И пушек взято двенадцать, а не восемь.
– Это мелочи, – отмахнулся Гудович.
– Да, но глазное: вы не отметили ни одного из моих казаков.
– Они есть в вашем рапорте, – недовольно отвечал Гудович. – Князю я пошлю и свое и ваше донесение. С кем послать?
– С Трубниковым.
Эту честь капитан заслужил.
Присутствующие генералы дружно и уничижительно заговорили об адмирале Войновиче. Рибас переждал брань: сухопутные никогда не поймут, что такое море. Потом сухо заметил:
– Ветер на море был норд-ост.
– Что же с того? Войнович позорно отсиделся под Очаковом! Надо непременно написать князю!
– Норд-ост – это буря, – сказал Рибас, но его не стали слушать:
– Легкое волнение под дождем! Для Войновича и штиль – буря!
– Нет, – возражал Рибас. – На берегу буря не ощущалась.
Но положа руку на сердце Рибас признавался себе: будь он на месте Марка Войновича, то рискнул бы пожертвовать двумя-тремя судами – команды спаслись бы на берегу – но привел бы флот под Хаджибей.
Праздник Воздвижения креста Господня войска отметили получасовой пальбой. Отец Захарий отслужил молебен. В греческой кофейне на форштадте Рибас купил несколько бочек вина, и в полках усердно поднимали тосты за господина генерал-майора.
Последующие дни Гудович кропотливо писал дополнения к первому рапорту, делал представления на офицеров, участвовавших в штурме. Попросил Рибаса написать еще один, более подробный отчет. Генерал Мекноб как-то вечером пришел на берег залива, где Рибас готовил суда для посадки в них батальонов, чтобы плыть к Днестру, и весело сказал:
– Оказывается, генерал Безбородко первый герой Хаджибея!
– Как так?
Мекноб видел последний рапорт Гудовича у писаря. Илья Безбородко теперь открывал список наиболее отличившихся в деле. Были добавлены и отец Захарий, и даже писарь Бородин. Казаки отмечались вскользь. Рибас возмутился, да еще вернувшийся от Потемкина обласканный и награжденный капитан Трубников подлил масла в огонь:
– Генерал Попов велел передать вам, что вашего рапорта его канцелярия не получала.
Рибас вскочил в седло своего донца и ближним оврагом поскакал к крепостному замку, где расположился штаб Гудовича. И только отсутствие генерал-поручика, готовившего войска к отправке в Аджидер, избавило его от стычки с Рибасом. Вернувшись к флотилии в каюте бригантины генерал-майор велел адъютанту сыскать копию со своего первого рапорта князю, которую четырнадцатого сентября оставил у себя. Перечитав ее, Рибас обнаружил некоторые неточности. Они были извинительны его тогдашним состоянием упоения победой, но он все-таки подчеркнул сомнительные места, а Базилю Попову написал: «Так как мне говорят, что вы не получили ни одного из моих рапортов, и так может случиться, что вы их еще не скоро получите, я осмеливаюсь прислать вам копию с моего рапорта. Все, что подчеркнуто, соврано; остальное справедливо. Когда вы его прочтете, прошу вас, мне возвратить, я не имею другого».
А в рапорте генерал-майор помимо прочего сообщал:
«Справедливую похвалу отдаю войску верных черно-Морских казаков и особенно предводительствовавшему оным г-ну полковнику и кавалеру Чепеге, который ударил по бежавшим из замка и слободы неприятелю; полковнику и армии капитану Белому, хорунжему армии порутчику Алексею Высочину, старшинам: армии прапорщику Павлу Лисановичу и Василию Левенду, есаулу и армии прапорщику Тимофею Чайковскому, хорунжему Ивану Сербену, и хорунжему от армии прапорщику Андрею Белому. В заключении всего признать должен, что во все продолжение экспедиции сей, в доставлении снарядов, провианту и во многих других нужных случаях великое я имел пособие от армии подполковника и кавалера Головатого, которого особливо препоручить Вашему Высокопревосходительству осмеливаюсь».
5. Зимние каникулы
1790
Сентябрь выдался на редкость урожайным на успехи. Кроме Хаджибея, были взяты Каушаны и Аккерман. Тридцатого сентября в день памяти Священномученика Григория и в день своих именин Григорий Потемкин осматривал Аккерманские бастионы и нашел их «зело сильными». Полковник Чепега в очередном поиске вместе с атаманом Платовым занял Паланку.
Но истинный венец сентябрьским делам преподнесли соединенные силы австрийского принца Кобурга и Суворова под Рымником. Они разбили девяностотысячную армию верховного визиря. В лагере при Хаджибее с завистью говорили о трофейных ста пятидесяти знаменах, восьмидесяти пушках и неслыханно богатом обозе. Екатерина писала, что отправила генерал-аншефу в награду целую телегу бриллиантов, из которой Суворов получил золотую шпагу, лавровый венок с надписью «Победителю визиря», орден Андрея Первозванного и был возведен в графское достоинство с наименованием Рымникского. Австрийский император возвел Суворова в графское достоинство Римской империи. Рибас письмом поздравил генерал-аншефа с успехами.
В сентябре Екатерина писала Потемкину: «Если бы ты был здесь, то бы я, взяв тебя за ушки, поцеловала».
Готовилось сражение на море. Турецкий флот все еще стоял в нескольких милях от Хаджибейского берега. К острову Тендра из Севастополя прибыли пять линейных кораблей и восемь фрегатов. Они соединились с флотилией Войновича, чтобы дать бой османскому флоту, но турки уклонились от сражения и ушли к Аккерману. Из Таганрога к Тендре явилась флотилия капитана бригадирского чина Павла Пустошкина, и моряки начали все вместе искать турецкий флот, но он, как в воду канул.
В Хаджибее Рибас получил письмо от жены. Настя писала: «Я узнала с бесконечной радостью, мой дорогой друг, что вы имел счастье взять город; это произвело здесь большое впечатление. Государыня говорила мне о вашей победе, милостиво выражала свое удовольствие. Принц Нассаутский поздравил меня с одержанной вами победой».
Войнович прислал в Хаджибей свой судовой «журнал», в котором по записям было ясно, что он не мог привести свои корабли во время штурма Хаджибея из-за шторма и неприятеля, блокировавшего его суда под Березанью. Копии этого «Юрнала» были отправлены Гудовичем к Потемкину и Рибасу. Последний уж посадил свои войска на гребной флот и казачьи дубы, вошел в Килийское гирло Дуная и бросил там якоря. Но долго быть в Килийском гирле в пикете он не мог: начались бури и кончался провиант.
Под Килией флотилия его была обстреляна с батарей, но маневрируя своей бригантиной, Рибас ушел из-под огня да еще захватил у берега турецкое судно с зерном, капитан которого был удручен: зерно принадлежало лично ему и обошлось в двадцать тысяч.
– Где ваш флот? – спросил Рибас.
– Ушел в Константинополь.
– Откуда это известно?
– Один капитан всегда шепнет другому капитану куда направляется.
Новость эта была столь важна, что через плавни, камыши, болота генерал-майор сам отправился в Аккерман, где все еще находился Потемкин. В пути Рибас не заметил, как отстегнулась шпага, бывшая при нем всю кампанию. Потеряв ее, он суеверно помрачнел. В Аккермане Базиль Попов сказал:
– Если все Хаджибейские герои так мрачны, то гуркам несдобровать.
Узнав причину, он отдал свою шпагу Рибасу со словами:
– Только осторожно. Она вся в чернилах.
С Потемкиным Рибас с места в карьер заговорил о морском провианте для гребной флотилии и войск.
– Провианта нет, – сказал князь. – Но сухари пришлю. А всего лучше будет тебе из-под Килии уйти. Ты мне под Бендерами будешь надобен.
– Куда отвести флотилию?
– В Хаджибей. Я приказываю тебе взорвать тамошний замок.
Ревнивое хозяйское чувство кольнуло душу: взорвать то, что завоевал, рискуя жизнью?
– Непременно взорви. Того и гляди флот высадит там десант.
– Турецкий флот ушел в Константинополь, – объявил главную новость генерал-майор и объяснил, откуда эти сведения. Потемкин вмиг повеселел, а узнав о захваченном судне с зерном, рассмеялся.
– У тебя зерна полны закрома, а ты у меня сухари выпрашиваешь!
– Мельницы на судах наше адмиралтейство еще не ставит. Только мачты с парусами, – горько пошутил Рибас.
– Сухарей пришлю. А замок взорви. Аккерман мы взрывать не будем. Я Гудовичу прикажу прислать сюда два полка. Вся его армия пойдет к Бендерам. А ты бери гребную флотилию в свой надзор.
Потемкин спешил в Кишинев, куда обещала вскоре приехать «моя радость, душа души» Прасковья Андреевна, которую князь звал Прасковьей Григорьевной.
Проскакав назад все опасные места, Рибас в Килийском гирле сел в поджидавшую его казачью лодку, а шпагу «в чернилах» отправил с курьеров Базилю Попову. К вечеру он увел флотилию из-под Килии. В Хаджибее ему вручили письмо Суворова:
«Милостивый государь. мой Осип Михайлович! С победой Вашего Превосходительства над Гаджибеем имею честь поздравить. Усердно желаю, побеждая и далее неверных, заслужить лавры. Пребываю с моим истинным почтением и преданностью».
На следующий день в три пополудни генералы стояли на берегу с открытыми ртами, чтобы не оглохнуть – взрыв адской силы уплотнил воздух, ударил в уши и раскатился эхом над морем. Гудович диктовал писарю рапорт князю: «По повелению вашей светлости замок Гаджибейский разрушен посредством трех мин, которыми две башни оного и один бастион подорваны до фундамента, отчего некоторые стены развалилися, а другие разломаны…»
Седьмого октября лагерь под Хаджибеем опустел – армия Гудовича ушла к Бендерам. Оставив флотилию и свои батальоны на Головатого, Рибас отправился на бригантине к Очакову. Встреча с Войновичем вышла неловкой. Марк Иванович вдруг стал кричать:
– Мне все указывают! Все. Ушаков хотел скорой победы за моей спиной, за мой счет. Турки не его испугались, а бурь!
Посчитав, что характер графа окончательно испорчен, Рибас озаботился добычей провианта для войск. От Головатого прибыл нарочный с запиской, что Попов в Аджиадере и хочет повидаться с генерал-майором. Рибас отправил все свои пожитки сухим путем в Хаджибей, а сам поплыл на лансоне. Через получас налетел такой шквал, что генерала вместе с казаками смыло за борт невиданно высокой волной в пяти милях от Очакова. Майор казаков старик Кумчатский остался на лансоне один, едва удерживая руль. Около получаса их носило по волнам, и только чудом и стараниями Кумчатского казаки и генерал вновь оказались на лансоне, который потерял управление и его прибило к берегу.
Тут произошло еще одно чудо: вдоль берега в Хаджибей скакал курьер Потемкина Кельхен. В Очакове он оставил для Рибаса почту, на словах сказал, что князя интересует состояние флотилии. Дрожа от октябрьского холодного ветра, насквозь промокший, генерал-майор написал донесение князю и письмо Попову:
«Повторите, прошу вас, его светлости, что мы все живы, что ни одно судно ни из новых, ни из старых не потеряно, что мы не спим. Я никогда не испытывал нужды и беспокойства, как теперь в последние 14 дней. Сделайте милость, пошлите курьера в Очаков, чтобы меня привезть к вам. Я не имею ни слуги, ни рубахи, ни платка, ни гроша денег. Я все, что было выслал в Гаджибей в надежде догнать вас на лошадях в тот же день. К счастью я достиг лансона не утонувши. Кельхен вам скажет каким родом. Без этого Кумчатского не знаю, что бы с нами было, что достойно милости его светлости. Этот старик служит премьер-майором уже 11 лет, а его – сын был один из первых при штурме Гаджибея».
Когда, наконец, генерал-майор прибыл к флотилии, его ждал приказ Потемкина: немедля отправляться с судами к Бендерам. Двойные шлюпы, галеры и бригантины не прошли Днестровские мели и были оставлены в лимане рядом с кораблями Войновича. К Бендерам Рибас привел сорок четыре казачьих дуба и лансоны. Вечером третьего ноября, оставив лодки в полутора выстрела от Бендер, Рибас прискакал в лагерь Потемкина и, спешившись, с превеликой радостью обнял Базиля Попова. Засим последовал ужин в его палатке.
Начали разговор о том, что прошлогоднее сидение под Очаковым грозит повториться и под Бендерами. А ведь уже грянули ноябрьские заморозки. В армии Гудовича было много больных, но он с четырьмя осадными орудиями и шестнадцатью лестницами, употребленными при штурме Хаджибея, уже стоял в четырех верстах от Бендер и спустил мост через Днестр.
– Князь мог взять Бендеры еще в августе, когда ворвался в его пригороды и зажег хлебные магазины, – сказал Рибас. Но почему-то отступил.
– Князь все предпочитает делать по плану, – отвечал Базиль. – Для него не резон очищать Молдавию прежде Бессарабии.
– Но пленные все как один говорят, что Бендеры слабы! – горячился Рибас.
– Князь ждет капитуляции, а не сражения.
– А Измаил? Репнин прорвался к крепости, поджег город и вдруг под полковую музыку ушел! Говорят, Потемкин не простил бы ему взятия Измаила.
– Дело в ином, – возражал Базиль, наливая в чарки фенхельную водку. – Репнин сделал по Измаилу две тысячи выстрелов ядрами, бомбами и брандскугелями, и все равно, как он доносил, без знатной потери людей успеха уповать было не можно. Поэтому он и ушел с музыкой.
– Но какие могут быть потери при Бендерах, если гарнизон слаб?
– Князь не хочет ничьей крови. Платов и Чепега взяли Паланку без выстрела. Аккерман сдался, а его гарнизон выпущен в Измаил.
– Суворов уложил под Рымником пять тысяч трупов!
– Там иное дело. Там австрийцы. Им надо показывать полные победы. Но, признаться, князь страдал от такого количества убитых.
– Но если мы будем сидеть под Бендерами до декабря, от болезней и морозов погибнет больше солдат, чем в бою, – резонно заметил Рибас, а Базиль лишь развел руками, и генералы выпили сладкой фенхельной за скорейшее окончание дела.
Четвертого ноября гарнизон Бендер принял все условия капитуляции. Офицерство, ждавшее боя и трофеев, было раздосадованно. Потемкин зазимовал в Яссах, а Гудович в ближайшей деревне, где нашел тридцать годных хат. Великими трудами флотилия Рибаса вернулась к Очакову. Ожил казачий кош на Березани, где готовились к зиме. В середине ноября грянули морозы и метели. Части Южной армии уходили к Екатеринославу. Сотни отставших замерзали на бесконечных белых дорогах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82