина и в мае все еще двигалась к линии Буга. Князь не спешил – его беспокоила Речь Посполитая, откуда посланник Штакельберг прислал курьера с известием: польский Сейм требовал удалить с польских территорий русский войска, ликвидировать провиантские склады и, главное, запретил полкам Потемкина следовать по посполитским землям.
С Эммануилом генерал-майор встретился в Ольвиополе и вздохнул с облегчением: брат не только смирился с потерей руки, но, казалось, забыл, что у него вместо кисти деревяшка на ремнях.
– Одна беда: карты тасовать трудно, – сказал он и спросил: – Знает ли главнокомандующий, что поляки продают хлеб туркам?
Эммануил исполнял обязанности обер-квартирмейстера, много разъезжал и продолжил уверенно:
– Я сам на брацлавской дороге видел подводы. За Уманью с помещиком говорил. Он не скрывал, что имеет от турок большие выгоды. На постоялом дворе польские офицеры метали банк и расплачивались турецкими деньгами.
Этим сведениям не было цены, и Рибас отправился с братом к Потемкину. Однако тот лишь скупо поблагодарил Эммануила и ласково отпустил. А Рибасу сказал:
– Мне императрица еще в мае писала: накажи поляков тем, что ничего у них не покупай. А они, оказывается, и продавать не собираются! Какой тут с ними союз может быть? Турки нам с помощью всей Европы вредят. Европа за греческую свободную тунику голосует на словах. А на деле они эту тунику готовы ей на голову задрать. Польша против нас выступит – никто в Европе палец ке согнет.
Впервые за эти годы Рибас услыхал из уст князя напоминание о Греческом проекте. Рибасов юношеский мираж о радуге свободной Эллады за эти годы успел потускнеть, но он оставался где-то на самом донышке памяти, заваленный ежедневными неотложными делами.
Внезапно Потемкин переменился к генерал-майору. Не звал в шатер, не давал поручений и через Базиля Попопова передал, что отсылает Рибаса к Очакову для наблюдений и рапортов в штаб.
– Конечно, у меня были упущения, – сетовал Рибас. – Но почему он меня отсылает? Какие могут быть жаркие дела на Днепровском лимане, если армии нацелены идти на Дунай?
– Под Очаковом турецкий флот, – напомнил Попов.
– Но Юзуф-паша скапливает на Дунае стотысячное войско и не поведет его берегом моря к Очакову, когда наши силы будут в Молдавии.
Попов отмалчивался. Рибас терялся в догадках. «Впрочем, – успокаивал он себя, – Очаковское направление не из худших. Турецкий флот может высадить там десант». Утром Потемкин вызвал генерал-майора к себе и неожиданно ласково, как это он умел, не приказал, а попросил поторопить Войновича с вооружением судов, непременно проверить батареи на Кинбурнской косе и ремонт очаковских бастионов. В сопровождении адъютанта Петра, двух курьеров и казаков генерал-майор с легким сердцем выехал к устью Буга, где сел в казачью лодку и скоро был под стенами Гассан-пашинского замка Очакова.
4. Повторить Чесму
1789
С командующим очаковским воинством генералом Гудовичем Рибас не имел короткого знакомства. Мельком видел его еще в 1774 году в Кучук-Кайнарджи, а потом, спустя десять лет в Херсоне, после эпидемии холеры, когда Гудович получил орден Александра Невского и отправился на покой – губернаторствовать на Тамбовщине и Рязанщине. А теперь Рибас расспрашивал казаков, чьи лодки числом до двадцати стояли у Очаковских стен: где найти генерала.
Гудович жил не в крепости, а в уцелевшем каменном доме с садом на форштадте. Рибас увидел грузного, с виду ленивого, барина в шлафроке. Барин сидел в кресле под кустом кизила и тяжело дышал, хотя день для июня был ветреным и нежарким. После знакомства заохал:
– Жара. Дышать нечем.
– Напротив, сегодня ветрено, – сказал Рибас, а в ответ услыхал:
– Да-да, жара. Видно, по неотложным делам вас прислал сюда князь в этакую духоту.
– Сегодня крепкий зюйд-ост.
– Пекло!
– Но для этих мест прохладно.
– Да, раз вы тут бывали, то знаете, что такое раскаленная сковорода.
Оставалось недоумевать.
Приехал курьер с почтой. Настя писала, что и Поль Джонес не избежал петербургских наветов. В салонах говорили о том, что корсар изнасиловал десятилетнюю девочку Катю Гольцварт, дочь немецкого эмигранта. Джонес был возмущен, писал об интриге Людовику XVI, Екатерине II, Потемкину. В конце концов обвинение с корсара сняли, он командовал Балтийской флотилией, потом запросился в отпуск, был прилюдно в Эрмитаже допущен к руке императрицы и с сохранением всех своих российских наград и званий отправился в Европу…
Рибас устроился в Гассан-пашинском замке. С верхней его площадки на горизонте были видны передовые турецкие суда. Из дальнейших бесед с Гудовичем он выяснил, что бастионы чинят с поспешанием, ретрашементы засыпают, снабжение достаточное, окромя пороху, которого тут всего шестьсот пудов.
Через день утром генерал-майора разбудил знакомый громкий бас подполковника Головатого, который распекал за что-то казаков, устраивавших на берегу дежурный пост. Рибасу он обрадовался, сказал, что в коше на Березани казаки перезимовали отменно, и пригласил к обеду.
– Осенью не удалось – занедужив пан генерал. Едем хоть сейчас.
Но генерал-майора уже ждала у берега яхта, которую прислал за ним Марк Войнович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82