Депеша гласила:
«Отправляйся и будь в Париже 16 брюмера. Ты мне нужен».
— Да, — сказал Бурьенн, — мне думается, это произойдет восемнадцатого.
— Что произойдет?
— Честное слово, вы меня спрашиваете, Ролан, о том, что мне самому неизвестно. Вы же знаете, что он не очень-то общителен. Что будет восемнадцатого брюмера? Пока не могу сказать, но ручаюсь, нечто произойдет.
— Но вы-то догадываетесь?
— Я думаю, что он хочет стать членом Директории вместо Сиейеса, а может быть, президентом вместо Гойе.
— А как же Конституция Третьего года?
— При чем тут Конституция Третьего года?
— Там сказано, что членом Директории может быть человек не моложе сорока лет, а нашему генералу недостает ровно десяти годов.
— Черт возьми! Тем хуже для Конституции — над ней совершат насилие, вот и все!
— Но она еще совсем юная, Бурьенн. Разве допустимо совершать насилие над семилетней малюткой?
— В руках гражданина Барраса, милый мой, все растет как на дрожжах, и семилетняя малютка уже стала опытной куртизанкой.
Ролан покачал головой.
— Ну что? — спросил Бурьенн.
— Я не думаю, что наш генерал станет попросту одним из пяти членов Директории. Посудите сами, милый мой: пять французских королей — это уже не диктатура, это упряжка!
— Во всяком случае, до сих пор у него можно было заметить лишь такие намерения. Но вы знаете, мой друг, когда имеешь дело с нашим генералом, приходится строить догадки…
— Клянусь честью, я чересчур ленив, чтобы этим заниматься, Бурьенн. Я типичный янычар: все, что генерал ни сделает, для меня будет хорошо. На кой черт составлять свое мнение, развивать его и защищать? И без того жизнь — такая скучища!
И Ролан подтвердил свой афоризм, зевнув во весь рот. Потом он добавил самым беспечным тоном:
— Как вы полагаете, Бурьенн, мы поработаем саблями?
— Весьма вероятно.
— Значит, появятся шансы быть убитым, а мне только этого и нужно. А где генерал?
— У госпожи Бонапарт. Он спустился четверть часа назад. Ему доложили о вашем приезде?
— Нет. Мне хотелось сначала повидаться с вами. Но постойте, я слышу его шаги! Вот он!
В этот момент дверь распахнулась и на пороге появился тот самый исторический персонаж, который в Авиньоне на наших глазах, сохраняя инкогнито, играл немногословную роль; на нем был живописный мундир главнокомандующего Египетской армией.
Но Бонапарт был у себя дома и потому оставался с непокрытой головой. Ролан заметил, что у него еще глубже ввалились глаза и лицо как-то посерело.
При виде адъютанта мрачный, или скорее задумчивый, взор Бонапарта блеснул радостью.
— А! Это ты, Ролан! — воскликнул он. — Надежен, как сталь! Тебя зовут — ты появляешься. Добро пожаловать!
И он протянул руку молодому человеку. Потом продолжал с еле уловимой улыбкой:
— Что ты тут делаешь у Бурьенна?
— Я жду вас, генерал.
— А в ожидании вы болтаете, как две кумушки.
— Признаюсь, генерал, я показал ему вашу депешу — приказ быть здесь шестнадцатого брюмера.
— Как я написал тебе: шестнадцатого или семнадцатого?
— Конечно, шестнадцатого, генерал, — семнадцатого было бы слишком поздно.
— Почему семнадцатого поздно?
— Да ведь, по словам Бурьенна, восемнадцатого вы намереваетесь предпринять какой-то важный шаг.
— О-о! — прошептал Бурьенн. — Из-за этого вертопраха мне будет головомойка.
— Вот как! Он тебе сказал о моих замыслах на восемнадцатое?
Бонапарт подошел к Бурьенну и взял его за ухо.
— Старая сплетница! — бросил он.
— В самом деле, — обратился он к Ролану, — у меня намечено на восемнадцатое нечто весьма важное. Мы с женой обедаем у президента Гойе. Это прекрасный человек, в мое отсутствие он так радушно принимал Жозефину. Ты будешь обедать с нами, Ролан.
Ролан взглянул на Бонапарта.
— И вы для этого вызвали меня, генерал? — засмеялся он.
— Да, для этого и, может быть, еще для чего-то другого. Пиши, Бурьенн. Бурьенн схватился за перо.
— Ты готов?
— Да, генерал.
— «Дорогой президент, извещаю Вас, что мы с супругой и одним из моих адъютантов просим разрешения отобедать у Вас послезавтра, восемнадцатого брюмера.
Разумеется, мы имеем в виду семейный обед…»
— А дальше? — спросил Бурьенн.
— Что дальше?
— Написать: «Свобода, равенство и братство»?
— «Или смерть», — добавил Ролан.
— Не надо, — отвечал Бонапарт. — Дай мне перо. Он взял перо из рук Бурьенна и подписался:
«Преданный вам Бонапарт».
— Напиши адрес, Бурьенн, — сказал он, отодвигая листок, — и отправь с ординарцем.
Бурьенн написал адрес, запечатал письмо и позвонил. Появился дежурный офицер.
— Пошлите это с ординарцем, — приказал Бурьенн.
— Скажите, что я жду ответа, — добавил Бонапарт. Офицер вышел.
— Бурьенн, — заговорил генерал, указывая на Рола-на, — посмотри-ка на своего приятеля.
— Я смотрю на него, генерал.
— Ты знаешь, что он натворил в Авиньоне?
— Надеюсь, он не избрал там нового папу?
— Нет. Он швырнул тарелку в лицо одному субъекту.
— Горячая голова!
— Но это еще не все.
— Я так и думал.
— Он дрался с ним на дуэли.
— И, разумеется, убил его? — вставил Бурьенн.
— Да. А ты знаешь из-за чего?
— Нет.
Генерал пожал плечами.
— Потому, что этот человек назвал меня грабителем. И он взглянул на Ролана с непередаваемым выражением какой-то насмешливой нежности.
— Дурачок! — бросил он. Внезапно Бонапарт спросил:
— Кстати, ты разузнал об англичанине?
— Я как раз собираюсь вам о нем рассказать, генерал.
— Он все еще во Франции?
— Да, и одно время я даже опасался, что он останется здесь до того дня, когда труба Страшного суда заиграет зорю в Иосафатовой долине.
— Что ж, ты его тоже чуть не убил?
— О нет! Только не я! Мы с ним закадычные друзья, генерал! Он превосходный человек и при этом такой оригинал, что я попрошу вас проявить к нему капельку благосклонности.
— Черт! К англичанину?! Бонапарт покачал головой:
— Не люблю я англичан!
— Я понимаю, вы не любите этот народ, но отдельные лица…
— Ну так что же стряслось с твоим другом?
— Его судили, вынесли ему приговор и казнили.
— Что ты плетешь, черт подери!
— Чистую правду, генерал.
— Как! Его судили, вынесли приговор и гильотинировали?
— О, не совсем так. Судить-то его судили, приговорить — приговорили, но не гильотинировали. Если бы его гильотинировали, он чувствовал бы себя еще хуже.
— Что за чушь ты городишь! Какой трибунал его судил и вынес приговор?
— Трибунал Соратников Иегу.
— Что это еще за Соратники Иегу?
— Как! Вы уже позабыли о нашем друге Моргане, о человеке в маске, что принес виноторговцу его двести луидоров?
— Нет, — возразил Бонапарт, — я его не забыл. Бурьенн, ведь я тебе рассказывал о безумной смелости этого проходимца?
— Да, генерал, — отвечал Бурьенн, — и я еще заметил, что на вашем месте я дознался бы, кто это такой.
— О, генерал узнал бы это, если бы сам не помешал мне; я уже готов был схватить молодчика за горло и сорвать с него маску, когда генерал бросил мне хорошо знакомым вам тоном: «Ролан, сиди смирно!»
— Да вернись ты к своему англичанину, болтун! — прервал его Бонапарт. — Этот Морган его убил, что ли?
— Нет, не он… а его сообщники.
— Но ты только что говорил о трибунале, о приговоре.
— Ах, генерал, вы все такой же! — заметил Ролан, позволяя себе маленькую фамильярность, вынесенную из военного училища. — Вы хотите узнать, а сами не даете рта раскрыть!
— Стань членом Совета пятисот, и будешь болтать в свое удовольствие.
— Вот еще! В Совете пятисот у меня будет четыреста девяносто девять коллег, им как и мне, захочется говорить, и они будут перебивать меня на каждом шагу. Уж лучше вы меня перебивайте, чем какой-нибудь адвокатишка!
— Да расскажешь ли ты, наконец?
— Охотно. Представьте себе, генерал, в окрестностях Бурка есть картезианский монастырь…
— Сейонский монастырь — я знаю.
— Как! Вы знаете этот монастырь? — удивился Ролан.
— Да ведь генерал знает все на свете! — заметил Бурьенн.
— Ну что же, в твоем монастыре еще есть монахи?
— Нет, теперь там бродят одни привидения.
— Уж не хочешь ли ты мне рассказать историю о привидениях?
— Да еще какую!
— Черт возьми! Бурьенн знает, что я обожаю такие истории. Говори.
— Так вот, к моей матушке пришли крестьяне и рассказали, что в монастыре появляются призраки. Разумеется, мы решили разузнать, в чем дело; и сэр Джон, и я, или, вернее, я, а затем сэр Джон, провели там ночь.
— Где же это?
— В картезианском монастыре.
Бонапарт незаметно сделал большим пальцем знак креста, — эту привычку он приобрел еще на Корсике и сохранил ее до конца дней.
— Вот как! И ты видел привидения? — спросил он.
— Да, одно привидение я видел.
— И как ты с ним обошелся?
— Я выстрелил в него.
— А потом?
— А потом оно как ни в чем не бывало двинулось дальше.
— И ты признал себя побежденным?
— Это я-то? Как будто вы не знаете меня? Я стал его преследовать и снова в него выстрелил. Но оно лучше меня ориентировалось в полуразрушенном монастыре и ускользнуло.
— Черт!
— На другой день была очередь сэра Джона, нашего англичанина.
— И он видел твое привидение?
— Он видел кое-что почище: видел двенадцать монахов; они вошли в церковь и судили его за то, что он захотел проникнуть в их секреты; они приговорили его к смерти и закололи кинжалом.
— И он не защищался?
— Как лев! Он убил двоих!
— И он умер?
— Нет, но ему крепко досталось. Все же я надеюсь, что он выкарабкается. Представьте себе, генерал, его нашли на обочине дороги и отнесли к моей матери; у него в груди торчал кинжал, как жердь в винограднике.
— А! Да ты, я вижу, рассказываешь мне сказки про судилище святой Феме! Только и всего!
— А на лезвии кинжала, чтобы знали, кем нанесен удар, была надпись: «Соратники Иегу».
— Хватит тебе! Разве что-нибудь подобное может происходить во Франции, в последний год восемнадцатого века? Я понимаю, еще в Германии, в средние века, во времена Отгонов и Генрихов!
— По-вашему, этого не может быть, генерал? А вот посмотрите кинжал. Как он вам понравится? Не правда ли, симпатичный?
И молодой человек вынул из-под полы одежды кинжал, лезвие и гарда которого были выкованы из одного куска железа.
Гарда, или скорее рукоятка, имела форму креста; на лезвии были вырезаны слова: «Соратники Иегу».
Бонапарт внимательно рассмотрел кинжал.
— И ты говоришь, они вонзили эту игрушку в грудь твоему англичанину?
— По самую рукоятку.
— И он не умер?
— Пока еще нет.
— Ты слышал, Бурьенн?
— С величайшим интересом!
— Напомни мне об этом, Ролан!
— Когда, генерал?
— Когда… когда я стану хозяином. Пойди поздоровайся с Жозефиной. Идем, Бурьенн, ты будешь обедать с нами. Смотрите не болтайте, — у меня обедает Моро. А кинжал я оставлю у себя как диковинку.
Бонапарт вышел первым, вслед за ним Ролан, за которым следовал Бурьенн.
На лестнице генерал повстречался с ординарцем, посланным к Гойе.
— Ну, что? — спросил он.
— Вот ответ президента.
— Дайте.
Бонапарт распечатал письмо и прочитал:
«Президент Гойе почитает для себя счастьем предложение генерала Бонапарта. Послезавтра, 18 брюмера, он ждет его к обеду вместе с его прелестной супругой и с любым из его адъютантов.
Мы сядем за стол в пять часов.
Если время не подходит генералу Бонапарту, мы просим его сообщить удобный для него час.
16 брюмера, год VII.
Президент Гойе».
С тонкой, непередаваемой усмешкой Бонапарт спрятал письмо в карман. Потом он повернулся к Ролану.
— Ты знаешь президента Гойе? — спросил он.
— Нет, генерал, — ответил Ролан.
— Вот увидишь, какой это славный человек!
Это было сказано ни с чем не сравнимым тоном, столь же загадочным, как и его усмешка.
XX. СОТРАПЕЗНИКИ ГЕНЕРАЛА БОНАПАРТА
Жозефине было тридцать четыре года. Несмотря на свой возраст, а может быть, благодаря этому прелестному возрасту, когда женщина как бы с некой высоты взирает и на минувшую молодость и на приближающуюся старость, она была в полном расцвете красоты, обладала несравненной грацией и неотразимым обаянием.
Опрометчивое признание Жюно вызвало у Бонапарта, при возвращении в Париж, некоторое охлаждение к Жозефине, но не прошло и трех дней, как эта волшебница снова покорила победителя в битвах при Риволи и у пирамид.
Она царила в гостиной, радушно принимая гостей, когда вошел Ролан.
Как настоящая креолка, Жозефина была неспособна сдерживать свои чувства и при виде Ролана вскрикнула от радости и протянула ему руку; она знала, как глубоко он предан ее мужу и как велика безумная храбрость молодого человека, и не сомневалась, что, будь у него двадцать жизней, он отдал бы их все за генерала Бонапарта.
Ролан поспешно взял протянутую ему руку и почтительно поцеловал ее. Жозефина еще на Мартинике знала мать Ролана. Всякий раз, встречаясь с ним, она вспоминала его деда с материнской стороны, г-на де ла Клемансьера, в чьем саду ей случалось в детские годы срывать незнакомые нам, обитателям холодных стран, чудесные плоды.
Для разговора сейчас же нашлась тема: Жозефина с нежностью в голосе осведомилась о здоровье г-жи де Монтревель, ее дочери и юного Эдуарда.
— Дорогой Ролан, — сказала она после этого, — сейчас я принадлежу не себе, но моим гостям, подождите сегодня вечером, пока все разойдутся, или же завтра постарайтесь остаться со мной наедине. Мне нужно поговорить с вами о нем (она указала глазами на Бонапарта) и хочется рассказать вам тысячу вещей.
Тут она вздохнула и сжала руку молодому человеку.
— Что бы ни случилось, — спросила она, — ведь вы не покинете его?
— Что бы ни случилось? О чем вы? — удивился Ролан.
— Я знаю, о чем говорю, — добавила Жозефина, — и уверена, что, если вы побеседуете десять минут с Бонапартом, вы меня поймете. А сейчас наблюдайте, слушайте и молчите!
Ролан отвесил поклон и отошел в сторону, решив по совету Жозефины ограничиться ролью наблюдателя.
И в самом деле, наблюдать было что.
В гостиной образовалось три кружка.
Центром первого была г-жа Бонапарт, единственная женщина в гостиной. Впрочем, состав кружка то и дело менялся: одни приходили, другие уходили.
Второй кружок собрался вокруг Тальма, там были Арно, Парсеваль-Гранмезон, Монж, Бертоле и еще несколько членов Института.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95