Когда пополняли запасы пресной воды, появился Федор Флаганти, единственный оставшийся в живых послушник греческой общины на Периго. Его спасло то, что он потерял сознание, когда турки насиловали женщин и тут же вспарывали им животы.
Почти через месяц золотым июньским утром русская эскадра настигла турецкий флот в Хиосском проливе. Джузеппе оказался в арьергарде под командованием Эльфинстона, который не спешил ввязаться в пушечную дуэль, а она загромыхала за час до полудня: две тысячи пушек с обеих сторон ударили с такой силой, что горизонт ахнул и не было больше никаких пространств, ничего не было, кроме визжащей и стонущей канонады. Рибас поднялся на саллинг и лишь успел увидеть, что авангард и кордебаталия русских в кильватерной колонне шли на турецкие линии, маневрировали, но тут все окуталось дымом. И вдруг изнутри дым и пекло всплескнулось таким взрывом, что, казалось, воды Хиоса не выдержали и разверзлись до дна.
Эльфинстон ввел арьергард в дело через час после унизительного, как казалось Рибасу, ожидания, но стрельба шла по неясным в дыму целям – турки рубили канаты и уходили в бухту. К вечеру все стихло. На «Лазаре» Рибас прибыл к «Трем Иерархам». Оттуда ему крикнули:
– Раненых подбирайте!
На борт «Лазаря» спрыгнули граф Андрей, Джика и Кирьяков. Кирьяков, все плаванье не здоровавшийся с Рибасом, вдруг сказал ему:
– Это тебе не драка в «Тосканском лавре»!
Притихшие рибасовы волонтеры вытащили из воды пятерых солдат, двух офицеров и обожженного и контуженного начальника десантов Федора Орлова. Его доставили на «Три Иерарха».
Перед самыми сумерками ветер-свежак рассеял пороховую гарь и открылось печальное зрелище: большая часть судов осталась с рваными парусами, разбитым рангоутом и оснасткой. На палубах молились, хвалили командиров за кильваторную колонну, удивлялись туркам, забывавшим рубить шпринги и подставляющим под огонь корму. На взорвавшемся «Евстафии» погибло около пятисот человек.
Граф Орлов закусывал на шканцах. Долгоруков, в жизни не командовавший шлюпкой, живописал:
– Я руководил маневрами на «Ростиславе». Пришлось сблизиться с турками. Я им погрозил пальцем так, что они попрыгали в воду. А сам Гассан-паша, забыв своего аллаха, перекрестился и сбежал на берег.
Пленные показали, что турецкий адмирал и в самом деле не участвовал в бою, а был на берегу.
Матросы смеялись, выясняли подробности, возмущались приказу не пить вина, жалели погибших – но все это не затрагивало разочарованного, опоздавшего к схватке неаполитанца-волонтера. Орлов совещался с адмиралами, а позже стало известно, что решено атаковать турок в бухте Чесма после полуночи. Путешественник Витторио Сулин, вконец оглохший от дневной пальбы, лежал в каюте, и Рибас написал ему, что отправляется с цехмейстером Иваном Ганнибалом к брандерам.
– Смерти ищете? – спросил Ганнибал, когда Рибас вызвался остаться на одном из четырех судов, переоборудованных в брандеры – суда с бочками нефти и порохом в трюмах, предназначенные для того, чтобы вплотную подойти к туркам и поджечь их, но перед этим надо было, чтобы кто-нибудь поджег сами брандеры. На одном из них Рибас остался с лейтенантом Маккензи и командой матросов. Антонио Джика и Кирьяков поплыли с Ганнибалом дальше, к передовому брандеру, на котором и остались. Маккензи, обрадовавшийся возможности поговорить по-английски, был словоохотлив.
– Я не люблю риск, – говорил он, вглядываясь в темноту ночи. – Я ставлю опыт: можно ли сделать морскую карьеру вне Англии. А вы давно на службе России?
– Я ей не служу, – ответил Рибас.
– Понимаю, вы ставите свой опыт, – сказал Маккензи и стал сокрушаться, что нельзя раскурить трубку. С палубы не уходили, чтобы не прозевать сигнала. Матросы расстелили мешки у борта, легли. Рибас подошел к ним. За эти месяцы он узнал и запомнил больше сотни русских слов, но о чем переговаривались матросы, не разобрал. Они и ему устроили постель из мешков, похлопали по ним ладонями, предлагая отдохнуть. Маккензи решил выкупаться, а Рибас мгновенно заснул, и в быстром сне весельчак Маккензи нырял в середину луны, серебряное пятно растекалось по воде…
– Огонь на «Ростиславе»!
Рибас вскочил. На гафеле «Ростислава» горел один фонарь – это был запрос к эскадре: готовы ли? И во тьме возникали десятки огоньков в ответ: готовы. На мачте «Ростислава» зажгли три фонаря: эскадре идти на неприятеля.
Сотни то вспыхивающих, то гаснувших свечей первых залпов не дали результата, турки пока не отвечали, но когда вдруг вспыхнуло одно из судов и осветило сгрудившийся в котловане бухты османский флот, пальба стала обоюдной. Первому бранедру турки не дали подойти близко и сожгли его на подступах. Маккензи что-то кричал, но матросы уже и без этого выбрали якорный конец, прибавили паруса, брандер полным ходом приближался к флангу турецкого флота, но вдруг палуба ушла из-под ног Рибаса, он полетел во тьму, ударился о надстройки, едва увернулся от катящейся бочки с нефтью. «Мель!» – крикнул рядом матрос. Позади вспыхнул третий брандер. Горящая нефть растекалась по воде. И лишь четвертый брандер лейтенанта Ильина приближался к турецким кораблям невредимым, но наперехват ему шла гребная галера. «Оставить брандер!» – закричал Рибас матросам и выпрыгнул за борт. Заранее приготовленная дубль-шлюпка оказалась рядом. Он вскарабкался в нее, гребцам указал на турецкую галеру, и его поняли без слов – гребцы налегли на весла. Рибас ощупал шарф на поясе – пистолеты были на месте. Но куда они годились после того, как побывали в воде! Он обнажил шпагу. Шлюп, где был Маккензи, ударился в борт турецкой галеры. Ее развернуло и прижало к шлюпке Рибаса. Матросы становились на борт и прыгали в галеру. Рибас остался в шлюпке, держал шпагу в вытянутой руке и, когда в свалке тел различал чужой мундир, вонзал в него шпагу. Вдруг мощный взрыв приподнял шлюпку и отбросил в сторону. Прийдя в себя, Рибас увидел, что брандер Ильина поджег многопушечный турецкий корабль, а от него уже загорались другие, и взрыв следовал за взрывом. Нещадный жар хлынул от этого стонущего вулкана, и Рибас с уцелевшими гребцами налег на весла.
К утру турецкий флот покоился на дне Чесменской бухты. Удалось захватить лишь линейный «Родос» и пять галер – одну из них Маккензи привел к «Трем Иерархам». И снова по палубам перекатывались волны возбужденных разговоров. Удивлялись Спиридову, который спутал диспозицию, отдав в рупор приказ выступить первым не тому кораблю; славили лейтенанта Ильина – он поджег свой брандер и последним покинул его; пили из чарок, кружек, ведер, бочек; свозили из брошенной крепости оружие, порох, драгоценные камни, шелка, ковры; падали кто где после бессонной ночи, просыпались от криков «ура» и пушечного салюта с других кораблей; горевали, не пьянели от вина и удивлялись тому, что совершили. Все это теперь было близко Рибасу, причастность к общему делу переполняла его, и он не обращал внимания на то, что одному Маккензи приписывали удачный захват галеры – солнечные ионические храмы все еще мерещились неаполитанскому волонтеру и он, кое-как отмывшись от нефти и крови, заснул. Но его тут же растолкал Кирьяков, который узнал от матросов, как было дело, и потребовал от волонтера выпить за его волонтерское здоровье.
– А Джика? Жив? – спросил Рибас.
– Что ему сделается после трех кружек хереса? – отвечал Петруччо и добавил: – Чудом спаслись.
После победы при Чесме грянули совсем иные, но стремительные события. Двадцать семь больших и малых островов Греческого Архипелага прислали депутации к Орлову, желая быть под скипетром Екатерины. В Константинополе агент Версальского двора барон Тотт с ужасом взирал на выстроенную им бальную залу и заготовленный фейерверк для предполагаемых торжеств в честь неминуемой победы турецкого флота. Но известие о Чесме превращало торжества в тризну.
Орлов блокировал Дарданеллы. Константинополь был обречен на голод. Самоволие адмирала Эльфинстона привело к тому, что он посадил линейный корабль «Святослав» на мель, русские суда его не смогли спасти, а турки проскользнули через ослабленную блокаду. Эльфинстона отправили в Кронштадт и отдали под суд.
Тем временем прибыла еще одна эскадра из России. Ее привел датчанин адмирал Арф, и посыльное судно «Лазарь» приняло его на свой борт, чтобы отвезти к «Трем Иерархам». В свите адмирала был юный лейтенант, с которым Рибас заговорил о трудностях перехода из Северных морей. Лейтенант, отрекомендовавшийся Григорием Кушелевым, с весьма восторженными интонациями говорил:
– О, бури были таковы, что мы не раз могли пойти ко дну! Я три года плавал гардемарином по Балтике, а это не тихая заводь, доложу вам. Однако, огибая Европу, мы вместо Плимута могли отшвартоваться на том свете.
– Вы плавали гардемарином? Что это такое?
– Первый чин после окончания морского кадетского корпуса.
– В России есть такие учебные заведения? – удивился Рибас, а Григорий Кушелев, понизив голос, отвечал:
– Если вы свалились с луны, я вам отвечу: и есть и были. А моряки – не чета датчанам!
Пока на «Трех Иерархах» Арф вел переговоры с Орловым, Рибас угостил Григорио, так он стал называть Кушелева, ромом, вкратце рассказал о Чесме, и Григорио поведал о том, о чем Джузеппе не мог и предположить:
– О, лучше поэты в Петербурге в своих одах воспели Чесменский бой. Императрица распорядилась, чтобы готовили памятник этой победе. Весть о ней праздновалась под тысячеколокольный звон и пушечный салют по всей Руси. Отчеканены медали, памятные знаки. Но я хотел бы продолжить разговор… начатый на палубе «Лазаря». Вы читали Даниеля Дефо?
– «Робинзон Крузо»? Конечно.
– А не попадалась ли вам книжечка в двадцать пять страниц «Приключения четырех российских матросов, к острову Ост-Шпицбергену бурею принесенных»?
– Не встречал.
– А во Франции уже готовят ее шестое издание. Четверо наших моряков оказались на голом каменном острове в Арктике. А это, доложу вам, отнюдь не тропики с попугаями, где Робинзон Крузо жил барином! У матросов были ружья, рожок с порохом на двенадцать зарядов и столько же пуль. Топор. Котел. Двадцать фунтов муки. Один ножик, пузырь с курительным табаком и деревянные трубки, огнянка и немного труту. И все! Все, кроме северных стуж и метелей.
– Сколько же они выдержали?
– Погодите. Двенадцатью пулями они убили двенадцать оленей. Но мяса хватило не надолго. Они нашли бревно с крюком. Сделали что-то вроде копья и убили белого медведя. Его жилы нарезали тонкими полосками – они годились на тетиву. Из корней плавникового дерева сделали лук. Охотились на оленей и песцов. И только через шесть лет их снял с острова случайный корабль!
– Выпьем за их мужество, – предложил юный волонтер. – Оно достойно восхищения и этого рома.
– Нет! – крикнул Кирьяков. – Сначала скажите: не щенок ли в сравнении с ними европейски хваленый англичанин Робинзон Крузо?
– Я с вами согласен.
– Тогда налейте мне полную, Джузеппе.
Шум на палубе прервал их тосты и беседу. Взбешенный приемом Орлова, датчанин Арф продолжал кричать, что он не подчиняется выскочкам, что его действиями руководит лично Екатерина… Одним словом, история с англичанином Эльфинстоном повторялась. Григорио поспешил за своим адмиралом на «Святой Георгий Победоносец», а спустя некоторое время Орлов сумел вынудить Арфа сдать команду над прибывшей эскадрой, а сам стал собираться на отдых в Италию.
– Вот теперь через мессинский пролив пойдем! – говорил он. – А пусть-ка попробуют французские шуазели к нам сунуться! Прищемим интересные места!
Афанасий Кес Оглы и Федор Флоганти притащили в каюту трофейный турецкий ковер – от греков в подарок Рибас-паше. Юнга Константин Бицилли записался в волонтеры и служил на корабле «Не тронь меня». Орлов собирался посетить Неаполь, и в честь отплытия Рибаса и Витторио офицеры устроили вечеринку, на которой князь Долгоруков опровергал закон Архимеда и доказывал, что тело турка, опущенного в воду, вытесняет не жидкость, а тело второго турка, который был опущен в воду раньше. Кирьяков отправлялся в Италию с ротой охраны главнокомандующего.
Путешественник Витторио Сулин до самой Сицилии переписывал шканечный журнал «Трех Иерархов» в свой Большой Дневник и, сверяясь с голландскими судоходными картами, установил, что Чесма – это древнегреческий Эфес, в котором родился Гераклит. В порту Мессина стали на якорь и свезли на берег вконец расхворавшегося Федора Орлова, устроили его в лазарете госпитальеров-иоанитов и оставили для охраны и услуг десять матросов.
На легкой авизе с попутным ветром Рибас отправился к родным пенатам из Мессины на день раньше Орлова. Ни силуэт Везувия, ни гомон лаццарони в порту после стольких событий не заставили сердце неаполитанца биться чаще. Возвращение было будничным, а волновал лишь визит к генералу Лос Риосу, которого он решил посетить, не заезжая домой. Рибас прибыл в министерство в нанятой карете, при шпаге, но в цивильном вишневом фраке, как отпускник. Два дежурных офицера сопровождали его к министру. Это было похоже на конвой.
– Я прибыл с письмом королю от главнокомандующего русскими эскадрами графа Орлова, – доложил Рибас. Лос Риос указал «а стол, куда прибывший должен был положить письмо.
– Только в присутствии короля, – сказал Рибас.
– Я вас арестую.
– Разве я еще не арестован?
– Взять у него письмо! – топнул ногой низкорослый старик-министр в генеральском мундире. Но Рибас развел руки, придержал ими офицеров, улыбнулся:
– Я знал, что встречу у вас радушный прием, ваше превосходительство, а поэтому письма не захватил с собой. Оно у русского офицера, который ждет меня в порту.
– Вон!
Рибас вышел в приемную, но к удивлению адъютанта не спешил оставить ее, остановился у окна. «Надо дать Риосу короткую передышку и начать все сначала, – обдумывал ситуацию Рибас. – Во всяком случае, с посланником Орлова им придется не только считаться, но при необходимости и защищать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82