она уверяла, что это принесет ей пользу.
Госпожа де Монтревель не могла ни в чем отказать Амели, особенно когда дело касалось ее здоровья, и согласилась дать больной еще одну отсрочку.
Приехав в Бурк в сопровождении лорда Тенли, г-жа де Монтревель и в столицу возвращалась вместе с ним; к ее крайнему удивлению, за все время путешествия, длившегося двое суток, сэр Джон ни разу не упомянул о свадьбе.
Зато г-жа Бонапарт при первой же встрече задала своей приятельнице обычный вопрос:
— Ну, когда же мы поженим Амели и сэра Джона? Вы знаете, как первый консул желает этого брака.
— Это зависит исключительно от лорда Тенли, — ответила г-жа де Монтревель.
Эти слова заставили г-жу Бонапарт призадуматься. Отчего лорд Тенли, вначале так настойчиво домогавшийся руки Амели, проявляет теперь такую холодность?
Только время могло объяснить эту загадку.
Между тем дни летели, и судебный процесс продолжался.
Узников приводили на очную ставку со всеми пассажирами, которые подписали протоколы, поступившие к министру полиции; но ни один из свидетелей не мог их опознать, никто не видел их без маски.
Вдобавок пассажиры показали на следствии, что из их личных вещей, будь то деньги или драгоценности, ничего не было похищено.
Жан Пико засвидетельствовал, что двести луидоров, отобранные у него по ошибке, были ему возвращены.
Следствие длилось два месяца, и к концу этого срока подсудимым, личность которых никто не мог удостоверить, могли вменить в преступление лишь то, в чем они сами сознались: они причастны к восстанию в Бретани и Вандее и входили в вооруженные отряды под командой г-на де Тейсонне в горах Юры.
Судьи затягивали разбирательство как только могли, все еще надеясь, что удастся отыскать какого-нибудь свидетеля обвинения, но их надежды не сбывались.
Никто, в сущности, не пострадал от грабежей, вменяемых в вину четырем подсудимым, кроме государственной казны, а это никого не интересовало.
Откладывать дольше судебное заседание не было повода.
Подсудимые, со своей стороны, не теряли времени даром.
Мы помним, что благодаря ловкой выдумке с обменом паспортов Морган путешествовал под именем Рибье; Рибье — под именем Сент-Эрмина и так далее; это внесло полную путаницу в показания трактирщиков, а записи в их регистрационных книгах еще усугубляли неразбериху. Отметки о приезде путешественников на час раньше или час позже давали обвиняемым неопровержимое алиби.
Судьи были глубоко убеждены в виновности подследственных, но никакими свидетельскими показаниями не могли этого доказать.
Кроме того, им приходилось учитывать, что все симпатии публики были на стороне обвиняемых.
Судебное заседание началось.
Тюрьма в Бурке примыкает к залу суда, и заключенных проводили туда по внутренним коридорам.
Как ни был вместителен зал заседаний, в этот день он был переполнен; жители Бурка теснились в дверях, приехали любопытные из Макона, Лон-де-Сонье, Безансона и Нантюа — так много толков вызвали нападения на дилижансы, так гремела слава о подвигах Соратников Иегу!
Когда ввели четырех подсудимых, в зале поднялся шум, в котором, однако, слышалось не осуждение, а скорее любопытство и благожелательность.
Надо признаться, поведение обвиняемых на суде действительно могло пробудить эти чувства. Все четверо, на редкость красивые, одетые по последней моде, держались уверенно, с достоинством, улыбались публике, отвечали судьям любезно, порою слегка насмешливо; их внешний облик был их лучшей защитой.
Самому старшему не было и тридцати лет.
На вопрос об их фамилии, имени, возрасте и месте рождения они ответили: Шарль де Сент-Эрмин; родился в Туре, в департаменте Эндр-и-Луара; возраст двадцать четыре года.
Луи Андре де Жайа; родился в Баже-ле-Шато, в департаменте Эн; двадцать девять лет.
Рауль Фредерик Огюст де Валансоль; родился в Сент-Коломбе, в департаменте Рона; двадцать семь лет.
Пьер Эктор де Рибье; родился в Боллене, в департаменте Воклюз; двадцать шесть лет.
На вопрос о сословии и политических убеждениях все четверо отвечали, что они дворяне и роялисты.
Эти красивые молодые люди, защищавшие себя от гильотины, но не от расстрела, заявляли, что они заслужили смерть, но желают умереть как солдаты, то есть быть расстрелянными; они вызывали восхищение своей юностью, храбростью и благородством.
Поэтому судьям было ясно, что, если предъявить им обвинение только как участникам вооруженного восстания, именно теперь, когда Вандея сдалась, а Бретань сложила оружие, присяжные их оправдают.
Это было совсем не то, чего требовал министр полиции: смертного приговора, вынесенного военным трибуналом, было ему недостаточно, ибо он готовил им казнь позорную, смерть преступников, смерть злодеев!
Прения сторон тянулись уже три дня и ни на шаг не продвинулись в том направлении, какого желала прокуратура. Шарлотта, которая по тюремным коридорам могла легко проникнуть в зал суда, каждый день присутствовала на заседаниях и каждый вечер приносила Амели утешительные вести.
На четвертый день Амели не могла выдержать дольше; она велела сшить себе платье, совершенно такое же, как у Шарлотты, только черное кружево на ее шляпке было длиннее и плотнее обычного.
Оно закрывало ей лицо, как густая вуаль.
Шарлотта представила Амели отцу как свою юную подругу, которой любопытно послушать заседание суда. Простодушный Куртуа не узнал мадемуазель де Монтревель и проводил девушек в коридор, который вел из комнаты смотрителя в зал заседаний, чтобы они могли получше разглядеть подсудимых.
От комнаты смотрителя до помещения, носившего название дровяного сарая, коридор был таким узким, что двое жандармов конвоя шли впереди, за ними — друг за другом узники, и позади — еще двое жандармов.
Девушки прижались к стене.
Услышав стук отворяемой двери, Амели принуждена была опереться на плечо Шарлотты; ей почудилось, будто дом рушится и земля уходит из-под ног.
Она услышала шум шагов, бряцание сабель; наконец двери растворились.
Прошел жандарм, за ним другой.
Из арестованных первым шел Сент-Эрмин, будто он все еще был их главарем Морганом.
— Шарль! — прошептала Амели в тот миг, когда он поравнялся с нею. Подсудимый тихонько вскрикнул, узнав голос своей возлюбленной, и почувствовал, как ему сунули в руку записку.
Он крепко сжал эту милую ручку, прошептал имя Амели и прошел дальше. Другие узники проследовали за ним, не заметив или сделав вид, что не заметили двух девушек.
Что касается жандармов, то они ничего не слышали и не видели.
Дойдя до освещенного места, Морган развернул записку. Там было всего несколько слов:
«Будь спокоен, мой дорогой Шарль, я была и останусь твоей верной Амели и в жизни и в смерти. Я во всем призналась сэру Джону: это самый великодушный человек на свете. Он дал мне слово, что расторгнет нашу помолвку и возьмет всю вину на себя. Люблю тебя!»
Морган поцеловал записку и спрятал у себя на груди; он оглянулся назад и увидел в коридоре двух молодых бресанок, прислонившихся к стене.
Амели была готова на все, чтобы увидеть его еще раз.
По правде говоря, публика надеялась, что это заседание будет последним, если судья не отыщет ни одного свидетеля обвинения: вынести смертный приговор за отсутствием доказательств было невозможно.
Лучшие адвокаты из Лиона и Безансона, приглашенные обвиняемыми, защищали их на суде.
Они выступали по очереди, разбивая один за другим все пункты обвинительного акта, подобно тому как на средневековом турнире доблестный и могучий рыцарь разбивал поочередно все доспехи противника.
Невзирая на окрики приставов и на предупреждения председателя суда, публика нередко прерывала речи защитников одобрительными возгласами.
Амели, молитвенно сложив руки, благодарила Бога: обстоятельства явно складывались в пользу подсудимых; ей казалось, что огромная тяжесть спадает с ее груди. Она вздохнула с облегчением, устремив полные слез глаза на распятие, висевшее над креслом председателя суда.
Прения сторон подходили к концу.
Вдруг в дверях появился судебный пристав и, подойдя к председателю, что-то шепнул ему на ухо.
— Господа! — провозгласил судья. — Объявляется перерыв. Уведите обвиняемых из зала.
Аудиторию охватило лихорадочное волнение.
Что случилось? Неужели произошло что-то непредвиденное?
Соседи с беспокойством переглядывались. Сердце Амели сжалось от дурного предчувствия; она поднесла руку к груди, леденящий холод пронзил все ее существо.
Жандармы встали и повели подсудимых обратно в их камеры.
Арестованные прошли по коридору один за другим мимо Амели.
Руки влюбленных снова встретились: рука Амели была холодна, как у покойницы.
— Что бы ни случилось, спасибо тебе, — шепнул Шарль. Амели хотела ответить, но слова замерли у нее на устах.
Тем временем председатель суда поднялся и прошел в совещательную комнату.
Там его ожидала дама под вуалью. Она только что вышла из кареты у подъезда судебной палаты, и ее сразу же провели сюда, не дав ей ни с кем перемолвиться ни словом.
— Сударыня! — сказал судья. — Приношу вам глубокие извинения за то, что, пользуясь предоставленной мне властью, я столь неучтиво вызвал вас из Парижа и велел срочно доставить сюда. Но дело идет о жизни человека, а перед этим отступает все остальное.
— Вам незачем извиняться, сударь, — ответила дама под вуалью, — мне известны полномочия суда, и вот я здесь к вашим услугам.
— Сударыня, — продолжал председатель, — я и другие члены суда уважаем деликатные чувства, которые побудили вас не опознать на очной ставке человека, оказавшего вам помощь. В то время подсудимые отрицали свою причастность к ограблению дилижансов, но теперь они признались во всем. Нам необходимо только выяснить, кто именно из них был так внимателен и заботлив к вам, чтобы мы могли обратиться к первому консулу с просьбой о его помиловании.
— Как? — воскликнула дама. — Они признались?
— Да, сударыня, но они упорно умалчивают, кто из них пришел вам на помощь: вероятно, опасаются, что вам придется опровергнуть собственные показания, или не желают, чтобы один из них добился помилования такой ценой.
— А что вы хотите от меня, сударь?
— Чтобы вы спасли вашего спасителя.
— Еще бы, с радостью! — воскликнула дама. — А что я должна делать?
— Ответить на вопрос, который я вам задам.
— Я готова, сударь.
— Подождите здесь, вас вызовут через несколько минут. Председатель суда вышел.
Жандармы, стоявшие на страже у каждой двери, не допускали никого к даме под вуалью.
Председатель занял свое место на возвышении.
— Господа! — объявил он. — Заседание возобновляется. В зале поднялся гул голосов. Приставы призвали публику к порядку.
Воцарилась тишина.
— Введите свидетеля, — приказал судья.
Пристав отворил двери совещательной комнаты; в зал вошла дама под вуалью.
Все взоры устремились на нее. Кто эта женщина? Чего от нее хотят? С какой целью ее вызвали в суд?
Амели впилась в нее глазами.
— О Боже! — прошептала она. — Надеюсь, что я ошибаюсь.
— Сударыня! — громко проговорил председатель суда. — Сейчас в зал приведут подсудимых. Укажите присяжным на того из них, кто при нападении на дилижанс из Женевы так трогательно заботился о вас.
Трепет пробежал по залу. Все поняли, что обвиняемым готовят какую-то зловещую западню, куда они неминуемо попадут.
Несколько человек хотели было предостеречь свидетельницу: «Не отвечайте!» — но пристав по знаку судьи повелительно крикнул:
— Тише! Молчать!
Смертельный ужас сжал сердце Амели, ледяной пот выступил у нее на лбу, ноги задрожали, колени подкосились.
— Введите подсудимых! — возгласил судья, грозным взглядом призывая публику к молчанию. — А вы, сударыня, подойдите сюда и снимите вуаль.
Дама под вуалью исполнила приказание.
— Матушка! — простонала Амели так тихо, что ее расслышали только ближайшие соседи.
— Госпожа де Монтревель! — зашумели в толпе.
В эту минуту в дверях появился жандарм, за ним второй. Позади шли заключенные, но в другом порядке: Морган занял третье место после Монбара и Адлера и перед д'Асса, замыкавшим шествие, — для того, чтобы держаться подальше от жандармов и незаметно пожать руку Амели.
Таким образом, первым прошел Монбар.
Госпожа де Монтревель отрицательно покачала головой.
За ним появился Адлер.
Свидетельница сделала тот же отрицательный жест.
В этот миг Морган поравнялся с Амели.
— Мы погибли! — прошептала она.
Шарль взглянул на нее с недоумением, девушка судорожно сжала ему руку. Морган вошел в зал.
— Вот он! — объявила г-жа де Монтревель, указывая на Моргана, или, если угодно, на барона Шарля де Сент-Эрмина, ставшим одним и тем же лицом с той минуты, как свидетельница опознала его.
По всей аудитории пронесся протяжный вздох. Монбар расхохотался.
— О! Клянусь честью, дружище, — воскликнул он, обращаясь к Моргану, — теперь ты будешь знать, как любезничать с дамами в обмороке!
Затем он повернулся к г-же де Монтревель.
— Сударыня, — сказал он, — этими двумя словами вы снесли с плеч четыре головы.
Наступило мертвое молчание, потом раздался чей-то жалобный стон.
— Пристав! — возмутился председатель суда. — Вы предупредили публику, что выражать одобрение или порицание строго запрещено?
Судебный пристав бросился выяснять, кто посмел проявить подобное неуважение к правосудию.
То была женщина в одежде бресанки, которую только что унесли в обмороке к смотрителю тюрьмы.
После этого опознания подсудимые уже ничего не пытались отрицать. Но подобно тому как Морган при аресте присоединился к ним, так теперь они присоединились к нему.
Четыре головы должны были уцелеть или скатиться с плеч все вместе.
В тот же вечер, в десять часов, присяжные признали подсудимых виновными, и суд вынес им смертный приговор.
Три дня спустя, после долгих уговоров, адвокаты убедили осужденных подать кассационную жалобу.
Но подать просьбу о помиловании они так и не согласились.
LIII. АМЕЛИ СДЕРЖАЛА СЛОВО
Обвинительный приговор, вынесенный судом присяжных Бурка, произвел удручающее впечатление не только в зале заседаний, но и во всем городе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95