хотя впоследствии он и стал королем, но в ту пору был, в противоположность Моро, искренним республиканцем.
К тому же у Бернадота имелись основания обижаться на Бонапарта.
Его военная карьера была не менее блистательной, чем карьера молодого генерала; их судьбы и в дальнейшем были сходны, но он оказался счастливей Бонапарта — он умер на троне. Правда, Бернадот не захватил королевскую власть, он был призван на престол.
Сын адвоката, проживавшего в По, Бернадот родился в 1764 году, то есть на пять лет раньше Бонапарта. Семнадцати лет он поступил добровольцем в солдаты. В 1789 году он был еще старшим сержантом. Но для этой эпохи были характерны быстрые продвижения: в 1794 году Клебер произвел его в бригадные генералы тут же, на поле битвы, победа в которой была одержана благодаря Бернадоту. Став дивизионным генералом, он с блеском принимал участие в сражениях при Флёрюсе и Юлихе, добился капитуляции Маастрихта, взял Альтдорф и прикрывал отступление Журдана под натиском армии, вдвое превосходящей численностью французскую. В 1797 году Директория приказала Бернадоту привести подкрепление в семнадцать тысяч человек к Бонапарту; то были его старые солдаты, ветераны Клебера, Марсо и Гоша, армии Самбры и Мёзы. Тогда Бернадот позабыл о соперничестве и поддержал Бонапарта всеми своими силами. Он участвовал в переправе через Тальяменто, взял Градиску, Триест, Лайбах, Идрию. Закончив кампанию, он преподнес Директории захваченные у неприятеля знамена и был назначен, быть может, против его желания, послом в Вену, меж тем как Бонапарт добился назначения на пост главнокомандующего Египетской армией.
Трехцветный флаг, водруженный над дверью французского посольства, вызвал в Вене волнения. Не добившись от правительства извинений, Бернадот вынужден был потребовать свои паспорта. Вернувшись в Париж, он был назначен Директорией военным министром. Но происки Сиейеса, которого шокировал республиканский образ мыслей Бернадота, побудили его подать в отставку; отставка была принята, и, когда Бонапарт высадился во Фрежюсе, вместо Бернадота военным министром уже три месяца был Дюбуа-Крансе.
Друзья Бернадота хотели вновь призвать его на пост военного министра после возвращения Бонапарта, но тот воспротивился. Это вызвало взаимную вражду генералов, пусть не открытую, но вполне реальную.
Появление Бернадота в гостиной Бонапарта было почти таким же необычайным событием, как и приход Моро, и победитель в битве при Маастрихте возбудил не меньшее любопытство, чем победитель в сражении при Раштатте.
Но Бонапарт на сей раз и не подумал идти навстречу вошедшему, он только повернул к нему голову, выжидая, что будет дальше.
Бернадот, ступив на порог, окинул гостиную быстрым взглядом, определил и рассмотрел группы гостей и, хотя в центре главного кружка он заметил Бонапарта, направился прямо к Жозефине. Красавица возлежала на кушетке возле камина; ее платье падало скульптурными складками, совсем как у статуи Агриппины в музее Питти. Бернадот приветствовал ее с рыцарской учтивостью, сказал ей несколько комплиментов, осведомился о ее здоровье и только тогда поднял голову и стал искать глазами Бонапарта.
В такую минуту каждая мелочь обретает немаловажное значение, и всем бросилась в глаза подчеркнутая галантность Бернадота.
Бонапарт, со свойственной ему живостью ума и проницательностью, заметил это едва ли не первым. Им овладело нетерпение, он не стал ожидать Бернадота, беседуя с окружающими его гостями, и направился к амбразуре окна. Казалось, он бросал вызов бывшему военному министру, предлагая ему последовать за собой.
Бернадот не без грации раскланивался направо и налево и, придав выражение спокойствия своему подвижному лицу, приблизился к Бонапарту, который ждал его, как борец ждет противника, выставив вперед правую ногу и крепко сжав губы.
Генералы обменялись поклонами. Однако Бонапарт не протянул руки Бернадоту, а тот не порывался ее взять.
— Это вы! — сказал Бонапарт. — Я очень рад видеть вас.
— Благодарю, генерал, — ответил Бернадот. — Я пришел сюда, потому что мне хотелось дать вам кое-какие пояснения.
— Я не сразу вас узнал.
— Но мне кажется, генерал, что доложивший обо мне слуга произнес мое имя достаточно отчетливо и громко, чтобы можно было меня узнать.
— Да, но он доложил о генерале Бернадоте.
— И что же?
— Так вот, я увидел человека в штатском, и, хотя узнал ваши черты, я не был уверен, что это именно вы.
Действительно, с недавних пор Бернадот предпочитал мундиру штатскую одежду.
— Знаете, — ответил он, усмехаясь, — я теперь точно наполовину военный: гражданин Сиейес возложил на меня заботу о реформах.
— Оказывается, для меня было совсем неплохо, что вы уже не занимали пост военного министра, когда я высадился во Фрежюсе.
— А почему?
— Ведь вы сказали, как меня уверяют, что если бы получили приказ арестовать меня за нарушение санитарных законов, то привели бы его в исполнение.
— Я это сказал и готов повторить, генерал; будучи солдатом, я всегда строго соблюдал дисциплину; став министром, я сделался рабом закона.
Бонапарт закусил губы.
— И после этого вы еще будете говорить, что вы не питаете вражды лично ко мне?
— Вражды лично к вам, генерал? — возразил Бернадот. — С какой стати? Мы с вами всегда были примерно в одинаковом ранге, я даже стал генералом раньше вас. Мои победы на Рейне хоть и не были такими блестящими, как ваши на Адидже, но принесли не меньшую пользу Республике; а когда я имел честь состоять под вашим началом в Италии, то, согласитесь, я проявил себя как помощник, преданный если не начальнику, то, во всяком случае, родине. Правда, после вашего отъезда из Египта я оказался удачливее вас: мне не приходится отвечать за целую армию, которую, если верить последним депешам Клебера, вы покинули в бедственном положении.
— Как! Депеши Клебера? Значит, Клебер писал?
— Вы этого не знаете, генерал? Директория не сообщила вам о жалобах вашего преемника? Значит, она проявила непростительную слабость! Я вдвойне рад, что пришел сюда: я смогу опровергнуть то, что вам наговорили на меня, и сообщить то, что говорят о вас.
Бонапарт вперил в Бернадота мрачный орлиный взор.
— А что говорят обо мне? — спросил он.
— Говорят, что если вы решили возвращаться, то должны были бы привести с собою армию.
— А разве у меня был флот? Или вы не знаете, что Брюэс позволил сжечь свой флот?
— И все-таки говорят, что если бы, не имея возможности доставить свои войска во Францию, вы остались бы с ними, то не повредили бы своей репутации.
— Я так и поступил бы, сударь, если бы события не призвали меня во Францию.
— Какие события, генерал?
— Ваши поражения.
— Простите, генерал, вы хотели сказать: поражения Шерера.
— В конечном итоге это ваши поражения!
— Я отвечал за генералов, командовавших нашими армиями на Рейне и в Италии, только пока я был военным министром. Давайте, генерал, перечислим победы и поражения за это время и посмотрим, какая чаша перетянет.
— Уж не для того ли вы пришли, чтобы сообщить мне, что ваши дела идут превосходно?
— Нет. Но я вам скажу, что они далеко не в таком безнадежном состоянии, как вам хотелось бы думать.
— Как мне хотелось бы! Честное слово, генерал, послушать вас, так можно подумать, что я заинтересован в том, чтобы престиж Франции упал в глазах иностранцев…
— Я этого не говорю, я сказал только, что пришел к вам, чтобы подвести с вами баланс наших побед и поражений за три месяца, и поскольку явился к вам как обвиняемый…
— Скорее уж как обвинитель.
— Сперва как обвиняемый… Итак, я начинаю.
— А я слушаю, — сказал Бонапарт, видимо глубоко уязвленный.
— Я вступил на пост военного министра тридцатого прериаля, или, если вам угодно, восьмого июня — не будем спорить о словах.
— Это значит, что мы будем спорить о важных предметах!
Бернадот продолжал, не отвечая:
— Итак, я вступил в должность военного министра восьмого июня, то есть через несколько дней после снятия осады с Сен-Жан-д'Акра.
Бонапарт закусил губы.
— Я снял осаду с Сен-Жак-д'Акра лишь после того, как разрушил укрепления.
— Клебер пишет не об этом; впрочем, это меня не касается.
И Бернадот добавил с усмешкой:
— Тогда министром был Кларк.
На минуту наступило молчание, во время которого Бонапарт хотел заставить Бернадота опустить глаза, но, видя, что это ему не удается, он повторил:
— Я слушаю вас.
Бернадот поклонился и продолжал:
— Вероятно, еще не было случая, чтобы военный министр — архив министерства может это подтвердить, — чтобы военный министр получил портфель при таких критических обстоятельствах: в стране гражданская война, неприятель у дверей, упадок духа в наших старых армиях, полная невозможность сформировать новые. Так обстояло дело вечером восьмого июня; но я уже приступил к своим обязанностям… Начиная с этого числа велась энергичная переписка с гражданскими и военными властями; мне удалось вдохнуть в них мужество и воскресить надежды. Я обращался к войскам — быть может, это была ошибка? — не как министр к солдатам, а как товарищ к товарищам; я обращался к администраторам как гражданин к согражданам. Я взывал к геройству армии и к сердцу французов и получил все, о чем просил: национальная гвардия организовалась в единодушном порыве, сформировались легионы на Рейне и на Мозеле, батальоны ветеранов, вместо прежних полков, пришли на помощь защитникам наших границ. В настоящее время наша кавалерия получила пополнение в сорок тысяч лошадей; сто тысяч рекрутов, обмундированных, вооруженных и экипированных, с криками «Да здравствует Республика!» получают знамена, под которыми они будут сражаться и побеждать…
— Однако, — не без горечи перебил его Бонапарт, — вы оправдываетесь, прославляя самого себя!
— Пусть так. Моя речь состоит из двух частей: первая — это условное оправдание, вторая — изложение бесспорных фактов. Оставим апологию и перейдем к фактам.
Семнадцатого и восемнадцатого июня — битва при Треббии. Макдональд вздумал сражаться без Моро, он переправляется через Треббию, атакует врага, разбит и отступает к Модене. Двадцатого июня — битва при Тортоне: Моро разбивает австрийского генерала Белльгарда. Двадцать второго июля крепость Алессандрия взята австрийцами и русскими. Чаша весов склоняется в сторону неудач. Тридцатого — взятие союзниками Мантуи: еще одна неудача! Пятнадцатого августа — сражение при Нови: на сей раз уже не просто неудача, а разгром! Отметьте его, генерал, это — последнее поражение.
В то время как мы терпим поражение при Нови, Массена удерживает свои позиции на линии Цуг — Люцерн и укрепляется на Аре и Рейне, а Лекурб четырнадцатого и пятнадцатого августа овладевает Сен-Готардом. Девятнадцатого — битва при Бергене: Брюн разбивает англо-русскую армию, насчитывающую сорок четыре тысячи человек, и берет в плен русского генерала Германа Двадцать пятого, двадцать шестого и двадцать седьмого того же месяца — сражение под Цюрихом: Массена разбивает австрийцев и русских, которыми командует Корсаков; Хотце и еще три австрийских генерала взяты в плен, три генерала убиты. Неприятель теряет двенадцать тысяч человек, сто пушек и весь свой обоз! Австрийцы отделены от русских и соединяются с ними только по ту сторону Констанцского озера. Тут приходит конец успехам врагов, которых они добились в начале кампании. После взятия Цюриха Франции больше не грозят нашествия иностранцев!
Тридцатого августа Молитор наносит поражение австрийским генералам Елачичу и Линкену и отбрасывает их в Гризон. Первого сентября Молитор атакует и разбивает в долине Муоты генерала Розенберга. Второго Молитор отбирает у Суворова Гларус, причем русские оставляют там своих раненых и пушки, а тысяча шестьсот человек захвачены в плен. Шестого генерал Брюн вторично разбивает англо-русские войска, находящиеся под командой герцога Йоркского. Седьмого генерал Газан овладевает городом Констанц. Девятого вы высаживаетесь близ Фрежюса.
Так вот, генерал, — продолжал Бернадот, — поскольку Франция перейдет, видимо, в ваши руки, вам следует знать, в каком состоянии мы ее вам передаем, а за неимением расписки оправдательным документом послужит теперешнее положение страны. Мы с вами сейчас делаем историю, генерал, и очень важно, чтобы те, кому когда-нибудь понадобится ее искажать, натолкнулись на опровержение Бернадота!
— Вы говорите это, генерал, имея в виду меня?
— Я имею в виду льстецов!.. Говорят, вы возвратились потому, что наши армии были уничтожены, Франция в опасности, Республика в отчаянном положении. Возможно, эти опасения и побудили вас уехать из Египта; но теперь, когда вы прибыли во Францию, ваши опасения должны рассеяться и уступить место спокойной уверенности.
— Я готов присоединиться к вашему мнению, — с достоинством отвечал Бонапарт, — и чем больше вы говорите мне о Франции как о великой и могущественной державе, тем большую благодарность я испытываю к тем, кому она обязана своим могуществом и величием.
— О! Результаты налицо, генерал! Три армии разбиты и уничтожены, русские истреблены, австрийцы побеждены и разгромлены; двадцать тысяч пленных, сто пушек, пятнадцать знамен; захвачены все обозы неприятеля, девять генералов взяты в плен или убиты; Швейцария освобождена, наши границы надежно защищены, Рейн гордо служит нам рубежом — вот итог побед Массена! Вот в каком положении Швейцария!
Англо-русская армия дважды разбита, вконец обескуражена, она бросает свою артиллерию, свои обозы, боевые припасы и продовольствие, даже женщин и детей, приплывших с англичанами, которые уже считали себя хозяевами Голландии; восемь тысяч пленных французов и голландцев возвращаются на родину; Голландия окончательно освобождена! Вот итог побед Брюна! Вот в каком положении Голландия!
Арьергард генерала Кленау вынужден сложить оружие в Вилланове: тысяча пленных, нам достаются три пушки, австрийцы отброшены за Бормиду. После сражений при Стуре и Пиньероло — четыре тысячи пленных, шестнадцать артиллерийских орудий, взята крепость Мондови, оккупирована вся местность между Стурой и Танаро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95