Похоже, г-жа де Майи была не только влюблена, но еще и ревнива.
Одинокая среди толпы, стараясь не привлекать к себе внимания, так как для нее всего важнее было смотреть, а не быть замеченной, она не подозревала, что всего в десяти шагах находится некто, чей испытующий взгляд читает каждую мысль в глубине ее сердца.
А мысли эти отражались в каждой черточке ее лица, ибо она — бедная женщина! — отдавалась им всеми фибрами своей души.
Какими же они теперь могли быть, мысли графини? Разве так уж трудно высказать их словами и найти сказанному подтверждение?
Нет! Уж если г-н де Ришелье все прочел на ее лице, и нам не мешало бы сделать то же самое. Свободная, она с наслаждением дышала полной грудью, не чувствуя себя более обремененной никакими земными узами, она вкушала блаженство от того, что все ее существо наполнялось новыми соками, и душа ее, которую доселе ничто не могло утолить, с жадностью впитывала новые впечатления.
Впервые, с тех пор как ушло ее детство, она жила по своей прихоти. Освободившись от власти мужа, она испытала высшее упоение, неведомое людям малодушным или грубым: отказать себе в счастье в тот самый миг, когда она его обрела. Погружая взгляд в гущу собравшихся, она, не стесняясь, выбирала себе идеал по сердцу — того, кого могла бы полюбить, ибо любовь переполняла ее душу, а никто в целом свете даже не пытался выказать ей хотя бы подобие такого чувства.
«А если так, — мысленно говорила она себе, — все мужчины, которых я вижу здесь, мои. Вы, дерзкие принцы, вы, необузданные Алкивиады, не удостаивающие бедную покинутую женщину даже беглым презрительным взглядом, принадлежите мне: я могу любить вас всех, если этого захочу. Могу по прихоти воображения представлять вас такими, чтобы вы соответствовали образу, созданному моим воображением. Могу преследовать вас, но только в мире моих влечений и надежд. Никогда обладание не могло бы доставаться мне столь недорогой ценой и приносить столь ощутимые удовольствия.
Да что я говорю? Достопочтенные вельможи? Принцы? Я же и самого короля могу полюбить, если мне вздумается. Король красивее всех, он самый гордый, самый пленительный из вельмож двора; так вот, никто не помешает мне завладеть им в своем воображении, хорошенько рассмотреть его, да и подчинить его себе.
Никто не запретит мне сказать ему то, что я уже сказала самой себе: что его глаза блестят, как бриллианты, излучая любовное томление, простодушие страсти, что черты его лица благородны, а телосложение очаровательно, что он не может сделать ни шагу, ни движения, ни малейшего жеста без того, чтобы не возбудить вожделения в окружающих его женщинах.
Итак, кто помешает мне влюбиться в короля?
Я имею на это право — в моем ящике хранится на этот счет подписанный документ.
За такое право я заплатила дорогой ценой, она выше, чем прибыль, которую я смогу из этого извлечь».
Ришелье, при всем своем умении читать по лицам женщин, этой мысли не угадал бы; а что всего важнее, он наперекор своему знанию души человеческой, которое полагал непогрешимым, не догадался бы о том, как ошибочны, особенно в эту минуту, расчеты графини де Майи, убаюканной приятнейшими иллюзиями, и под какой огромный процент она поместила свой разрыв с г-ном де Майи.
LX. НАДО ЛИ?
После менуэта, который Людовик XV протанцевал, хотя и с улыбкой на устах, но явно ни в малейшей степени не думая ни о танце, ни о партнерше, он возвратился к Пекиньи.
Тот прохаживался, довольно озадаченный, ничуть не менее, чем это случилось с Ришелье с того мгновения, когда он сделал свое открытие.
Увидев приближавшегося к нему короля, Пекиньи остановился.
— Пекиньи! — окликнул его король.
— Государь! — отозвался капитан гвардейцев.
И оба застыли лицом к лицу: король смотрел на Пекиньи, Пекиньи — на короля.
Воцарилось молчание.
Король, по-видимому, желал, чтобы Пекиньи сам угадал то, что у него на уме; но тот об этом не догадывался.
Королю невольно пришлось решиться.
— Пекиньи, — спросил он наконец, — как там ее зовут, эту девицу, что играла Юнию?
«Я болван, дважды болван», — прошептал Пекиньи про себя.
Затем он с самой чарующей улыбкой произнес вслух:
— Олимпия, государь.
— А, ну да! Вот чертово имечко, никак не могу его запомнить.
«Король несомненно влюблен, — сказал себе Пекиньи, — влюблен до безумия».
И он стал ждать новых вопросов.
Однако Людовик XV больше ни о чем не спросил.
А Пекиньи в это время возобновил беседу с самим собой, было им прерванную, но теперь он придал ей форму более уважительную и вместе с тем исполненную сомнения.
«Пекиньи, друг мой, — обратился он к себе, — если ты не дурак, то не пройдет и трех дней, как ты окажешь своему господину большую услугу».
Тут он заметил, что король, не желая или не смея ничего больше сказать, с озабоченным видом удаляется прочь, и снова принялся прогуливаться взад и вперед.
«Да, — продолжал он свой беззвучный монолог, — но Олимпия — предмет обожания Майи; если я пойду приступом на эту крепость, у него найдется пушка. Как же быть? Послать к Майи герольда с объявлением войны? Кого же мне избрать в герольды, кто справится с этой ролью лучше меня самого? Поскольку король влюблен, в этом нет сомнения, и влюблен по-настоящему, надо убедить Майи принести эту жертву. Ну же!»
Он поднял голову и встретился взглядом с Ришелье, который тоже следил за происходящим.
«А-а! — подумалось ему. — Герцог тоже кое-что смекнул; он хитер как демон и быстро меня обскачет».
И он сам в свою очередь приблизился к юному монарху.
Людовик ждал его с заметным интересом. Он явно думал, что Пекиньи заговорит с ним об Олимпии.
Но король ошибался.
— Государь, — произнес Пекиньи, — каковы будут распоряжения вашего величества на эту ночь?
— Распоряжения? Какие распоряжения?
— Ну, приказы для стражи, государь.
— Отошлите моих рейтаров, оставьте одних швейцарцев.
Таков был неизменный обычай короля, когда он гостил в Рамбуйе. И Пекиньи это прекрасно знал.
— А, швейцарцев! — сказал он. — Так вашему величеству угодно, чтобы швейцарцы оставались здесь?
— К чему эти вопросы?
— Государь, мне немного не по себе.
— Вам нездоровится?
— Да, государь.
— В самом деле, вы весь красный. Пекиньи отвесил поклон.
— Одну минуту, герцог! Уж не подхватили ли вы оспу?
И король, который трепетал при одной мысли об оспе, на всякий случай начал шаг за шагом отступать подальше.
— Нет, государь, — отвечал Пекиньи. — Оспа у меня уже была.
Король вновь приблизился:
— Так чего же вы хотите?
— Я просил бы, государь, если вашему величеству не угодно выставить свою охрану у дома, я умолял бы ваше величество дать мне отпуск на эту ночь и удовлетвориться присутствием лейтенанта швейцарцев.
— Очень хорошо, герцог, — с улыбкой произнес король. — Ступайте.
— Как вы добры, государь; благодарю. Я уверен, что завтра смогу служить вам лучше, чем сегодня вечером.
— О, в этом я всецело на вас полагаюсь, — промолвил Людовик. — Идите же, мой дорогой герцог, идите.
Пекиньи поклонился.
— Лечитесь хорошенько, герцог! — крикнул вслед ему король. — Я не хочу, чтобы вы заболели и слегли.
— Ах, ваше величество слишком добры, — отвечал Пекиньи сияя.
И он со всех ног бросился к своим людям, прыгнул в карету и приказал гнать в Париж.
Король, как будто охваченный надеждой, следил за ним глазами до самых дверей.
Потом, когда тот исчез из виду, он снова стал бродить по салону.
А за окнами довольно сильно похолодало; на стеклах от этого холода отпечатались тысячи серебристых рисунков, изукрашенных светящимися жемчугами морозного кружева.
Графиня Тулузская, как радушная хозяйка, не теряла короля из виду; от нее не укрылись смятение и скука юного государя.
Она подошла к нему и сказала:
— Государь, у меня есть идея.
— Ах, право же, графиня, — вскричал король, — это, должно быть, отличная идея, если она исходит от вас!
— Думаю, она недурна. Так послушайте, государь.
— Я весь внимание.
— Сначала возьмите мою руку.
— О, что до этого, с величайшей охотой!
— И постараемся, чтобы нас никто не услышал.
— Ах, графиня, что за славное начало у вашей идеи!
— Это тайна.
— Иметь общую тайну с вами, графиня? О, сколько угодно! Ну, и что же вы хотите мне сказать?
— Об этой тайне я уже говорила вам, государь.
— Вы не можете утомить повторениями, графиня, и особенно меня: мне никогда не надоест вас слушать.
— Государь, вы тоскуете.
— Увы, графиня, — произнес король, устремив на собеседницу взор, каким Керубино шестьдесят лет спустя будет смотреть на жену Альмавивы, — а по чьей вине?
Полный упрека, почти страдающий, взгляд этот измучил бы Лавальер, принадлежи он Людовику XIV.
Графиня Тулузская ограничилась тем, что улыбнулась; она уже очень давно знала цену подобным взглядам.
— Развлекать своих гостей, — сказала она весело, — это долг; развлекать своего монарха — это честь.
— Что ж! — отвечал Людовик XV. — Я вверяю себя вам, графиня; будьте же милостивы, развлеките меня.
— Для этого нужно, чтобы вы поступили…
— Как?
— Как я вам скажу.
— Готов слепо повиноваться.
— В таком случае отправляйтесь почивать, государь. Король глянул на нее.
— Что вы видите в этом такого уж развлекательного, графиня? — спросил он.
— Ну, вы только сделайте вид, что идете спать, вот и все.
— Хорошо, а что потом?
— Потом все разъедутся по домам либо последуют вашему примеру.
— И далее?
— Что ж, далее мы явимся к вам небольшой, хорошо подобранной компанией и попробуем развлечься.
— О! — вырвалось у короля. — Это правильно, а свет потушим.
— Это зачем же? — спросила графиня Тулузская.
— Ну, — наивно ответил король, — чтобы никто не знал, что мы там собрались и не спим.
— А, если для этого, — отвечала графиня, — хорошо, договорились. Король, весь сияя, сжал ее руку.
— Одну минуту, — шепнула она, — это еще не все.
— А что же еще нужно сделать? — поинтересовался Людовик.
— Составить список тех счастливцев, что не лягут спать.
— Ох, графиня, но как же можно составлять список здесь, при всех?
— Верно, нас бы разоблачили. Ваше величество правы.
— Как же быть?
— О, у меня еще одна идея…
— Говорите.
— Мы сейчас будем прохаживаться между группами гостей. Ваше величество предложит мне руку…
— Всегда с удовольствием, графиня, всегда!
— Я буду задерживаться с вашим величеством перед каждой персоной, которую посчитаю подобающей, и, если ваше величество согласится с этим мнением, вы только скажете мне: «Да».
— Хорошо, замечательно; начнем же.
— Начинаем.
— Но, графиня, вам же ни за что всех не запомнить!
— Это у меня-то слабая память, государь? — лукаво усмехнулась графиня Тулузская. — Видно, ваше величество сами забывчивы, если можете сказать такое обо мне.
Король нежно пожал ей руку.
— К тому же, — прибавила она, спеша придать разговору иной оборот, — согласитесь, государь, что я была бы поистине достойна сожаления, если бы не сумела удержать в памяти имен семь или восемь.
— И только всего? — воскликнул король.
— Э, государь, если вы пригласите больше участников, берегитесь: нам вряд ли удастся развлечься.
— Вы, как всегда, правы, графиня.
И, словно нетерпеливое дитя, он повлек графиню Тулузскую к гостям.
Первой, с кем они столкнулись, была мадемуазель де Шароле.
Принцесса смеялась от всей души, ибо эта великосветская дама была и великой хохотушкой. Прекрасные белые плечи принцессы содрогались от смеха, зубы блестели и казались еще белоснежнее по контрасту с ее сладострастными губами, алыми и влажными, будто кораллы, извлеченные из моря.
Графиня Тулузская с улыбкой взглянула на короля.
— Если эта особа и не забавна, — шепнула она ему, — то по крайней мере сама забавляется со вкусом.
— Да, — обронил король.
— Записываю, — произнесла графиня.
Они двинулись дальше и повстречали графа Тулузского, менее чем кто-либо другой подозревавшего об опасности, которая ему угрожала.
Графиня об руку с королем остановилась прямо перед своим супругом с весьма многозначительной улыбкой.
Но король не произнес ни слова.
Графиня упорствовала.
— Ладно, — вздохнул монарх. — Не стоило предлагать мне выбор, графиня, если выбираете на самом деле вы.
— Государь, если в подобных обстоятельствах я сама принимаю решение, вам не на кого пенять за это, кроме как на себя.
— Это еще почему?
— Потому что вы сами виноваты.
— Каким образом?
— Да: вы только что произнесли фразу, которая стала причиной счастья, выпавшего на долю графа Тулузского.
— Ох, да что же это была за фраза, графиня? И как мне теперь принести покаяние?
— Вы сказали, что будет потушен свет.
— Действительно, об этом я говорил.
— В темноте я не смогу быть там без моего мужа.
— Таким образом, графиня, вы меня упрекаете за то, что здесь со мной нет королевы. Я и сам удручен, — продолжал он, качая головой, — мы ведь могли бы затеять этакую семейную выходку… вот забавно!
То был первый случай, когда король отпустил шутку на эту тему.
Графиня Тулузская удивленно посмотрела на него и в свою очередь покачала головой.
— Нет, графиня, — продолжал король, — как видите, мы это плохо придумали. Те, кого выберу я, не будут привлекательны для вас; те же, кого предпочтете вы, окажутся не вполне в моем вкусе. Пусть лучше…
— Говорите, государь.
— Пусть лучше решает случай.
— Но, государь, мы же не можем доверить этот выбор жребию: слишком многие, не получив столь желанного преимущества, станут роптать на судьбу, а тех, кто будет доволен, окажется слишком мало.
— У вас была идея, графиня; теперь мой черед предложить свою.
— О, не сомневаюсь, что королевская идея будет получше моей.
— Хороша она или плоха, я с вами ею поделюсь. Вы мне представите всех мужчин и женщин, выбранных нами обоими; я задам им один вопрос, и в зависимости от своего ответа они будут приняты либо отвергнуты.
— Отлично, государь!
— В таком случае условимся, как действовать.
— Я буду подходить к каждому из гостей и, глядя в упор, спрашивать: «надо ли?»
— В это нет ничего компрометирующего.
— Вот увидите, графиня, сколько окажется людей, которые скажут «нет»… вы увидите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129