Также эти мои слова несли в себе скрытую угрозу — еще неизвестно, чем закончится и наша сегодняшняя, и наша будущая встреча, — может быть им, а не мне, суждено навсегда остаться в этом бездонном мире.
— Записали, записали, не беспокойся, — с напряжением в голосе ответил он.
«Конечно же, записали, — думал я, — но не сейчас, а еще тогда, перед атакой на союзников, — иначе как бы они смогли найти нас в этом многомиллионном рое кораблей!»
— Мы тоже ваши номера записали. И ты не обижайся, что я не хочу сказать тебе свое имя.
Имя именем, но номер корабля — это почти то же имя: мы «обменялись» номерами, и между нами возникла какая-то тонкая, едва уловимая связь, которая может привести к неизвестно каким последствиям в будущем.
Рядом с нами бесшумно взорвалась псевдозвезда, и я почувствовал небольшие перегрузки.
— Мы вас не сильно задели? — с иронией осведомился мой собеседник.
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — отрезал я; наш разговор исчерпал себя, и я завершил его. — Все, я отключаюсь.
…Они стреляли в нас, а мы только отбивались и не нападали — мы ушли в глухую защиту. Их было три корабля с тремя экипажами, и пока двое будут обстреливать нас, один будет отдыхать — так они долго не устанут и, в конце концов, добьют нас. Я прекрасно понимал это, предполагая, что приблизительно через две недели непрерывного боя, мы все так устанем, что начнем делать ошибки и погибнем.
Это — не игра, это — война. Если в игре, например, в футболе, слабейшая команда вдруг забьет случайный гол, то после этого она может уйти в глухую защиту, и если за время игры более сильная команда не отыграется, то она проиграет — в результате получится, что более слабый обыграет, именно обыграет, а не победит, более сильного.
Но у нас сейчас война, и мы слабее, чем наш противник, поэтому он будет бить нас до тех пор, пока не убьет, и у него не будет ни ограничений по времени, ни судьи, который может им помешать. Разве это честно — трое на одного! — конечно, не честно, но война — это не спорт!
— Врешь, меня так просто не возьмешь, — думал я.
Я дал указание доктору, чтобы он давал экипажу наркотиков столько, сколько посчитает нужным, — мы должны бороться, бороться не смотря ни на что, ибо выбора у нас нет. Я сообщил экипажу о том, что в плен нас брать не будут — и на это можно не надеяться.
…Первые четверо суток пролетели незаметно. Вокруг нас взрывалось пространство, и псевдозвезды били по нам излучением и гравитационными волнами. Врач постоянно подходил со своими приборами то к одному из нас, то к другому, время от времени давая выпить по полстакана воды с какими-то укрепляющими и стимулирующими препаратами. Он, конечно же, будет давать нам и наркотики, но я думаю, что это начнется на восьмые-девятые сутки.
…Мы не имели права заснуть, мы почти все время бодрствовали, лишь время от времени то один, то другой член экипажа получал право на сон (в то время как за него «трудилась» компьютерная программа, но об этом я уже говорил раньше), однако это происходило так редко… правда это все-таки происходило, давая возможность хотя бы частично сбросить с себя накопившуюся усталость, но пока каждый из нас делал свое дело, пока шел бой, ее становилось все больше и больше… и она постепенно начала накапливаться в нас, приближая людей к чему-то ужасному, что имеет название, но о чем не хочется думать…
Время от времени то один из нас, то другой «отключался», погружаясь в тяжелый каменный сон — это происходило всегда настолько неожиданно, что окружающие должны были постоянно следить друг за другом — не «выключился» ли кто из них от непосильной умственной работы и не пора ли его заменять компьютерной программой. Эти периодические незапланированные «выпадения» некоторых космонавтов из общего ритма боя являлись результатом утомления мозга бессонницей и помогали человеку в какой-то мере восстановить свою работоспособность и уберечься от нервного срыва; применение же стимуляторов только усугубляло ситуацию, искусственно растягивая период работы и уменьшая продолжительность сна, не давая людям полностью выспаться и, тем самым, подталкивая их к окончательному распаду психики.
Я надеялся только на себя одного — ведь лучшая защита это та, которая зависит от себя самого и не зависит ни от помощи, ни от ошибок других: когда ты надеешься на свои возможности, то у тебя могут появиться дополнительные силы, но если же ты надеешься на помощь другого, то они, скорее всего, не появятся. Человеку, сильному духом, проще надеяться на свои силы, а слабому — на помощь другого.
Отвечай сам за себя перед самим собой — и ты сделаешь все, на что ты способен, и в этом случае тебе не придется понапрасну мучиться вопросом: «А все ли было сделано? Может быть, стоило сделать что-либо еще?»
Я надеялся на себя, на то, что я больше, чем человек и смогу вести бой даже в одиночку. Мне не нужна победа, мне нужно лишь ускользнуть от смерти — и все; а еще я надеялся на удачу, на то, что мне просто повезет, и фортуна улыбнется мне.
…Враг контролировал нас, отслеживая ситуацию, но отнюдь не управлял ею. Несущие лучи тянулись к нам с двух сторон, они хватали нас, стараясь удержать, такие липкие и мерзкие, но мы стряхивали их с себя своим несущим лучом, и тогда один из них вдруг твердел, становясь жестким основным лучом, и на конце его пространство взрывалось псевдозвездой, а потом твердел другой, и космос снова взрывался у него на конце, а затем вновь они вдвоем тянулись к нам…
Лучи, как змеи, изгибались, свивались и волновались — они не были прямолинейными, эти лучи основного оружия, потому что пространство в таких условиях уже было криволинейным, а там, вдали, раскинулся пылающий остров из звезд — наша Галактика, — а мы, люди, здесь, на его краю, выкручивали друг другу руки…
Я держался; я черпал силы сначала из мира Земли, а затем, когда они истощились, из мира Халы.
На восьмые сутки врач сказал мне, что он уже перешел от обычных стимуляторов к наркотикоподобным веществам и начал давать их экипажу. Усталость, длительное отсутствие отдыха, постоянное нервное перенапряжение, а тут еще и наркотики — все вместе вполне могло привести моих людей к безумию — но сам я пока еще держался без стимуляторов.
…Я увидел, как доктор дал моим соседям по стакану с водой. Он подошел ко мне, кивнул на них и сказал: «Очередная доза. Мне приходится все время увеличивать ее, но всему есть предел. Неделю я тебе обеспечу, а потом — никаких гарантий!»
Сейчас идет десятый день, значит, у нас еще есть одна неделя, но я совершенно не знаю, что нужно делать, чтобы спастись. Близких разрывов пока еще не было, поэтому убийственных перегрузок пока еще не было тоже; это только пока… Я видел, как в наших действиях уже стала проявляться несогласованность, — а дальше будет еще хуже.
…Я держался без наркотиков, держался только на своей воле. Я вспоминал Халу, ее раскаленный озон, пламя ее дней, и огонь, текущий в моих жилах, и оттуда, из воспоминаний, я черпал свою силу.
Все время я ждал погрешности с их стороны, чтобы прыгнуть и умчаться прочь, но ее не было. Я вспоминал, как недавно поймал их на выходе из прыжка — это было несложно: как будто противник открыл дверь и увидел меня… — а я целился ему в лоб и затем выстрелил. Воспоминания об этом придавали мне сил, ибо и сейчас, и много дней спустя, я все еще могу сделать нечто подобное — и победить!
…На шестнадцатый день впервые за все время боя взрыв псевдозвезды произошел уже рядом с нами — тяжелые перегрузки от гравитационного удара вдавили меня в кресло, но это еще не конец — это начало конца.
…И снова, уже в который раз, я вспомнил дом, где прошло мое детство, и облака, плывущие над ним, и деревья, растущие вокруг, вспомнил светлый день и темную ночь, вспомнил любовь…
На двадцать первый день сошел с ума один из нас, а на следующий день — еще четверо; я заменил их компьютерными программами, но нам от этого было не легче. В тот же день еще трое умерли от передозировки наркотиков, потом мы держались целый день, а затем безумие и смерть пришли к нам: люди умирали, сходили с ума, и мы, живые, завидовали им — они уже отмучились, а нам предстояло мучиться еще и еще. Я думаю, что ситуация ухудшилась бы гораздо раньше, однако экипаж держался, глядя на меня, — я так же, как и они работал без отдыха, но еще ни разу не принял не только наркотики, но и просто какой-нибудь стимулятор, а также ни разу не сомкнул глаз. Экипаж равнялся на меня — я чувствовал, я знал это и поэтому держался тоже.
Жизнь и смерть, такие разные понятия в мирное время, стали сейчас, во время войны, таким близкими друг к другу, что было трудно различить одно от другого. Надо уметь жить и уметь умирать…Раньше я предполагал, что главное в жизни — ее наличие, но оказалось, что это отнюдь не всегда, а значит главное в жизни все-таки что-то другое…
…На двадцать шестой день нас осталось только шестеро, а в рубке управления работал только я один. Всех вышедших из строя людей мы заменяли, запуская вместо них компьютерные программы, но они работали хуже, чем живые люди, и поэтому тяжесть гравитационных ударов все чаще и чаще вдавливала нас в кресла. Усталость тяжким грузом ложилась на плечи еще живых воинов, сковывая их ум и волю, примиряя со смертью и подготавливая душу к неизбежному.
Часть людей из тех, кто сошел с ума, погибли от перегрузок, потому что бродили по коридорам, в то время как им полагалось сидеть в антигравитационных креслах. Я не знал, кто у меня жив, а кто — нет из числа тех, кто уже не работал на своем посту; я знал только, что я — жив, и еще живы те, кто борется вместе со мною.
Доктор тоже был убит гравитационным ударом, когда он шел к одному из больных и не был защищен антигравитационным креслом. Когда он погиб, я не знаю, знаю только, что он вдруг перестал посылать нам лекарства и перестал наведываться в рубку — он упал где-то там, в глубине корабля, и лежал на полу, неприкаянный и одинокий.
Для того, чтобы убрать трупы, необходимо было использовать робота-уборщика. Он мог самостоятельно делать уборку в помещениях, однако людей он не трогал никогда: не робота дело решать — жив человек или нет, и что нужно делать с человеком в том или ином случае — только человек может принимать решения относительно людей, а машина может лишь помочь ему в этом, — и не более того! Чтобы перенести труп в холодильник, необходимо чтобы космонавт взял в руки пульт управления роботом и, нажимая на соответствующие кнопки, управлял им в ручном режиме — только в этом случае робот мог взять покойника и перенести его, однако для этого нужно было, как минимум, встать с кресла, а во время такого боя это сделать было невозможно, поэтому атмосфера корабля постепенно начала пропитываться трупными испарениями, но фильтры работали хорошо, и поэтому в целом воздух внутри корабля оставался чистым.
…Не помню, когда я остался один — все остальные или сошли с ума, или умерли. Я уверен, что многие из них покинули свои кресла и отправились бродить с какой-то своей целью, а теперь лежат и разлагаются мертвые.
…Я чувствовал, как моя воля постепенно меняется. Раньше она была просто сильной, потом, в начале боя, она стала железной — а они все били нас и били… Это мне напомнило китайскую пытку, когда человеку на голову капает вода, и постепенно каждая капля кажется ему ударом молота; они тоже били меня, но моя воля крепчала — теперь казалось, что она сделана из высокопрочной стали. Но если сталь долго бить, то в ней появятся трещинки, и в конце концов, она сломается.
Сначала я брал силы из мира Земли, как делал это каждый из нас, затем выбрал все что можно из мира Халы, пока, наконец, не истощив оба этих мира, не стал черпать энергию для своей души из мира, являющегося первоосновой Вселенной, мира, который изначально и навеки веков закрыт для людей, мира Властелинов Вселенных. Тогда, в то время, мне не приходило это в голову потому, что у меня ни на что не было сил, как не было и времени — и вот наступил тот миг, когда я внутренне стал меняться, но я не помню, когда он настал. Я решил тогда — все или ничего. Я знаю это — тогда я стал другим, и тогда воля моя перестала быть сталью, а стала морем. Я перестал сопротивляться ударам, перестал бороться с ними, а стал пропускать их сквозь себя, не меняясь при этом. Удары перестали давить на меня, и я перестал чувствовать их тяжесть. Я просто не давал им убить себя, вот и все. Они били меня снова и снова, но теперь их встречала не сталь, а вода, большая, как сам океан. Я одержал победу над собой — я стал другим. Время работало на меня — я только ел, пил и оборонялся. Я держался, когда гравитационный удар вжимал меня в кресло; я следил за действиями неприятеля, стараясь предупредить новый взрыв псевдозвезды вблизи меня — я отбивался, как мог; я ни на секунду не расслаблял свой ум, и они чувствовали столь же мощное и уверенное сопротивление, какое встречало их раньше. Я уже не искал у них ошибок, не надеялся на них, а только лишь ждал нового удара, от которого надо уворачиваться или же ускользать.
Как я уже говорил раньше, технология боя, которую противник использовал против меня, была следующая: два корабля обстреливали меня, а третий отдыхал, — но отдых этот не был полноценный, потому что был слишком краток по времени: если бы они дали возможность отдохнуть одному из трех экипажей так, как это было ему необходимо, тогда у них должно было быть как минимум четыре корабля — трое держали бы меня, а один отдыхал бы. Будь их четверо, они могли бы вести бой хоть до бесконечности, но их было всего лишь трое, а значит… Два корабля лишь с крайним напряжением всех сил при условии безошибочно точной работы могли не дать мне возможности прыгнуть или же просто попасть в них и, тем самым, окончить бой победой, но в таком интенсивном режиме люди не могли работать долго, поэтому-то экипаж третьего, отдыхающего корабля, и не успевал восстановиться к тому времени, когда ему приходилось вступать в бой.
…Их надежды рушились: победа медленно, но верно уходила от них — ведь сами они тоже уставали, — конечно, не так сильно, как мы, но тоже уставали — усталость накапливалась и у них, поэтому они тоже стали употреблять сначала стимуляторы, а потом и наркотики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80