https://wodolei.ru/catalog/leyki_shlangi_dushi/izliv/
Что же представляют собой эти замечательные люди? Мадам С..., богатая и знатная вдова, "не расставалась с книгами, спорила о вещах отвлеченных и даже трансцендентальных и вела жизнь совершенно безупречную" .
Таким образом, мадам С... можно было бы сравнить с маркизой дю Шатлэ, и сравнение это выгладит оправданным почти во всех отношениях, кроме одного. Маркиза дю Шатлэ, как известно, помимо интеллектуальных радостей не чуралась наслаждений Киприды, что в конце концов привело любовницу господина Вольтера к печальному концу: в 1749 году она умерла от родильной горячки. Зато мадам С..., искренне опасаясь подобной смерти, сумела сделать радости Амура для себя совершенно безопасными. Каким образом? В соответствующей части романа содержатся все скабрезные подробности любовных ухищрений этой просвещенной женщины.
Аббат Т... — достойный напарник мадам С... — в романе выступает в роли ментора, не скупящегося на душеспасительные советы. Автор подчеркивает глубокую философскую эрудицию этого духовного наставника, который, к примеру, заявляет: "Все мои выводы — плод двадцатилетних раздумий, бессонных ночей. И все это время я искренне стремился отличить правду от лжи". Непонятным остается, зачем аббат столь отважно вступал в схватку с Морфеем, ведь ему достаточно было взять с книжной полки томик Дидро и прочесть хотя бы такие слова: "1. Всегда и всюду ополчаются против страстей; на них возлагают ответственность за все горести человека, забывая, что они же — источник всех его удовольствий. Они являются элементом человеческой природы, о которой нельзя сказать ни слишком много хорошего, ни слишком много плохого. Но я не могу не испытывать досады, видя, что их всегда рассматривают именно с другой стороны, точно боятся оскорбить разум, произнеся хотя бы одно слово в пользу его соперниц, атиежду тем только страсти, и только великие страсти, могут поднять душу до великих дел. Без них конец всему возвышенному как в нравственности, так и в творчестве; изящные искусства без них возвращаются в младенческое состояние, добродетель становится мелочной. 2. Умеренные страсти — удел заурядных людей..." . Если внимательно вчитаться в эти слова выдающегося мастера философских каламбуров, то можно с легкостью уразуметь и этическую программу аббата Т..., длинные и малопонятные рассуждения которого изрядно вредят занимательности романа.
В своих моральных проповедях аббат Т... настаивает на естественном характере сексуальных потребностей человека: "Не надо забывать о том, что эти наши потребности связаны с темпераментом, и они столь же естественны, как голод и жажда. Не следует придавать им особого значения и не следует делать ничего для их возбуждения" . Подобная теория "ночного горшка"3 вряд ли кого-либо удивит сегодня, однако в XVIII веке разглагольствования аббата Т...воспринимались совершенно иначе, ведь в тогдашнем общественном сознании преобладали несколько иные взгляды на природу сексуальных отношений между мужчиной и женщиной. В самом деле, неужели красноречивый аббат запамятовал известные слова апостола Павла из первого послания к коринфянам, где он определенно высказался в пользу целомудрия: "Все мне позволительно, но не все позволено; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела (...) Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? Ибо сказано: "два будут одна плоть". А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом. Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела; а блудник грешит против собственного тела".
Таким образом, в своих рассуждениях аббат Т... пытается опровергнуть главный тезис апостола Павла, несмотря на то, что учение его разделяется всею католической церковью. В самом деле, принимая во внимание слова из книги Бытия (2, 24), апостол Павел резко выступает против тех, кто уравнивал потребность в пище с половым влечением. Блуд, по мысли апостола, оскверняет тело, зато пища его осквернить не может. Тело христианина — а мадам С..., аббат Т... и Тереза — христиане-католики — как часть входит в мистическое тело Христово. Поскольку же в день Страшного Суда оно будет воскрешено Господом, нарушение заповеди целомудрия расценится тогда как один из самых тяжких грехов.
Показательно и то, что Тереза, несмотря на религиозное воспитание, не способна соблюдать нормы христианской нравственности, которые в XYIII веке достаточно эффективно преподавались юношеству. Церковь хорошо помнила о печальном примере царя Давида, который "увидел с кровли купающуюся женщину..., послал слуг взять ее... и... спал с нею" . Вот почему христианину, в частности, запрещалось смотреть на чужое обнаженное или полуобнаженное тело — ведь при взгляде на наготу другого лица половое стремление пробуждается с особенною силой.
Обращаясь к пастве, святые отцы, комментировавшие седьмую заповедь Божию, давали примерно такие рекомендации: "Должны мы избегать всякого взгляда на чужую обнаженность, например, когда женщины занимаются обиходом домашним (мытье полов, белья), когда кто спит раскидавшись... Кто же намеренно отыскивает случай к тому и с услаждением останавливает свои глаза на том, как лица другого пола остаются почему-либо в обнаженном... виде, тот безрассуден в своем любопытстве" . Впрочем, если бы автор внимательно прислушивался к подобным рекомендациям, то философско-эротический роман "Тереза-философ" лишился бы своих наиболее блестяще в стилистическом отношении выполненных пассажей.
Отказываясь руководствоваться традиционными нормами христианской этики, автор вынужден подвергнуть критике общественные институты, развитие коих осуществлялось в тесной от упомянутых норм зависимости. Разумеется, нет необходимости здесь подробно останавливаться на всех аспектах этой критики, тем более что читатель и сам легко составит себе о ней ясное представление. Отметим только страстное отрицание святости супружеских уз: "Но мимолетная неверность, причиной которой может быть обыкновенное сладострастие, бунт темперамента, частная благодарность, истинная жалость или даже мягкость души, уступающая порыву визави, — разве есть в ней что-нибудь недопустимое?" , а также пламенные призывы к отказу от деторождения .
Справедливости ради следует сказать и о том, что развернутая в романе этическая программа остается далекой от совершенства. В отличие от маркиза де Сада, у автора не хватило смелости довести ряд аморальных силлогизмов до логического конца, в силу чего на всем произведении сохраняется легкий налет ханжества и лицемерия. С одной стороны, герои романа вроде бы и не прочь отдаться всепоглощающему потоку страсти, а с другой — они обставляют свои действия столь огромным количеством предосторожностей и оговорок, что перестают представлять для существующих социальных структур сколь-нибудь существенную опасность.
Автор заблуждается также относительно числа адептов просветительской идеологии, которое им сводится к какому-то абсолютно непостижимому минимуму . В действительности же новая мораль распространялась во французском обществе с головокружительною быстротою . Если придерживаться противоположного мнения, то причины успеха революции 1789 года так и останутся до конца не проясненными.
В заключение хотелось бы остановиться на ряде пропагандируемых в романе теоретических положений, так или иначе относящихся к религии. Поскольку о глубоком расхождении автора с традиционными нормами христианской нравственности уже было сказано достаточно подробно, нам остается только рассмотреть следствия, которые неизбежно вытекают из однажды принятых посылок. Прежде всего автор романа резко отделяет трансцендентное бытие человека от его антропологического существования: "С одной стороны, я (Тереза, — А.В.) всею душой любила Бога и искренне жаждала служить ему так, как меня учили. С другой же стороны, я не могла справиться с таинственными и необъяснимыми желаниями" .
Затем в ход пускается излюбленный прием вольнодумцев XVIII столетия, прямо-таки помешавшихся на сопоставлении различных верований и религий друг с другом: "Если правоверный христианин не желает интерпретировать положения своей религии, то почему же он хочет (и требует), чтобы правоверный магометанин подвергал сомнению постулаты своей религии?" . Заложив в податливые умы слушателей некоторые сомнения, вдохновляемый естественным светом разума, проповедник предпринимает, наконец, решительную атаку: "Новые религии сотворены человеком, Бог никогда не меняется. Он неизменен... греховная сущность человека также неизменна". Что ж, основное дело сделано, и теперь автор со спокойным сердцем может нанести coup de grace поверженному во прах сопернику: "Христианская религия дает ложное представление о Боге". Ознакомившись с подобными рассуждениями, можно составить исчерпывающее представление о деструктивной части религиозной идеологии эпохи Просвещения.
Вдумчивый читатель, пожалуй, спросит: а что, собственно говоря, нового сказал анонимный автор по данному вопросу, поскольку на страницах романа удается обнаружить лишь избитые положения, немыслимую путаницу из эвгемеризма, деизма и слегка завуалированного атеизма. В самом деле, вся религиозная концепция построена на общеизвестном месте из V книги дидактической поэмы Лукреция: Nec poterant quibus id fieret cognoscere causis Ergo perfugium sibi habebant omnia divis Tradere et illorum nutu facere omnia flecti.
(Но не могли распознать, почему это так происходит, И прибегали к тому, что богам поручали все это. Предполагая, что все направляется их мановеньем.
Пер. Ф.Петровского.)
По всей видимости, Лукреция тогда читали прилежно. Взять хотя бы эти стихи знаменитого римлянина:
О человеческий род несчастный! Такие явленья Мог он богам приписать и присвоить им гнев беспощадный! Сколько стенаний ему, сколько нам это язв причинило. Сколько доставило слез и детям нашим и внукам! В конце концов, благородное негодование настолько завладело искренними сердцами просвещенных энциклопедистов, что, желая избавить человечество от язв и стенаний, они решили изобрести для счастливых потомков некую универсальную естественную религию. В романе "Тереза-философ" о подобной религии рассуждает, в частности, аббат Т... К сожалению, новаторские попытки друзей просвещения потерпели полнейший провал. По мнению Э.Фагэ, недееспособность просветительской идеологии объяснялась ложностью исходных мировоззренческих установок: "С человеческим разумом, слишком слабым, чтобы охватить предмет сразу с нескольких сторон (в XVIII веке — А.В.) произошло то же самое, что с ним случалось всегда. Одним словом, новое научное знание восприняли как науку вообще, способную, как казалось тогда, разом разрешить все загадки универсума, не принимая во внимание прежние теологические, метафизические и психологические объяснения. С тех пор начинают ссылаться на "законы природы", так как сверхъестественное сочли вовсе не существующим, точно так же как и "человеческое". Между прочим, тогда отказались не только от метафизики и религии, но и от морали, поскольку последняя, будучи присуща одним лишь людям, в природе вещей не наблюдается. Вот почему в конце концов мораль стали рассматривать в качестве последнего из "предрассудков" .
В завершение нашего вводного слова хочется сказать несколько слов о жанре эротического романа, а также о проблемах, которые неизбежно возникают при распространении подобной литературы. Если в Европе многовековая традиция, по сути, не прерывалась, то в России, в силу различных обстоятельств, аналогичные тексты до читателя, как правило, не доходили. И дело здесь не только в цензуре — "няньке рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного" . Главное препятствие, пожалуй, в неких устойчивых культурнотипологических ориентирах, остающихся непоколебленными, несмотря на жесточайшие социальные пертурбации.
Вымученная абстиненция "сознательного" революционера, этого бастарда традиционной аскетической культуры Древней Руси, способствовала появлению на свет целого поколения с несбалансированными сексуальными инстинктами, тех, кто пытался скрыть собственную духовную импотенцию под ригористическими экзерсисами. В итоге призывы к тотальному запрещению эротической литературы встречают по большей части сочувственный отклик в сердцах наших сограждан. Вовсе не собираясь защищать низкосортные бульварные книжонки, которые лавинами обрушились ныне на голову обывателя, буду говорить о вещах более важных, а именно: о цивилизации, гуманизме и терпимости к инакомыслию любого рода, вплоть до сексуального.
Запрещение любострастных произведений выглядело совершенно оправданным в те времена, когда государственная жизнь вынуждена была подчиняться сугубо конфессиональным требованиям той или иной господствующей церкви. Причины этого запрещения объяснялись при анализе содержания романа "Тереза-философ". Однако в XVIII — XIX столетиях теократическая модель организации общества постепенно исчезла. В зависимости от принадлежности к тому или иному религиозному или политическому течению, сегодня мы по-разному относимся к устранению церкви от кормила государственной власти. Но, во всяком случае, и верующему, и неверующему трудно объяснить, к примеру, почему в светском государстве эротическая литература продолжает оставаться явлением если не полностью запрещенным, то, по крайней мере, едва терпимым. Возражения, выдвигаемые противниками эротической литературы, бывают, как правило, четырех типов. Во-первых, если верить некоторым борцам за моральную чистоту, подобная литература якобы развращает подрастающее поколение; во-вторых, — способствует росту преступлений на сексуальной почве; в-третьих, разрушает нравственность вообще и, наконец, в-четвертых, приносит умопомрачительную прибыль нечистоплотным дельцам теневой экономики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Таким образом, мадам С... можно было бы сравнить с маркизой дю Шатлэ, и сравнение это выгладит оправданным почти во всех отношениях, кроме одного. Маркиза дю Шатлэ, как известно, помимо интеллектуальных радостей не чуралась наслаждений Киприды, что в конце концов привело любовницу господина Вольтера к печальному концу: в 1749 году она умерла от родильной горячки. Зато мадам С..., искренне опасаясь подобной смерти, сумела сделать радости Амура для себя совершенно безопасными. Каким образом? В соответствующей части романа содержатся все скабрезные подробности любовных ухищрений этой просвещенной женщины.
Аббат Т... — достойный напарник мадам С... — в романе выступает в роли ментора, не скупящегося на душеспасительные советы. Автор подчеркивает глубокую философскую эрудицию этого духовного наставника, который, к примеру, заявляет: "Все мои выводы — плод двадцатилетних раздумий, бессонных ночей. И все это время я искренне стремился отличить правду от лжи". Непонятным остается, зачем аббат столь отважно вступал в схватку с Морфеем, ведь ему достаточно было взять с книжной полки томик Дидро и прочесть хотя бы такие слова: "1. Всегда и всюду ополчаются против страстей; на них возлагают ответственность за все горести человека, забывая, что они же — источник всех его удовольствий. Они являются элементом человеческой природы, о которой нельзя сказать ни слишком много хорошего, ни слишком много плохого. Но я не могу не испытывать досады, видя, что их всегда рассматривают именно с другой стороны, точно боятся оскорбить разум, произнеся хотя бы одно слово в пользу его соперниц, атиежду тем только страсти, и только великие страсти, могут поднять душу до великих дел. Без них конец всему возвышенному как в нравственности, так и в творчестве; изящные искусства без них возвращаются в младенческое состояние, добродетель становится мелочной. 2. Умеренные страсти — удел заурядных людей..." . Если внимательно вчитаться в эти слова выдающегося мастера философских каламбуров, то можно с легкостью уразуметь и этическую программу аббата Т..., длинные и малопонятные рассуждения которого изрядно вредят занимательности романа.
В своих моральных проповедях аббат Т... настаивает на естественном характере сексуальных потребностей человека: "Не надо забывать о том, что эти наши потребности связаны с темпераментом, и они столь же естественны, как голод и жажда. Не следует придавать им особого значения и не следует делать ничего для их возбуждения" . Подобная теория "ночного горшка"3 вряд ли кого-либо удивит сегодня, однако в XVIII веке разглагольствования аббата Т...воспринимались совершенно иначе, ведь в тогдашнем общественном сознании преобладали несколько иные взгляды на природу сексуальных отношений между мужчиной и женщиной. В самом деле, неужели красноречивый аббат запамятовал известные слова апостола Павла из первого послания к коринфянам, где он определенно высказался в пользу целомудрия: "Все мне позволительно, но не все позволено; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела (...) Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? Ибо сказано: "два будут одна плоть". А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом. Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела; а блудник грешит против собственного тела".
Таким образом, в своих рассуждениях аббат Т... пытается опровергнуть главный тезис апостола Павла, несмотря на то, что учение его разделяется всею католической церковью. В самом деле, принимая во внимание слова из книги Бытия (2, 24), апостол Павел резко выступает против тех, кто уравнивал потребность в пище с половым влечением. Блуд, по мысли апостола, оскверняет тело, зато пища его осквернить не может. Тело христианина — а мадам С..., аббат Т... и Тереза — христиане-католики — как часть входит в мистическое тело Христово. Поскольку же в день Страшного Суда оно будет воскрешено Господом, нарушение заповеди целомудрия расценится тогда как один из самых тяжких грехов.
Показательно и то, что Тереза, несмотря на религиозное воспитание, не способна соблюдать нормы христианской нравственности, которые в XYIII веке достаточно эффективно преподавались юношеству. Церковь хорошо помнила о печальном примере царя Давида, который "увидел с кровли купающуюся женщину..., послал слуг взять ее... и... спал с нею" . Вот почему христианину, в частности, запрещалось смотреть на чужое обнаженное или полуобнаженное тело — ведь при взгляде на наготу другого лица половое стремление пробуждается с особенною силой.
Обращаясь к пастве, святые отцы, комментировавшие седьмую заповедь Божию, давали примерно такие рекомендации: "Должны мы избегать всякого взгляда на чужую обнаженность, например, когда женщины занимаются обиходом домашним (мытье полов, белья), когда кто спит раскидавшись... Кто же намеренно отыскивает случай к тому и с услаждением останавливает свои глаза на том, как лица другого пола остаются почему-либо в обнаженном... виде, тот безрассуден в своем любопытстве" . Впрочем, если бы автор внимательно прислушивался к подобным рекомендациям, то философско-эротический роман "Тереза-философ" лишился бы своих наиболее блестяще в стилистическом отношении выполненных пассажей.
Отказываясь руководствоваться традиционными нормами христианской этики, автор вынужден подвергнуть критике общественные институты, развитие коих осуществлялось в тесной от упомянутых норм зависимости. Разумеется, нет необходимости здесь подробно останавливаться на всех аспектах этой критики, тем более что читатель и сам легко составит себе о ней ясное представление. Отметим только страстное отрицание святости супружеских уз: "Но мимолетная неверность, причиной которой может быть обыкновенное сладострастие, бунт темперамента, частная благодарность, истинная жалость или даже мягкость души, уступающая порыву визави, — разве есть в ней что-нибудь недопустимое?" , а также пламенные призывы к отказу от деторождения .
Справедливости ради следует сказать и о том, что развернутая в романе этическая программа остается далекой от совершенства. В отличие от маркиза де Сада, у автора не хватило смелости довести ряд аморальных силлогизмов до логического конца, в силу чего на всем произведении сохраняется легкий налет ханжества и лицемерия. С одной стороны, герои романа вроде бы и не прочь отдаться всепоглощающему потоку страсти, а с другой — они обставляют свои действия столь огромным количеством предосторожностей и оговорок, что перестают представлять для существующих социальных структур сколь-нибудь существенную опасность.
Автор заблуждается также относительно числа адептов просветительской идеологии, которое им сводится к какому-то абсолютно непостижимому минимуму . В действительности же новая мораль распространялась во французском обществе с головокружительною быстротою . Если придерживаться противоположного мнения, то причины успеха революции 1789 года так и останутся до конца не проясненными.
В заключение хотелось бы остановиться на ряде пропагандируемых в романе теоретических положений, так или иначе относящихся к религии. Поскольку о глубоком расхождении автора с традиционными нормами христианской нравственности уже было сказано достаточно подробно, нам остается только рассмотреть следствия, которые неизбежно вытекают из однажды принятых посылок. Прежде всего автор романа резко отделяет трансцендентное бытие человека от его антропологического существования: "С одной стороны, я (Тереза, — А.В.) всею душой любила Бога и искренне жаждала служить ему так, как меня учили. С другой же стороны, я не могла справиться с таинственными и необъяснимыми желаниями" .
Затем в ход пускается излюбленный прием вольнодумцев XVIII столетия, прямо-таки помешавшихся на сопоставлении различных верований и религий друг с другом: "Если правоверный христианин не желает интерпретировать положения своей религии, то почему же он хочет (и требует), чтобы правоверный магометанин подвергал сомнению постулаты своей религии?" . Заложив в податливые умы слушателей некоторые сомнения, вдохновляемый естественным светом разума, проповедник предпринимает, наконец, решительную атаку: "Новые религии сотворены человеком, Бог никогда не меняется. Он неизменен... греховная сущность человека также неизменна". Что ж, основное дело сделано, и теперь автор со спокойным сердцем может нанести coup de grace поверженному во прах сопернику: "Христианская религия дает ложное представление о Боге". Ознакомившись с подобными рассуждениями, можно составить исчерпывающее представление о деструктивной части религиозной идеологии эпохи Просвещения.
Вдумчивый читатель, пожалуй, спросит: а что, собственно говоря, нового сказал анонимный автор по данному вопросу, поскольку на страницах романа удается обнаружить лишь избитые положения, немыслимую путаницу из эвгемеризма, деизма и слегка завуалированного атеизма. В самом деле, вся религиозная концепция построена на общеизвестном месте из V книги дидактической поэмы Лукреция: Nec poterant quibus id fieret cognoscere causis Ergo perfugium sibi habebant omnia divis Tradere et illorum nutu facere omnia flecti.
(Но не могли распознать, почему это так происходит, И прибегали к тому, что богам поручали все это. Предполагая, что все направляется их мановеньем.
Пер. Ф.Петровского.)
По всей видимости, Лукреция тогда читали прилежно. Взять хотя бы эти стихи знаменитого римлянина:
О человеческий род несчастный! Такие явленья Мог он богам приписать и присвоить им гнев беспощадный! Сколько стенаний ему, сколько нам это язв причинило. Сколько доставило слез и детям нашим и внукам! В конце концов, благородное негодование настолько завладело искренними сердцами просвещенных энциклопедистов, что, желая избавить человечество от язв и стенаний, они решили изобрести для счастливых потомков некую универсальную естественную религию. В романе "Тереза-философ" о подобной религии рассуждает, в частности, аббат Т... К сожалению, новаторские попытки друзей просвещения потерпели полнейший провал. По мнению Э.Фагэ, недееспособность просветительской идеологии объяснялась ложностью исходных мировоззренческих установок: "С человеческим разумом, слишком слабым, чтобы охватить предмет сразу с нескольких сторон (в XVIII веке — А.В.) произошло то же самое, что с ним случалось всегда. Одним словом, новое научное знание восприняли как науку вообще, способную, как казалось тогда, разом разрешить все загадки универсума, не принимая во внимание прежние теологические, метафизические и психологические объяснения. С тех пор начинают ссылаться на "законы природы", так как сверхъестественное сочли вовсе не существующим, точно так же как и "человеческое". Между прочим, тогда отказались не только от метафизики и религии, но и от морали, поскольку последняя, будучи присуща одним лишь людям, в природе вещей не наблюдается. Вот почему в конце концов мораль стали рассматривать в качестве последнего из "предрассудков" .
В завершение нашего вводного слова хочется сказать несколько слов о жанре эротического романа, а также о проблемах, которые неизбежно возникают при распространении подобной литературы. Если в Европе многовековая традиция, по сути, не прерывалась, то в России, в силу различных обстоятельств, аналогичные тексты до читателя, как правило, не доходили. И дело здесь не только в цензуре — "няньке рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного" . Главное препятствие, пожалуй, в неких устойчивых культурнотипологических ориентирах, остающихся непоколебленными, несмотря на жесточайшие социальные пертурбации.
Вымученная абстиненция "сознательного" революционера, этого бастарда традиционной аскетической культуры Древней Руси, способствовала появлению на свет целого поколения с несбалансированными сексуальными инстинктами, тех, кто пытался скрыть собственную духовную импотенцию под ригористическими экзерсисами. В итоге призывы к тотальному запрещению эротической литературы встречают по большей части сочувственный отклик в сердцах наших сограждан. Вовсе не собираясь защищать низкосортные бульварные книжонки, которые лавинами обрушились ныне на голову обывателя, буду говорить о вещах более важных, а именно: о цивилизации, гуманизме и терпимости к инакомыслию любого рода, вплоть до сексуального.
Запрещение любострастных произведений выглядело совершенно оправданным в те времена, когда государственная жизнь вынуждена была подчиняться сугубо конфессиональным требованиям той или иной господствующей церкви. Причины этого запрещения объяснялись при анализе содержания романа "Тереза-философ". Однако в XVIII — XIX столетиях теократическая модель организации общества постепенно исчезла. В зависимости от принадлежности к тому или иному религиозному или политическому течению, сегодня мы по-разному относимся к устранению церкви от кормила государственной власти. Но, во всяком случае, и верующему, и неверующему трудно объяснить, к примеру, почему в светском государстве эротическая литература продолжает оставаться явлением если не полностью запрещенным, то, по крайней мере, едва терпимым. Возражения, выдвигаемые противниками эротической литературы, бывают, как правило, четырех типов. Во-первых, если верить некоторым борцам за моральную чистоту, подобная литература якобы развращает подрастающее поколение; во-вторых, — способствует росту преступлений на сексуальной почве; в-третьих, разрушает нравственность вообще и, наконец, в-четвертых, приносит умопомрачительную прибыль нечистоплотным дельцам теневой экономики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29