Я — нечеловек, и в тот момент хотел дать всем убедительные доказательства того, что я не являюсь подвластным людскому суду, для чего решил предъявить убедительные доказательства:
— Возьми камеру, мы пойдем на улицу, я постреляю, а ты снимешь, — приказал я.
— Ты это серьезно? А куда ты будешь стрелять? — потерянно удивился мой собеседник.
— В людей, конечно, — придавил его я. — Ну, что, ты идешь? Я не прошу — я приказываю!
— Будь ты проклят… конечно, иду, — подчинился он.
Он был почти что в шоковом состоянии и действовал, как будто бы находился под гипнозом.
Меня отпустили; все было официально и строго по закону. На улице меня уже ждал следователь с камерой в руке. Небо хмурилось, но солнце еще виднелось из-за туч; птицы приумолкли, а некоторые из них низко-низко проносились над домами.
— Ну, и где мы будем стрелять? — спросил я.
— Где хочешь, — ответил он.
— Пошли в какую-нибудь церковь, — решил я.
— В церковь? — удивленно переспросил собеседник.
— В церковь, в храм, синагогу, мечеть или что-либо подобное, короче говоря, в любое место, где люди молятся.
— И ты собираешься там стрелять? — еще больше удивился следователь.
— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил я. — Почитай историю — в церквях убивали точно так же, как и в обычных домах.
— Но почему именно церковь? — вновь недоумевающе переспросил он.
— А почему люди молятся богу, а не мне? — задал я риторический вопрос. — Мое могущество сравнимо с могуществом бога и будет еще больше! Но хоть я и не бог, однако от меня тоже многое зависит, например, жизнь тех, кто сейчас молится — ты сам выберешь дом молитвы, и я войду туда!
Мы долго шли по улице; мы прошли несколько таких зданий, и мой провожатый долго колебался, прежде чем решился и указал мне на дверь.
Мы вошли внутрь, следователь включил камеру и начал съемку. В помещении находилось несколько человек; священнослужитель, удивленный и возмущенный видом съемочной камеры в доме молитвы, поспешил к нам навстречу.
— Ты снимаешь? — осведомился я.
— Да.
— Запомни, — сказал я, глядя прямо в объектив, — почему я убью троих: один — это случайность, два — это нечто непонятное, а три — это уже система. Итак, начали.
Я надел очки и браслет, взяв их из воздуха, потом оттуда же взял пистолет, подсоединил его и открыл огонь. Синий луч подсветки быстро нашел трех жертв — все кончилось, менее чем за секунду: священнослужитель, который шел к нам, и еще двое посетителей, упали и остались лежать со взорванными головами. Я снял очки, браслет и оружие, и эти предметы исчезли в воздухе. Следователь зафиксировал все: и то, как я вооружался, и то, как я стрелял; он заснял всю обстановку, убитых и сбившихся в кучу кричащих людей, и тех двоих, которые побежали к боковому выходу, и упавшую в обморок пожилую женщину, а под конец камера сняла то, как моя амуниция мгновенно испарилась в воздухе. То, как она появляется и исчезает, было невероятно для технологии сегодняшнего дня: только пространственные тоннели могли сделать нечто подобное, однако это можно было бы сделать исключительно в специально приспособленном помещении, находясь в непосредственной близости от огромного шкафообразного преобразователя пространства, но никак не в первом попавшемся доме молитвы. Когда все, что надо, следователь снял, и мы вышли наружу, тогда на прощанье я приказал ему:
— На оправдательный приговор по моему делу я не надеюсь — пусть мое дело останется нераскрытым. Если этого не будет, то многие поплатятся своими жизнями: стрелять я уже не буду, потому что это слишком сложно — в случае чего, убивать буду так, как родственников твоего помощника.
— Я не жесток, — после паузы продолжил я, — я просто живу по своим понятиям добра и зла, и они слегка отличаются от общепринятых. Прощай, я пошел.
…До следующего утра меня не беспокоили. Отлет был назначен на полдень, однако утром меня вызвали в штаб. Там находилось много военных.
— Объясни нам, что произошло с тобой вчера? — потребовали они.
— Я убил парня, который неделю тому назад ранил меня ножом, — начал лгать я, — убил из мести. Затем в церкви я показал следователю, как я это сделал — вот и все.
— Ты совершил преступление, и тебя надо судить, — заявили мне.
— Никто из живущих сейчас не имеет права судить меня! — резко ответил я, и уже более спокойным тоном продолжил. — А о суде я договорился — его не будет.
— Как это? — не поняли они.
— Поговорите со следователем — он вам все объяснит.
— Мы уже говорили с ним и ничего не поняли.
— Хорошо, тогда объясню все сам, — сказал я. — Я обладаю некоторыми экстраординарными способностями, например, могу убивать на любых расстояниях, причем, не видя жертву, — и помощник следователя это уже прочувствовал на себе, а еще я могу читать в душах людей, как в открытой книге.
Мое признание не шокировало присутствующих, ибо они уже знали обо мне многое, однако эти мои слова вместе со вчерашними убийствами поставили меня над ними, несмотря на то, что я был гораздо ниже любого из них по званию. Ситуация изменилась в мою пользу — теперь я мог диктовать им свою волю, но не хотел делать этого и отдал инициативу в их руки — пусть сами поймут меня и сделают так как я того хочу без принуждения с моей стороны.
После моих слов возникла пауза, во время которой военные обдумывали мои слова и одновременно пытались поверить в невероятное. Ощутимый риск присутствовал для обеих сторон, поэтому они, как и я, не стали обострять ситуацию, а попытались понять ее до конца, прежде чем делать какие-либо выводы.
— А оружие, где ты взял оружие? — вновь спросили меня, но спрашивали уже не столь агрессивно, как раньше.
Пистолет вполне логично интересовал их, однако глупо рассказывать им то, что знать им совершенно не нужно!
— Пусть это будет моим маленьким секретом.
— Речь идет о доверии к тебе, как к воину: ты же наш герой — и вдруг убийца! — возмутились военные.
— Единство и борьба противоположностей — это первый закон диалектики. Противоположности друг другу отнюдь не мешают, а дополняют до целого — и на этом построен мир!
В разговоре снова возникла пауза, по прошествии которой один из офицеров примирительным тоном спросил:
— У тебя сегодня вылет, но можем ли мы отпустить тебя?
— Хорошо, не отпускайте, — ответил я и вбросил в «игру» серьезную карту, принявшись рассуждать. — Если сегодня я не уничтожу население одной вражеской планетарной системы, то завтра на ней будут сделаны миллионы кораблей, и много новых пилотов вступят в бой, а значит, в сражениях с ними погибнут миллионы наших солдат.
— Мы все равно сомневаемся в тебе, — открыто в лицо бросили мне.
Я понимал их сомнения. «Серьезная карта» почти не сыграла, но меня звал долг, поэтому я стал убеждать их в своей лояльности и предсказуемости:
— Я перейду на сторону противника?
— Конечно же, нет.
— Я хорошо выполнил свой долг в прошлый раз? — снова спросил я.
— О да, и тебя наградили! — последовал ответ.
— Тогда какие могут быть вопросы? Я полетел… а когда вернусь, вы подлечите меня в хорошей психиатрической клинике.
Я подкинул им мысль о своей ненормальности, которая должна была косвенно объяснить мои экстраординарные способности, и в их последующих рассуждениях натолкнуть на то, что хорошо бы избавиться от меня, послав на войну, — жесткая мягкость и аккуратность при работе с людьми — прежде всего!
— Нас беспокоит суд над тобой, — вновь один из присутствующих поднял тему суда.
— Суда не будет — снова повторил я. — В крайнем случае, меня можно будет судить после войны, если, конечно же, я останусь жив.
Наконец-то они поняли, что моя смерть на поле брани решит все их проблемы, — и военные задумались. Самый главный из них помолчал, а затем сказал:
— Пусть будет так — лети! Официального обвинения нет, арестовывать тебя никто не собирается, а значит, к тебе, к герою нации, у нас, у командования, нет никаких вопросов. Мы выслушали твой бред и решили, что, как только представится первая возможность, тебя подлечат наши психиатры; а так как сейчас, на сегодня, по заключению медиков ты — здоров, значит… в добрый путь и удачи тебе!
— Большое спасибо! — поблагодарил я их.
Я поспешил на космодром и около полудня, в заранее назначенное время, мой корабль оторвался от земли и заскользил в космос.
Итак, отныне я живу по своим законам, и общество признало мое право на это.
Корабль «Красный» давно уже воевал где-то вдалеке — мой новый корабль имел только лишь номер. Мы набирали скорость, оставляя планету, и каждый надеялся вернуться обратно. Звездная ночь приняла нас в свои объятия, и мы растворились в ней.
Глава 9.
Окончание войны.
Мы воевали так же, как и раньше: прыжок — выстрел — отход или, вернее сказать, бегство с запутывание следов. С каждым разом я все больше и больше чувствовал, как пространство, в котором мы воевали, проходит сквозь меня, — и я внутренним взором видел все его изгибы. Пространство-время и я постепенно сливались в единое целое — и я чувствовал, что могу предсказать, как оно будет выглядеть в дальнейшем.
Я смотрел удивленными глазами на мир, и он раскрывался передо мною во всей своей красе. Я видел больше, чем позволяли приборы корабля, и это заслуга той, другой, нечеловеческой, части меня, которая привязана к моему телу и глубоко погружена в пространство-время.
Я знал, что еще ни разу за этот полет не выстрелил мимо, хотя, как и раньше, результаты выстрелов увидеть не успевал.
Постепенно, с течением времени я перестал контролировать ситуацию, а стал все больше и больше управлять ею; наконец, я почувствовал в себе силы и сделал то, о чем давно задумал: я решил изменить технологию атаки планетарной системы на новую: прыжок — выстрел — прыжок — выстрел… и так далее. В таком случае мне не нужно будет тратить время на запутывание следов — за выстрелом следует прыжок в другую вражескую планетарную систему, потом снова выстрел, и так до бесконечности, пока не кончатся силы.
На этот раз я был уверен в успехе, и эта уверенность питала мою решимость!
До того, как я стал применять эту технологию, мы успели сделать около десятка выстрелов; при этом на один выстрел мы тратили до двух суток — часов по сорок-пятьдесят; когда же я стал применять новую технологию, тогда на одну атаку, включающую в себя выстрел и прыжок, у меня начало уходить около восьми с половиной часов. Сам выстрел занимал не больше половины минуты нашего корабельного времени, прыжок — всего несколько минут, а в целом атака с прыжком занимала примерно минут десять. Однако на выходе из туннеля мы попадали уже в другое галактическое время, отстоящее от времени начала прыжка в среднем на несколько часов.
Прыжок всегда действует как машина времени — время на входе и время на выходе из него не совпадают, поэтому, преодолев туннель за пару минут нашего корабельного времени, мы оказывались на несколько часов в будущем. О том, что туннель является машиной времени, я не говорил раньше, не желая раньше времени усложнять свое повествование до поры до времени ненужной информацией, однако сейчас пора сообщить тебе об этом, мой читатель.
Итак, это свойство пространственного туннеля присуще ему благодаря его внутренней логике функционирования: в постоянных туннелях это явление компенсируется аппаратурой, находящейся на другом конце тоннеля, поэтому время на обоих концах таких туннелей течет одинаково. Временные же тоннели, которые используются для перемещений внутри планетарной системы, уже работают как маломощная машина времени, но обычно она не может отправить объект в будущее дальше, чем на минуту; однако когда космический корабль одним прыжком преодолевает расстояние длиной во многие световые годы, тогда разница в течении времени на концах тоннеля достигает значительной величины, — правда, за всю предыдущую историю космических полетов никому не удавалось переместиться в будущее более чем на несколько суток.
Но в моем способе был один важный недостаток: приходилось воевать без отдыха, корабль стрелял день за днем, экипаж работал без передышки, а затем, когда усталость давала о себе знать, мы просто возвращались на базу, где и отдыхали.
Вскоре я понял, что противник будет ждать меня возле центральной звезды планетарной системы — меня или же кого-нибудь другого, — чтобы поразить выстрелом антиматерии и предотвратить атаку на планеты. Но у меня не было выбора — я сам выбрал свой путь и должен был пройти его до конца, даже если в конце меня ждала гибель.
…Вскоре то, чего я больше всего опасался, произошло: у каждой звезды, возле которой мы выпрыгивали, я стал встречать вражеские корабли — их было так много, что некоторые из них почти всегда находились от нас на расстоянии выстрела антиматерией, но самого выстрела ни разу не было. Они не стреляли не потому, что не хотели — они хотели этого, и даже очень, — просто они не успевали прицелиться и выстрелить: мы наносили удар и успевали скрыться в тоннеле до того, как в наш корабль попадет поток античастиц! Все дело в быстроте — промедли мы хоть немного — и корабль вспыхнет, как ядерная бомба!
Я заметил еще вот что — кораблем управлял я один, а остальные лишь слегка помогали мне. Штурман не делал вычислений, так как ему не хватало на это времени, а оба пилота вместе с остальными членами экипажа только старательно выполняли мои приказания, причем иногда хуже, чем если бы они выполнялись в автоматическом режиме. Теперь я уже не могу говорить об экипаже: «мы сделали», «мы выстрелили» или же «мы прыгнули» — они практически ничего не делали, поэтому правильнее будет говорить: «я сделал», «я выстрелил», «я прыгнул» — в дальнейшем именно так я и буду говорить.
…Итак, я стрелял. Враги висели у меня на «хвосте», поэтому я не замедлял свой бег ни на минуту; во мне было (или, может быть, стало?) настолько много сил, что когда все мои люди устали, тогда я поворачивал корабль на базу, и там менял звездолет вместе с экипажем, а сам, не потеряв ни единого мгновения на отдых, со свежей командой вновь вернулся на свой кровавый путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80