И сколько ни билась со мной матушка, но переубедить не смогла. Полный упадок сил лишил меня интереса к жизни", и я жила одной лишь надеждой на счастье, обещанное в жизни загробной.
С еще большим усердием продолжала я предаваться своим религиозным упражнениям. Я много слышала о знаменитом святом отце по имени Дирраг и наконец встретилась с ним, и он стал моим духовным наставником, а мадемуазель Эрадис, наиболее преданная его воспитанница, стала моей подругой.
Вам, дорогой граф, известна их история, и я ни в коем случае не собираюсь распространяться по этому поводу. Но думаю, что один эпизод, свидетельницей которого я была, мог бы вас позабавить и убедить в том, что если и верно то, что мадемуазель Эрадис в конце концов сознательно отдалась этому лицемеру, то, по крайней мере, она долгое время оставалась в неведении по поводу его истинных намерений.
Мадемуазель Эрадис прониклась ко мне самыми нежными дружескими чувствами, она поверяла мне свои самые сокровенные мысли; сходство характеров, темперамента, а также отношение к вере сделали нас неразлучными. Обе мы были страстно привержены добродетели и больше всего стремились прославиться своей святостью и даже творить чудеса. Она была настолько охвачена этой страстью, что убеди ее кто-нибудь, что в ней может возродиться Лазарь, она бы согласилась вынести любые страдания с самоотверженностью, достойной мученика... Отец же Дирраг, помимо всего прочегэ, обладал и способностью убеждать.
Эрадис с некоторой гордостью говорила мне, что святой отец ни с кем так близко не общается как с ней, что во время их частых встреч наедине в ее келье он уверяет ее, что она уже почти святая, что остается сделать лишь несколько шагов, потому что во сне он получил Божественное откровение, будто вскоре мадемуазель Эрадис совершит великое чудо, если и дальше позволит ему вести себя к вершинам добродетели.
Зависть и ревность возможны при любом состоянии человеческой души, а душа набожного человека, возможно, подвержена им в наибольшей степени.
Эрадис заметила, что я завидую ее счастью и, к тому же, кажется, не очень верю ее рассказам. Действительно, я выражала тем большее недоумение по поводу того, что она рассказывала о своих свиданиях с отцом Диррагом, чем чаще он избегал подобных бесед со мною в доме одной из своих воспитанниц, моей подруги, которая стремилась к святости столь же фанатично, что и Эрадис. Не было сомнения, что мой грустный вид, желтый цвет лица не способны были расположить преподобного отца для его духовных упражнений. Это меня задевало: лишенная знаков его святого внимания, я не умела скрыть своих чувств, и имела вид человека, ни во что не верящего.
Эрадис, растроганная моими переживаниями, предложила мне самой стать Свидетельницей ее счастья.
— Вы увидите, — с жаром говорила она, — каково действие этих духовных упражнений, как по ступеням послушания святой отец ведет меня к святости. И для вас не останется никаких сомнений относительно того восторга, который следует за этими занятиями. Я бы желала, чтобы мой пример, моя дорогая Тереза, —добавила она уже спокойнее, — явился бы для вас тем первым чудом, которое даст возможность вашему духу освободиться от влияния плоти и вознестись к самому Господу.
Назавтра, в пять часов утра, как мы и договорились, я пришла к Эрадис. Я застала ее за молитвой. — Этот святой человек сейчас должен прийти, — сказала она, — и сам Бог придет вместе с ним. Спрячьтесь в этой маленькой комнате, откуда вам будет видно и слышно, как на такое недостойное создание, каким являюсь я, снизойдет святая благодать благодаря стараниям нашего духовного отца.
Почти сразу же в дверь тихонько постучали. Я спряталась в соседней комнате, заперев которую, Эрадис унесла ключ с собой. Отверстие шириной в руку, в двери, завешанной старинным бергамским почти прозрачным гобеленом, давало возможность видеть всю комнату, не рискуя быть замеченной. Святой отец вошел.
— Здравствуй, сестра моя. Да пребудут с тобой святой дух и святой Франциск.
Она было бросилась к его ногам, но он поднял ее и посадил возле себя.
— Мне необходимо повторить вам еще раз те принципы, которыми вы должны руководствоваться во всех своих делах; но сперва о ваших стигматах: в каком состоянии находятся те, что были на груди? Давайте поглядим.
Эрадис обнажила левую грудь, под которой находился рубец.
— О, остановитесь, сестра моя, прикройте грудь платком; вы не должны были этого делать, достаточно того, что я вижу след, которым вас отметил святой Франциск, а он на месте. Хорошо, я удовлетворен. Св. Франциск продолжает вас любить: рана красная и чистая. Я не забыл снова захватить с собой обрывок его святой веревки: она понадобится для продолжения наших занятий. Я говорил вам уже, сестра моя, что выделяю вас среди моих воспитанниц, ваших подруг, ибо вижу — сам Бог отличает вас. Вот почему я не боюсь раскрыть перед вами самые его сокровенные таинства. Повторяю: не думайте ни о чем и не мешайте мне совершать их. Богу нужны от людей только их дух и их сердце. Лишь отрешившись от тела, можно достичь соединения с Господом, обрести святость и творить чудеса. Не скрою от вас, мой ангелочек, что на последнем занятии я заметил, что дух ваш еще не освободился от влияния плоти. Вы еще не способны подражать тем блаженным мученикам, которые и во время бичевания и пыток раскаленным железом или огнем не испытывали ни малейшей боли, потому что вся их душа, без остатка, была занята прославлением Бога. Здесь действует исправный механизм, девочка моя: мы осознаем добро и зло, физическое или моральное, лишь посредством наших ощущений. Когда мы осязаем, слышим или видим, частички духа текут по небольшим углублениям нервов, и последние сообщают об этом душе. Устремив свои помыслы, вы соедините все частицы вашего духа, и тогда не останется ни одной, чтобы сообщить душе об ударах, наносимых плоти. И вы их не почувствуете. Посмотрите на охотника: обуреваемый желанием загнать кабана, он не чувствует уколов колючего кустарника во время погони. Так и вы, разве обратите вы внимание на удары бича, когда душа будет охвачена ожиданием счастья? Через это испытание пролегает путь к сотворению чуда. Таким и должно быть ощущение высшего совершенства, которое соединяет нас с Богом. Начнем же, дочь моя: хорошо исполняйте свой долг и ни в чем не сомневайтесь: с помощью веревки св. Франциска и медитации это благочестивое упражнение принесет вам невыразимые наслаждения. Встаньте на колени, дитя мое, и обнажите те части плоти, которые вызывают гнев Господень: умерщвление их соединит ваш дух с духом Господа Бога. Повторяю: не думайте ни о чем и не мешайте мне.
Мадемуазель Эрадис тут же беспрекословно подчинилась. Она встала коленями на скамеечку для молитв, положив перед собой Библию, задрала юбки и рубашку до пояса, обнажив очаровательную белую попку.
— Поднимите повыше вашу рубашку, — сказал священник, — а... вот, теперь хорошо. Сложите руки и вознеситесь душой к Богу, пусть она наполнится мыслью о вечном блаженстве.
Святой отец придвинул скамеечку для ног сзади, чуть сбоку от Эрадис, встал на нее коленями... Под рясой, которую он поднял и заткнул за пояс, была целая связка длинных розог, которые он дал поцеловать послушнице.
Я внимательно следила за происходящим. Мое сердце наполнилось священным ужасом, я вся была охвачена дрожью, которую и до сих пор испытываю. Эрадис не издавала ни звука. Сверкая глазами, священник смотрел на попку, находившуюся прямо перед ним, и в восхищении еле слышно прошептал: "Ах, какая красивая грудь!" Время от времени он склонялся, шепча молитвы. Спустя несколько минут он спросил у послушницы, готова ли она.
— Да, преподобный отец, — отвечала та, — я чувствую, как мой дух отрешается от плоти, и прошу вас, начинайте святое действо.
Он прочел еще несколько молитв и приступил к церемонии. Она началась тремя ударами розгой, которые он не слишком сильно нанес ей по заду. За ударами последовала молитва, потом еще три удара, уже более сильных.
Каково же было мое удивление, когда после пяти-шести молитв, перемежавшихся ударами розгой, я увидела, как отец Дирраг, расстегнув штаны, вытащил нечто, очень напоминавшее ту роковую змею, которая навлекла на меня упреки моего старого наставника. Чудовище выросло, став и толще, и крепче, как и предрекал капуцин; при виде этого я содрогнулась. Казалось, что красная голова этой змеи не на шутку угрожает попке Эрадис, ставшей прекрасного алого цвета под ударами розог; лицо священника тоже пылало.
— Сейчас вы должны находиться в состоянии полной отрешенности и созерцания, ваша душа ничего не ощущает. Если, дочь моя, вы не обманываете моих святых надежд, то вы не должны ничего ни видеть, ни слышать, ни чувствовать.
В эту же минуту истязатель обрушил целый град ударов на все обнаженные части тела Эрадис. Жертва не издала ни звука. Недвижная, она казалась нечувствительной к этим ужасным ударам, и лишь ягодицы конвульсивно сжимались и разжимались.
— Я доволен вами, — сказал он после четверти часа жестокого бичевания, — пришло время начать наслаждаться плодами святого таинства; дайте же мне возможность руководить вами. Веревкой св. Франциска я буду изгонять из вас все, что осталось еще нечистого.
И святой отец действительно заставил ее принять ту унизительную позу, которая в то же время наиболее полно отвечала его намерениям. Вид моей подруги был ни с чем несравним: раздвинутые ягодицы полностью открывали двойной путь к наслаждению.
Лицемер, налюбовавшись этим зрелищем, смочил слюной то, что он называл "веревкой", и, произнеся несколько слов тоном священника, трудящегося над изгнанием бесов из тела бесноватого, приступил к введению "веревки" внутрь.
Из своего укрытия я видела все происходящее вплоть до мельчайших подробностей. Окна той комнаты находились напротив двери в мое убежище. Эрадис стояла на коленях на полу, скрестив руки на подножке своей скамеечки, положив голову на руки; ее рубашка, старательно поднятая до пояса, открывала моему взору ее восхитительные ягодицы и изгиб спины. Этот роскошный вид привлекал и взгляд преподобного отца, который сам встал на колени таким образом, что ноги его послушницы находились между его ногами, и, спустив штаны, держал свою ужасную "веревку" в руках, издавая какие-то нечленораздельные звуки.
В этой позе он находился несколько мгновений, разгоряченным взором охватывая сей алтарь, и как бы колеблясь перед выбором жертвоприношения, которое собирался совершить. Перед ним открывались два отверстия, он пожирал их глазами, в затруднении от необходимости выбирать. Можно было представить, какому отверстию отдавал предпочтение человек в рясе, но он уже обещал наслаждение и восторг своей послушнице: как быть? Он неоднократно направлял головку своего приспособления к воротам, которые были более милы его сердцу, и слегка стучал в них. Но, наконец, благоразумие взяло верх над пристрастием. Надо отдать ему должное, я отчетливо видела, как красный приап его преподобия пустился по каноническому пути, после того, как красные губы деликатно были раздвинуты большим и указательным пальцами.
Сама процедура была начата тремя мощными толчками, благодаря которым приап вошел наполовину. И тут вдруг спокойствие святого отца сменилось исступлением. О, какое у него было лицо! о, Боже! Представьте себе сатира, с пеной на губах, с разинутым ртом, скрежещущего зубами и дышащего, как разъяренный бык: ноздри его раздувались и дрожали; руки он держал немного поднятыми над спиной Эрадис, не осмеливаясь прикоснуться к ней ладонями, и пальцы его были судорожно растопырены подобно лапкам зажаренного каплуна. Голова опущена, глаза сверкают, неотрывно наблюдая за действиями нижней части своего тела. Дирраг следил за тем, чтобы во время движения назад приап не выходил из пещеры, а во время толчка живот его не опирался на ягодицы послушницы, которая могла сообразить, что это была за "веревка". Какое присутствие духа!
Я видела, что примерно на ширину пальца святое орудие постоянно оставалось снаружи и не участвовало в общем празднике. Я видела, что всякий раз, как спина святого отца двигалась назад и "веревка" по самую головку выходила наружу, губы соответствующей части тела Эрадис приоткрывались, обнаруживая такой алый цвет, что приятно посмотреть. Я видела, что при движении святого отца вперед от этих губ оставался виден лишь темный пушок, их покрывавший, и они словно заглатывали его орудие, и было трудно понять, кому из двух действующих лиц принадлежит оно; казалось, они оба были одинаково сильно к нему привязаны.
Какое зрелище, дорогой мой граф, для девушки моих лет, которой ничего не было известно о таинствах такого рода! Множество мыслей пронеслось у меня в голове. Помню, несколько раз я была готова броситься к святому отцу и на коленях умолять его, чтобы и меня он подверг такому же лечению, что и Эрадис. Благочестивыми ли были мои желания? В этом я не разобралась до сих пор. Но вернемся к нашим воспоминаниям. Поза святого отца напоминала букву "S", движения его становились все быстрее, и он уже с трудом удерживал равновесие. Лишь две огромные бородавки безучастно болтались между ляжками его преподобия,
— Удовлетворен ли ваш дух, моя святая малышка, — сказал он, издавая какое-то подобие стона. — Что касается меня, то я вижу, как врата рая распахнулись передо мной.
— О, отец мой, какое наслаждение! Какое неземное счастье! Я чувствую, как дух мой расстается с плотью: изгоняйте, отец мой, изгоняйте же все, что еще есть нечистого во мне. Я вижу ан... ге... лов... еще, ну, еще... Ах... ах... хорошо...о, св. Франциск!.. ...не оставляйте меня; я чувствую, как... веревка... О, я больше не могу... я сейчас умру!..
Святой отец тоже испытывал приближение высочайшего наслаждения, что-то бормотал, судорожно дергался и хрипел, словно задыхаясь... Последние слова Эрадис явились сигналом отбоя: я увидела, как свирепая змея присмирела, выползая вся в пене из своей пещеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29