Граждане тогда, наконец, поймут, что истинный патриот не должен уподобляться прислужнику царей, действиями которого управляют химеры. Наконец, гражданин республики, сдерживаемый только лишь угрызениями совести, признает своим единственным вождем добродетель, а не легкомысленную надежду на некий лучший мир или страх перед бедствиями, более страшными чем те, которые шлет нам природа.
НРАВЫ
После доказательства негодности теизма для республиканских норм правления, по всей видимости, необходимо показать, что теизм еще в большей мере не соответствует нравам французов. Предмет этот очень важен, ибо нравы послужат побудительной причиной законов, которые нам следует установить в будущем.
Французы, вы являетесь людьми слишком просвещенными, чтобы не осознавать неизбежность возникновения новых нравов при новом правительстве. В самом деле, разве гражданин свободного государства будет себя вести так, как поступал раб короля-деспота? Неужели различия по интересам, разница в обязанностях и взаимных отношениях не приблизят нас к существенно иному способу поведения в обществе? В частности, множество мелких заблуждений и общественных проступков теперь совершенно ничего не значат, хотя им и придавали важное значение во времена правления королей, стремившихся выглядеть почитаемыми и неприступными и потому вынужденных повышать свою требовательность по мере того, как росла их потребность в подчинении подданных.
Что касается иных злодеяний, известных под названиями богохульства и цареубийства, то в республиканском государстве они также должны считаться мнимыми, ведь наше правительство уже не признает ни государей, ни религии.
Граждане, подумайте о том, что владея свободой совести и печати, нам остается совсем немногое, а именно, присоединить к этим свободам свободу действовать, исключив, разумеется, те действия, которые прямо, подрывают существующие формы правления. Тогда вам придется преодолевать несравненно меньшее число преступлений, ведь в обществе, основывающемся на равенстве и свободе, насчитывается очень мало преступных деяний. Если хорошо обдумать и взвесить все обстоятельства, то преступным следует считать только то, что противоречит закону.
Природа же нам внушает одинаково как порок, так и добродетель, принимая во внимание только наши свойства, или, выражаясь по-философски, существующие в разных людях природные потребности. Таким образом, дар природы, по-видимому, является весьма недостоверной мерой определения добра и зла.
Я попытаюсь изложить мысли, касающиеся такого важного предмета, несколько подробней, распределив по разрядам различные человеческие поступки, которые ранее принято было называть преступными. Далее, я постараюсь сопоставить означенные поступки с истинными обязанностями гражданина республики.
Человеческие обязанности всегда находились в зависимости от трех различных отношений, а именно:
1. Обязанности по отношению к Верховному Существу, налагаемые на человека благодаря его легковерию и совестливости.
2. Обязанности, которые следует исполнять по отношению к себе подобным.
3. Наконец, обязанности по отношению к человеку, субъекту прочих отношений.
Первый вид обязанностей ( я подразумеваю тот случай, когда мы ложно верим в какие-либо обязанности перед Богом) уничтожается с легкостью. В самом деле, теперь нам уже достоверно известно, что Бог никак не вмешивается в наши дела, мы являемся такими необходимыми продуктами природы, как растения и животные. Вне всякого сомнения человек существует в этом мире потому, что не существовать ему здесь абсолютно невозможно.
Вместе с упразднением обязанностей первого вида исчезают все преступления против религии, а именно, проступки, известные под неопределенными и пустыми именами нечестия, святотаства, богохульства, атеизма и тому подобного. Мнимые преступления против религии стали причиной изгнания Алкивиада из Афин, а у нас, во Франции, повлекли за собой казнь несчастного Ла Барра.
Действительно, если уж в мире и следует считать каких-либо людей безумными, то таковыми необходимо признать тех, кто, не обладая знанием о сущности и желаниях почитаемого ими Бога (ведь они могут судить о Боге — смешном фантоме человеческого воображения — только в силу своей ограниченности) , вместе с тем каким-то образом выносят решения о причинах Божественного гнева или милости.
Мои слова совсем не следует понимать так, как будто бы я советовал вам ограничиться равным разрешением всех вероисповеданий. Я стремлюсь к тому, чтобы любая вера стала объектом насмешек и издевательств. По моему мнению, людей, собравшихся в каком-либо храме для вознесения молитв к Предвечному Существу, надлежит рассматривать в качестве театральных комедиантов. Любому человеку, разумеется, вольно потешаться над игрой подобных актеров.
Если же вы не будете относиться к вопросам веры с насмешкой, то народ в скором времени начнет воспринимать ту или иную веру серьезно, придавая религии не свойственную ей значительность. Ложные мнения в таком случае найдут себе множество защитников, так что теологические прения мгновенно превратятся в религиозные битвы .(Всякий народ считает свою веру наилучшей из всех. В доказательство подобного мнения обычно приводят множество доводов, не только противоположных друг другу, но и подчас прямо себе противоречащих. ЕСли даже и предположить, что Бог существует, то наше глубокое невежество в этом вопросе не позволит решить, какой из означенных доводов наиболее угоден Богу. Мудрые люди должны были бы или одобрить все эти доводы сразу или в равной мере их запретить. Очевидно, запрещение здесь оказывается вернейшим средством, ибо присущее людям нравственное чувство с достоверностью убеждает нас в том, что все религии являют собой маскарад, следовательно, ни одна из них не может угодить Богу, который к тому же не существует.)
Если мы в дальнейшем начнем относиться к какой-нибудь из религий благосклонно, станем оказывать ей покровительство, то наше правление не будет основываться на равенстве. Когда же равенство уничтожится, тогда возродившаяся теократия в короткий срок поможет восстановить господство аристократии. Поэтому я не устану повторять вам, французы, никаких богов, если вы, конечно, не стремитесь к тому, чтобы их пагубная власть вынуждала нас и впредь переносить все ужасы деспотизма.
Далее, поскольку вы обращаете богов в ничто лишь с помощью насмешек, постольку никогда не следует терять хладнокровия, придавая богам несвойственную им важность. В противном случае они возвратятся к вам снова, принося с собой неисчислимое множество прочих опасностей. Не опрокидывайте кумиры с гневом, но разбивайте их на куски играючи, и тогда ложное мнение исчезнет само собой.
Я надеюсь, мне удалось привести достаточно убедительные доказательства, чтобы закон, направленный против религиозных преступлений, никогда вами не принимался. Согрешивший против химеры безусловно не оскорбляет ничто действительно существующее, поэтому верхом непоследовательности представляется наказание того, кто бесчестит или презирает то или иное вероисповедание, превосходство которого над прочими остается в высшей степени сомнительным. Сверх того, наказывая кого-либо за подобные проступки, вы, тем самым, засвидетельствуете определенную партийную принадлежность, так что важнейший закон нового правительства, а именно, равное пользование свободой, окажется под угрозой.
Перейдем теперь ко второму разряду человеческих обязанностей, где содержатся обязанности по отношению к себе подобным. Без всякого сомнения, второй разряд является самым обширным.
Христианская нравственность предписывает чрезвычайно неопределенные правила обхождения человека с другими людьми. Правила христианства основываются на слишком грубых рассуждениях для того, чтобы мы были в состоянии их допустить. В самом деле, когда хотят заложить твердые основания нравственности, то с особой тщательностью избегают принимать в качестве таковых софизмы.
Нелепая христианская нравственность предписывает нам любить ближнего своего как себя самого. Разумеется, трудно подыскать изречение более красивое, если только допустить, что ложь сама по себе может быть прекрасна.
Любить ближнего своего как себя самого не следует, ибо такое поведение явно противоречит всем законам природы, а ведь только голос естества должен управлять нашими жизненными поступками. Однако же любить ближних можно, но как братьев, как друзей, которых дала нам природа. С этими друзьями лучше всего обитать в республике, где упразднение всяческих различий с необходимостью скрепляет узы человеческого общежития.
Пускай же человеколюбие, братство, благотворительность отныне диктуют нам обязанности по отношению друг к другу. Мы будем выполнять означенные обязанности по мере сил, которыми нас наделила для этих целей природа.
Тем не менее, мы не станем хулить или слишком сильно наказывать тех из граждан, которые по своей меланхолии или раздражительности не видят, в отличие от прочих, в означенных узах ничего доброго, какими бы трогательными эти узы нам ни казались. В самом деле, желание с помощью обмана принудить граждан соблюдать некие общие законы является совершенно нелепым.
Подобный смехотворный поступок сопоставим с такой ситуацией: командующий армией приказывает своим солдатам облачиться в мундиры одинакового размера. Следовательно, совершенно несправедливо требовать от людей, наделенных различными характерами, одинакового подчинения законам. Пригодное одному может не подходить другому.
Я соглашусь с тем, что невозможно принимать столько законов, сколько насчитывается граждан, но все-таки законы могут быть малочисленными и снисходительными, так что любой человек, независимо от своего характера, легко станет им подчиняться. Сверх того, наши малочисленные законы должны без труда приспосабливаться к особенностям каждого гражданина. Судья, этими законами руководствующийся, прибегнет к более или менее строгому наказанию в зависимости от характера обвиняемого.
Определенный разряд людей, очевидно, не способен придерживаться общепринятых добродетелей, подобно тому, как одно и то же лекарство по-разному действует на людей различного темперамента. И сколь же велика будет ваша несправедливость, если от меча закона пострадает гражданин, в силу своей природы неспособный перед законом склониться!
Тогда вы окажетесь повинны в равной несправедливости, как если бы вы заставили слепого определить тот или иной цвет.
Установленные мною важнейшие принципы, как вы понимаете, с необходимостью требуют снисходительных законов, и, прежде всего, окончательного уничтожения свирепостей смертной казни. Как видно, законы, посягающие на жизнь человека, являются неисполнимыми, несправедливыми и недопустимыми.
Впрочем, здесь я совсем не подразумеваю те многочисленные случаи, о них речь пойдет в дальнейшем, когда человек, нисколько не оскорбляя природу (а я это также докажу), получает от нашей общей матери полную свободу покушаться на жизнь другого лица. Тем не менее, закон не может присваивать себе права на убийство, ибо он, бесстрастный по своей сущности, не подлежит воздействию страстей, которые одни лишь оправдывают жестокость убийств, совершаемых человеком. Природа насылает на людей впечатления, извиняющие в какой-то мере деяния убийцы, тогда как закон всегда остается противоположен природе, ничего от последней не получая. Поэтому мы не в состоянии наделить закон правом, допускающим подобные отклонения. Действительно, разве позволительно обладать одинаковым правом при отсутствии одинаковых побуждений к действию?
Подобные мудрые и глубокомысленные различения большинству людей не доступны, ибо размышлениям, как правило, предаются весьма немногие. Однако же я надеюсь на то, что люди образованные, а именно к ним я и обращаюсь, меня поддержат, так что мои идеи повлияют и на новый свод законов, который уже начинают разрабатывать.
Второй довод в пользу уничтожения смертной казни сводится к тому, что смертная казнь никогда не устраняла последствий преступления. В самом деле, преступления совершаются ежедневно даже у подножия эшафота. Одним словом, смертную казнь необходимо уничтожить, трудно ведь привести пример более неверного расчета, нежели тот, когда одного человека лишают жизни за то, что он убил другого. Действуя таким образом, мы, очевидно, вместо одного трупа становимся обладателями сразу двух мертвецов. По-видимому, только палачи и слабоумные способны удовлетвориться подобной арифметикой. Но как бы там ни обстояло дело в действительности, все преступления против людей можно свести к четырем главным злодеяниям, а именно: клевете, воровству, распутству, причиняющему вред другим лицам, и убийству.
Во времена монархии все эти проступки относили к разряду уголовных преступлений, в республиканском же государстве их тяжесть, разумеется, несколько изменяется. Сейчас мы рассмотрим этот вопрос с помощью луча разума, с которым необходимо приступать к любому исследованию.
Граждане, вы не должны принимать меня за опасного любителя нововведений; не следует говорить, будто ослабление угрызений преступной совести, которое якобы составляет цель моего трактата, приведет к великому злу, когда преступная склонность к совершению злодеяний найдет себе поощрение в мягкости предлагаемых мною нравственных правил.
Прежде всего я определенно заявляю, что не имею никаких извращенных намерений, что высказываемые мною идеи являются плодом многолетней деятельности моего разума; пусть удивляются те люди, в высшей мере склонные к растлению, которые при знакомстве с рассуждениями философов усваивают только самое наихудшее. Кто знает, может быть, они развратятся и прочитав творения Сенеки или Шаррона? Нет, я обращаюсь к другим, к тем, кто способен понять мои мысли, ведь эти люди прочтут мои сочинения, не подвергаясь опасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29