— Вандейцы, милый друг, — возразил Морган, — народ великодушный, и будьте спокойны, им не надоест! К тому же чего бы стоила преданность, если бы она не встречала неблагодарности? Преданность, за которую платят благодарностью, уже не преданность. Она получает награду, и происходит простой обмен. Будем же всегда верны, будем от всей души проявлять преданность, господа, станем молить Небо, чтобы оно внушило неблагодарность тем, за кого мы жертвуем жизнью, и, поверьте мне, мы сыграем благороднейшую роль в истории гражданских войн!
Не успел Морган сформулировать эту аксиому рыцарского кодекса и высказать вполне исполнимое пожелание, как в дверь, через которую он вышел, три раза постучали раздельно, на масонский лад.
— Господа, — приказал монах, вероятно исполнявший роль председателя, — живо капюшоны и маски! Мы не знаем, кто это к нам пришел.
VIII. КАКОЕ ПРИМЕНЕНИЕ НАХОДИЛИ ДЕНЬГИ ДИРЕКТОРИИ
Все немедленно повиновались: монахи опустили капюшоны, Морган надел маску.
— Войдите! — сказал председатель.
Дверь отворилась, и на пороге появился брат-прислужник.
— Посланец генерала Жоржа Кадудаля просит ввести его в собрание, — доложил он.
— Он ответил на три установленных вопроса?
— Слово в слово.
— Так введите его!
Брат-прислужник вышел и минуты через две вернулся в сопровождении одетого по-крестьянски мужчины, с большой круглой головой и густой рыжей шевелюрой, — типичного бретонца.
Он вошел в круг сидящих монахов без малейшего смущения и остановился, вглядываясь поочередно в каждого их них, ожидая, когда же заговорит хоть одна из двенадцати неподвижных статуй.
Но вот председатель обратился к нему:
— От чьего имени ты пришел?
— Тот, кто меня послал, — ответил крестьянин, — наказал мне, если меня спросят, сказать, что я пришел от имени Иегу.
— Ты должен сообщить нам нечто на словах или принес письменное послание?
— Я должен ответить на вопросы, которые вы будете мне задавать, и обменять клочок бумаги на деньги.
— Хорошо. Начнем с вопросов: что сейчас поделывают наши вандейские братья?
— Они сложили оружие; но скажите только слово, и они опять возьмутся за него.
— А почему они сложили оружие?
— Они получили приказание его величества Людовика Восемнадцатого.
— Мы слышали о воззвании, написанном рукой самого короля.
— Вот вам его копия.
И крестьянин протянул бумагу председателю. Тот развернул ее и прочел вслух:
«Война способна только вызвать ненависть к королевской власти и страх перед ней. Монарх, вновь воссевший на трон после кровавых битв, никогда не будет любим. Итак, надлежит прекратить кровавую борьбу и довериться общественному мнению, которое возымеет силу и вновь признает спасительные устои. Лозунг «Бог и король!» скоро станет призывом для французов. Да соединятся рассеянные по всей стране роялисты в единое могучее целое! Надлежит предоставить сражающуюся Вандею ее горькой участи и вступить на мирную и разумную стезю. Роялисты Запада уже сделали свое дело, пришло время опереться на роялистов Парижа, которые уже все приготовили для близящейся реставрации».
Председатель поднял голову, встретился глазами с Морганом, и из-под капюшона сверкнул его взор.
— Брат мой, — проговорил он, — вот и сбылось только что высказанное тобой пожелание: роялисты Вандеи и Юга докажут свою бескорыстную преданность!
И он стал дочитывать воззвание:
«Евреи распяли своего царя, и с тех пор они блуждают по всему свету. Французы гильотинировали своего короля, и они будут рассеяны по лицу земли.
Дано в Бланкенбурге 25 августа 1799 года, в день наших именин, в шестой год царствования нашего.
Подписано: Людовик».
Молодые люди переглянулись.
— Quos vult perdere Jupiter dementat! note 11 — воскликнул Морган.
— Да, — согласился председатель, — но когда те, кого Юпитер хочет погубить, олицетворяют собой возвышенный принцип, надобно их защищать не только от Юпитера, но и от них самих! Когда на Аякса обрушились гром и молнии, он уцепился за утес и вскричал, грозя небу кулаком: «Я спасусь наперекор богам!»
Потом он повернулся к посланцу Кадудаля:
— А как откликнулся на это воззвание твой генерал?
— Да, пожалуй, так же как и вы. Он наказал мне разыскать вас и спросить, решитесь ли вы держаться наперекор всему на свете, наперекор самому королю!
— Черт возьми! — вырвалось у Моргана.
— Мы уже решились! — ответил председатель.
— Ну, значит, все хорошо, — сказал крестьянин. — Вот настоящие имена наших новых вождей, а вот их боевые прозвища. Генерал советует вам в письмах обходиться одними прозвищами. Так он делает, когда заходит речь о вас.
— Есть у тебя список? — спросил председатель.
— Нет. Меня могли арестовать и захватить его. Пишите, я буду вам говорить.
Председатель сел за стол, взял перо и под диктовку ван-дейского крестьянина написал следующие имена:
«Жорж Кадудаль — Иегу, или Круглоголовый; Жозеф Кадудаль — Иуда Маккавей; Лаэ Сент-Илер — Давид; Бюрбан-Малабри — Удалец; Пульпике — Королевская Резня; Бонфис — Сокрушитель; Данферне — Шпора; Дюшейла — Корона; Дюпарк — Грозный; Ларош — Митридат; Пюисей — Белокурый Жан».
— Вот они, преемники таких героев, как Шарет, Стофле, Кателино, Боншан, д'Эльбе, де Ларошжаклен и Лескюр! — воскликнул один из братьев.
Бретонец повернулся к нему:
— Если они дадут себя ухлопать, как те, что были до них, то какой будет от них толк?
— Хорошо сказано, — заметил Морган. — Итак…
— Итак, как только наш генерал получит ваш ответ он, снова возьмется за оружие.
— А если бы мы дали отрицательный ответ? — послышался голос.
— Тем хуже для вас! — усмехнулся крестьянин. — Как бы то ни было, восстание назначено на двадцатое октября.
— Ну что ж, — произнес председатель, — благодаря нам генерал сможет уплатить жалованье своему войску за первый месяц. Где у тебя расписка?
— Вот она, — отвечал крестьянин, вынимая из кармана листок бумаги, на котором значилось следующее:
«Получена от наших южных и восточных братьев на нужды и на благо общего дела сумма в…
Жорж Кадудаль, главнокомандующий роялистской армией Бретани».
Оставалось только заполнить пробел.
— Ты умеешь писать? — спросил председатель.
— Уж несколько слов нацарапаю.
— Ну, так пиши: «Сто тысяч франков».
Бретонец написал, потом протянул листок председателю:
— Вот вам расписка, — сказал он, — а где деньги?
— Наклонись и подними мешок, который у твоих ног, там шестьдесят тысяч франков.
Потом председатель обратился к одному из монахов:
— Монбар, где остальные сорок тысяч?
Монах открыл шкаф, вынул оттуда мешок, немного поменьше привезенного Морганом, но тоже достаточно внушительный.
— Вот сумма полностью, — заявил монах.
— Теперь, мой друг, — проговорил председатель, — поешь и отдохни, а завтра — в путь!
— Меня там ждут не дождутся, — возразил вандеец, — я поем и посплю в седле. Прощайте, господа! Храни вас Бог!
И он направился к выходу.
— Постой, — окликнул его Морган. Посланец Кадудаля остановился.
— Еще одна новость! — продолжал Морган. — Передай генералу Кадудалю, что генерал Бонапарт покинул Египетскую армию, третьего дня он высадился во Фрежюсе и через три дня будет в Париже. Моя новость стоит твоих новостей! Что скажешь?
— Не может быть! — воскликнули в один голос монахи.
— А между тем это сущая правда, господа; я узнал от нашего друга Лепретра, он сам видел, как Бонапарт на час раньше меня менял лошадей в Лионе.
— Что собирается он делать во Франции? — раздалось несколько голосов.
— Рано или поздно мы узнаем, — отвечал Морган. — Едва ли он возвратится в Париж, чтобы сохранять там инкогнито.
— Не теряй ни минуты, поспеши сообщить эту новость нашим западным братьям! — обратился председатель к вандейскому крестьянину. — Я только что тебя задерживал, а теперь говорю тебе: «Ступай!»
Крестьянин поклонился и вышел. Когда дверь за ним закрылась, председатель произнес:
— Господа, брат Морган сообщил нам такую важную новость, что я предлагаю принять одну чрезвычайную меру.
— Какую? — в один голос спросили Соратники Иегу.
— Пусть один из нас, кому выпадет жребий, отправится в Париж и, пользуясь шифром, сообщает нам обо всем, что там будет происходить.
— Принято! — отвечали все.
— В таком случае, — продолжал председатель, — пусть каждый напишет свое имя на клочке бумаги, мы положим все бумажки в шляпу, и тот, чье имя будет вынуто, немедленно поедет в Париж.
Молодые люди в единодушном порыве подошли к столу, написали свои имена на квадратных листках, свернули их в трубочки и положили в шляпу.
Самый юный должен был стать вестником судьбы. Он вынул одну из бумажек и передал председателю; тот развернул ее.
— Морган, — прочел председатель.
— Жду ваших распоряжений, — произнес молодой человек.
— Помните, — сказал председатель, и его голос как-то особенно торжественно прозвучал под монастырскими сводами, — что ваше имя барон де Сент-Эрмин, что ваш отец был гильотинирован на площади Революции, а ваш брат убит в армии принца Конде. Внимайте голосу чести! Вот мои распоряжения!
— А еще что? — продолжал Морган.
— Что еще? — ответил председатель. — Мы всецело полагаемся на вас как на убежденного роялиста и на вашу верность!
— Тогда, друзья мои, позвольте мне немедленно проститься с вами. Я хочу еще до рассвета быть на пути в Париж, а мне необходимо кое-кого навестить до отъезда.
— Поезжай! — воскликнул председатель, заключая его в объятья. — Целую тебя от имени всех братьев! Другому я посоветовал бы: «Будь смел, тверд, решителен!» А тебе скажу: «Будь осторожен!»
Молодой человек принял братский поцелуй, поклонился с улыбкой всем друзьям, пожал руки, тянувшиеся к нему справа и слева, закутался в плащ, надвинул шляпу на брови и вышел.
IX. РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА
Можно было предвидеть, что Морган вскоре уедет, поэтому его коня тщательно вымыли, вытерли досуха соломой, задали ему двойную порцию овса, оседлали и взнуздали.
Как только привели коня, молодой человек вскочил в седло.
Ворота мигом, точно по волшебству, распахнулись; конь весело заржал и устремился вперед, словно позабыв о предыдущей скачке.
Выехав за ворота монастыря, Морган несколько мгновений колебался, не зная, в какую сторону ему двинуться. Но вот он повернул направо и поехал по тропинке, что ведет из Бурка в Сейон, потом снова взял направо, пересек лужайку, небольшой лес, встретившийся ему на пути, и выехал на большую дорогу, ведущую в Пон-д'Эн; проскакав по ней около полульё, он остановился перед группой домов, которые в наше время называют Сторожевым Постом.
На одном из домиков вместо вывески над дверью был прибит пучок ветвей остролиста; это был сельский постоялый двор, где пешеходы утоляли жажду во время краткого отдыха и набирались сил для продолжения долгого и утомительного пути.
Подъехав к домику, Морган, как и у ворот монастыря, вынул из седельной кобуры пистолет и постучал в дверь рукояткой как молотком. Но обитатели скромного постоялого двора, по всей вероятности, не участвовали в заговоре, и всаднику пришлось подождать несколько минут, пока на его призыв откликнулись.
Наконец во дворе послышались тяжелые шаги: это шел конюх, обутый в сабо. Скрипнули, приотворившись ворота. Но, увидев перед собой всадника с пистолетом в руке, он с испугом хотел было снова их закрыть.
— Это я, Пато, — сказал молодой человек, — не бойся.
— А! И правда это вы, господин Шарль! — отозвался конюх. — Ну, теперь я не боюсь. Но знаете, что, бывало, говорил господин кюре, когда на небе еще был Господь Бог: «Береженого Бог бережет».
— Да, Пато, да, — согласился с ним Морган, спрыгнув с коня, и тут же сунул ему в руку монету. — Но будь спокоен, Господь Бог возвратится, а вслед за ним и господин кюре.
— Как бы не так, — возразил крестьянин, — видно, там наверху никого нет, потому как все пошло наперекосяк.
Скажите, господин Шарль, долго еще будет так продолжаться, а?
— Даю тебе честное слово, Пато, я изо всех сил буду стараться, чтобы все это скорее миновало! Я тоже заждался и потому тороплюсь. Вот я и попрошу тебя не ложиться спать, славный мой Пато!
— А! Да вы сами знаете, сударь, что, когда вы приезжаете, я не смыкаю глаз: уже привык. А вашего коня… Да что же это? Видать, вы всякий день меняете лошадей! Позапрошлый раз была рыжая, потом в яблоках, а нынче вороная.
— Да, я от природы очень капризен. Что до коня, милый мой Пато, у тебя с ним не будет хлопот, ты его только разнуздаешь. Расседлывать не надо… Постой, положи пистолет обратно в седельную кобуру и спрячь еще эти два.
Молодой человек достал из-за пояса пистолеты и передал их конюху.
— Ладно, — засмеялся крестьянин. — Спрячем и эту пару гончих!
— Знаешь, Пато, говорят, что на дорогах неспокойно.
— Еще бы! Страсть как неспокойно! Разбоя да грабежа хоть отбавляй, господин Шарль. На прошлой неделе остановили да обчистили дилижанс, что шел из Женевы в Бурк!
— Вот как! — бросил Морган. — А кого обвиняют в этом грабеже?
— Ну да все это басни! Подумайте только, говорят, будто это какие-то соратники Иисуса. Ясное дело, я не поверил этим россказням. Соратниками Иисуса были двенадцать апостолов, так ведь?
— Именно так, — отвечал Морган со своей обычной веселой улыбкой. — Других я не знаю.
— Так вот, — продолжал Пато. — Обвинять апостолов в том, что они обчищают дилижансы, — этого еще не хватало! Говорю вам, господин Шарль: мы живем в такое время, когда ничего святого не стало!
И, покачивая головой, как человек, питающий отвращение если не к жизни, то к людям, Пато повел лошадь в конюшню.
Несколько мгновений Морган следил глазами за Пато, который направился в глубину двора и исчез в темных воротах конюшни; потом молодой человек обогнул изгородь сада и вскоре приблизился к большой роще. Высоко поднимались величавые деревья; их неподвижные вершины четко вырисовывались на ночном небе, а ветви осеняли красивый особняк, носивший в окрестностях пышное название замка Черных Ключей.
Когда Морган подошел к каменной ограде замка, в селении Монтанья на колокольне пробили часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95