Теперь мы последуем за ним в Исси и понаблюдаем за дальнейшими комбинациями его карточной игры.
Флёри ждал его. Этот отшельник, этот поборник простой жизни лучше начальника полиции знал все, что происходит при дворе.
Зная о неизменности его привычек, Ришелье приготовился к визиту. И у него были все причины похвалить себя за проницательность, так как уже в прихожей он повстречал Баржака.
Этот Баржак был далеко не заурядным субъектом: состарившись на службе у кардинала, помогая ему обхаживать Фортуну, принцессу довольно капризную, за тридцать лет верности и преданного рвения он приобрел такое влияние на кардинала, что тот отдал в его руки не только материальную сторону своего существования, но в немалой степени и духовную.
Подобным весом и доверием Баржак был обязан своей чрезвычайной ловкости, к которой примешивалась изрядная доля чистосердечия; он в самом деле любил своего господина и восхищался им, что могло послужить веским доказательством его добродушия, а коль скоро он искренно заботился об интересах кардинала, ему позволялось обделывать кое-какие делишки и ради своей собственной выгоды.
Будучи лакеем-политиком, он говорил «мы», толкуя о кабинете министров, как в прежние времена говорил «наше столовое серебро» или «наш парк», рассуждая о хозяйстве г-на де Фрежюса.
Умение угождать Баржаку было в кругу его преосвященства наукой первой необходимости, ведь когда за кардинальским столом не хватало места, хозяин зачастую посылал и самых достойных придворных к своему камердинеру со словами:
— Здесь больше мест нет, так что ступайте обедать к Баржаку.
Между словами Ришелье «Господа, требую, чтобы королю служили», и фразой Флёри «Господа, ступайте к Баржаку» — вся история французской аристократии с года 1620-го по год 1720-й: столетие немощи и угодничества.
Однако этот могущественный Баржак был отнюдь не из тех дурней, которых легко уговорить благодаря обаянию грубой лести: немало придворных обожглось на таких попытках. Баржак умел задать жару тем, кто неуклюже ему льстил.
Некий герцог и пэр однажды, обедая с ним, обнял его, приветствуя как равный равного и осыпал за столом тысячами мелких фамильярных услуг, а Баржак встал, взял тарелку в левую руку, тарелку в правую и поднес их вельможе со словами:
— Сударь, если вы могли так забыться в присутствии Баржака, то бедному Баржаку не пристало забываться в вашем обществе.
С таким противником непросто сладить. И вот явился Ришелье.
— А, добрый день, Баржак! — сказал он. — Как поживаете?
— Господин герцог! — вскричал Баржак, просияв лицом, словно он был вне себя от изумления.
— Да вот, вернулся из дальних краев! Ах, Баржак, а вы пополнели, друг мой!
— Вы находите, господин герцог?
— Вот что значит не заниматься политикой! Баржак тонко улыбнулся.
— Благополучным ли было путешествие вашей милости? — осведомился он.
— Великолепным! А можно повидать господина де Фрежюса?
— Он будет счастлив видеть вас, хотя не предупрежден о вашем визите.
— Вы меня очень обяжете, мой милый Баржак, если проведете меня к нему одного.
— Извольте обождать минуту, — отвечал камердинер. — У нас нынче утром толпа, накопилось всяких дел за прошедшую неделю. Целая куча этих противных испанских дел, вы ведь о них слышали?
— Да, — сказал Ришелье, — его католическое величество не желает понимать никаких резонов.
— Ах! — вздохнул Баржак. — Надо сознаться, мы его жестоко уязвили, отослав инфанту домой. Поставьте себя на его место, господин герцог! Что если бы у вас были дети, устроенные за границей, и вам их переслали обратно, словно не туда отправленный товар?
— Вы правы, это была бы несмываемая обида.
— Но только для королевы Испании, потому что король…
— О да, его католическое величество Филипп Пятый не злопамятен, у него и разума-то для этого почти не осталось; однако, Баржак, дорогой мой, скажите, долго ли господин кардинал заставит себя ждать?
Баржак, камердинер, чья маленькая власть не могла дать ему достаточной уверенности, чтобы устоять против манер настоящего вельможи, всегда покорявших его, и теперь был очарован этой мимолетной небрежной фамильярностью герцога: не медля более ни мгновения, Баржак отправился к кардиналу, чтобы доложить о прибытии герцога.
Герцога тотчас провели в покои.
При появлении Ришелье сидевший возле Флёри старец с суровыми чертами и величественной осанкой встал, важно откланялся и тут же вышел, не оставив, однако же, без внимания чрезвычайно чопорный и исполненный значительности поклон, который отвесил ему посол.
Старец этот был вторым носителем власти после г-на де Флёри или, точнее, возле него.
То был отец Поле, его духовник, свирепый гонитель янсенистов, которому, разумеется, недоставало только Людовика XIV и подходящего случая, чтобы очистить землю Франции от ереси таких господ, как Арно и Николь.
Герцог остался с глазу на глаз с епископом.
LVII. ГОСПОДИН ДЕ ФРЕЖЮС, ВОСПИТАТЕЛЬ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА XV
Кардинал был стар, но еще крепок. К его вкрадчивой приветливости прибавлялось нечто вроде жреческого красноречия, в иные моменты и в некоторых делах придававшего его речам торжественность, которой ему в самых важных обстоятельствах не хватило бы, не будь у него этого таланта.
У него был спокойный испытующий взгляд пастыря, привыкшего проникать много дальше, чем в помыслы ближних, и обшаривать глубины их совести.
Из всего, что ему говорили, он не слушал ничего, кроме того, о чем говорящий умалчивал. Проницая внешнюю оболочку сказанного, он почти всегда угадывал суть.
Господин де Флёри, сначала аббат, потом епископ Фрежюсский, а там и кардинал, был человеком заурядным, но, тем не менее, при абсолютном наружном смирении долгое время занимал самое высокое положение в Европе и два десятка лет вершил свою политику, памятуя о традициях предыдущего царствования: словно бы в отсутствие Людовика XIV доверили правление отцу Летелье.
Когда Ришелье вошел к нему, Флёри начал с изъявлений учтивости. Как легко понять, посол ему в этом не уступал.
С тем безупречным тактом, что был ему свойствен, он по одному лишь приветствию г-на де Фрежюса, по его взгляду угадал, что все складывается самым благоприятным образом.
Как человек учтивый, кардинал поздравил его с успехом в переговорах с императором.
— Монсеньер, — отвечал Ришелье, — моя задача была легкой, ведь идеи принадлежали вам.
— Это не важно, — заметил Флёри. — Все равно для такого молодого человека, как вы, трудно вразумлять этих немцев, они же тугодумы от рождения.
Ришелье улыбнулся.
— Вы введены в заблуждение видимостью, монсеньер, — возразил он. — Я больше не молод.
— Об этом поговаривают, — тоже улыбнулся Флёри. — Уж не правда ли это?
— О! Хватит одного слова, монсеньер, чтобы вы убедились, что у меня нет более надобности быть молодым.
— Так скажите это слово, господин герцог.
— Во мне проснулось честолюбие.
— Отлично! С внучатым племянником великого кардинала это рано или поздно должно было случиться.
— Что ж, это случилось, монсеньер.
— Вы вступите на военное или дипломатическое поприще?
— На то или другое, по выбору его величества. Произнося эти слова, герцог отвесил поклон с таким выражением, будто хотел показать Флёри, что, отправляя по почте письмо с ложным адресом, он хотел бы, чтобы оно достигло истинного адресата.
Флёри отвечал дружеским кивком, означавшим, что он прекрасно все понимает.
— Вы в ладу с королем, господин герцог? — спросил он.
— Надеюсь, сударь. Я прибыл позавчера, и вот уже два года не доставлял никому ни малейшего беспокойства.
— Каким вам показался король?
— Очаровательным.
— Не правда ли?
— Он держится и впрямь воистину царственно. Вот только…
— Только? — насторожился г-н де Фрежюс.
— Да ведь король скучает.
— Что вы говорите?!
— Это известие из достойного доверия источника, монсеньер, поскольку именно король собственной персоной поручил мне вам это сообщить.
— Король скучает?
— Смертельно.
— Это невозможно!
— Но это так, монсеньер.
— И он сам вам об этом сказал?
— Вчера вечером и в точности такими словами.
— Где же это?
— На игре у королевы; я побывал там, повинуясь чувству долга.
Последние шесть слов стерли с губ г-на де Флёри гримасу, проступившую на них после предыдущих четырех.
— О, это вопрос крайней важности! — сказал кардинал, довольный тем, с какой деликатной ловкостью Ришелье подвел разговор к самой сути дела. — Потолкуем об этом, господин герцог, если у вас найдется для меня свободная минута.
— Вся моя жизнь к вашим услугам.
— Что ж! Воспользуемся случаем и побеседуем. Он позвонил.
Вошел Баржак.
— Баржак, — распорядился г-н де Фрежюс, — отправьте-ка всех восвояси; я устал и сегодня больше никого не приму.
Камердинер улыбнулся Ришелье и вышел.
— Не могу прийти в себя после того, что вы мне сейчас поведали! — воскликнул г-н де Фрежюс. — И, сказать по правде, если это не ваша выдумка…
— Вы же знаете, я больше не лгу.
— Больше… никогда?
— Больше никогда, монсеньер!
— О герцог!
— Слово чести!.. За исключением Вены, переговоров с испанцами… да еще от силы двух-трех раз.
— В интересах службы?
— Я уже получил отпущение грехов.
— Невозможный человек! Итак, вы все тот же?
— О нет, монсеньер, я так изменился, что сам себя не узнаю.
— Я имею в виду, что вы вечно должны быть в центре внимания, всем приходится только вами и заниматься.
— Это не моя вина, монсеньер.
— А чья же еще?
— Это ошибка людей, которые по доброте приписывают мне больше значения, нежели я того стою.
— Прекрасно! Взять хотя бы меня: я собирался говорить с вами исключительно о короле, а все свелось к тому, что мы беседуем исключительно о вас.
— Какой жалкий предмет, монсеньер!
— Перестаньте насмехаться. Вы утверждали, что заботитесь об отпущении грехов, это вы-то?
— Ну да, именно я, монсеньер, ведь я очень набожен.
— Ох, герцог! — вздохнул старик, качая головой. — Сдается мне, что еще и теперь у меня в ушах звучат отголоски кое-каких венских слухов, ставящих под сомнение все эти чудеса вашего обращения на путь истинный.
— Может быть, я очень ошибаюсь, но мне кажется, я знаю, о чем вы говорите, — отозвался Ришелье.
— Да, о неких сеансах.
— Магии?
— Вот именно.
— Что ж, если так, монсеньер, окажите мне честь, объясните бедному пришельцу из чужих краев, что вам здесь наговорили обо всем этом, а потом я вам скажу, что было на самом деле.
— Извольте, я буду краток. Рассказывали, что вы вместе с аббатом фон Зинцендорфом ездили на какие-то опыты в области белой магии.
— Это куда же, монсеньер?
— В уединенное местечко неподалеку от Вены… помнится, в каменоломни… и там маг то ли слишком убедительно, то ли недостаточно достоверно показал вам дьявола; вы затеяли с ним ссору, вследствие которой этот бедняга — как вы понимаете, я говорю о маге — был найден мертвым, а если употребить более точное выражение, убитым.
— Все это чистая правда, монсеньер, если мы вырежем из вашего рассказа одно единственное слово…
— Это слово «убитый», не так ли?
— Если вы позволите.
— Стало быть, ни вы, ни господин фон Зинцендорф…
— Ни я, ни господин фон Зинцендорф мага не убивали.
— И все-таки он умер.
— Он действительно сыграл с нами эту скверную шутку. Но вот как все произошло…
— Слушаю вас!
— Мы, господин фон Зинцендорф и я, заказали свои гороскопы.
— А, так вы это признаете.
— Да, монсеньер, и в этом состоит весь грех. Господин де Флёри в качестве богослова подтвердил
сказанное кивком.
— Колдун начал с того, что рассказал нам кое-что из правды и наплел много лжи. Он нам открыл некоторые неизвестные в дипломатических кругах придворные секреты.
— О-о! Значит, это был колдун из знатной семьи?
— Затем он предложил обеспечить каждому из нас исполнение его самого заветного желания.
— Ну, вы уж, верно, попросили его сделать так, чтобы вас всегда любили женщины?
— Бог мой! Нет, монсеньер, в том-то и дело, что нет. Я в своем тщеславии полагал, что мне для этого нет нужды в таких просьбах.
— Вот видите!
— Я просил дать мне ключ от сердец государей.
— О-о! Вижу, вы опять возвращаетесь к своим честолюбивым помыслам.
— В ту пору, монсеньер, они уже дали всходы.
— Так что же, дал он вам этот ключ?
— Монсеньер, это дело как раз шло к завершению, когда неожиданное событие нарушило наши планы. Господин фон Зинцендорф, мало интересуясь ключом от сердец государей, тем более что он считал, будто этот ключ у него в кармане, пожелал завладеть ключом от женских сердец.
— Колдун мог бы удовлетворить вас обоих, не разочаровав ни того, ни другого.
— Но вот в чем суть драмы, монсеньер. Едва аббат произнес эти неосторожные слова, как маг заявил, что для некоторых мужчин ключ от женских сердец — вещь совершенно бесполезная, тем более что у женщин нет сердца.
— О! — обронил г-н де Флёри.
— Тут он несколько увлекся, потому что господин фон Зинцендорф был глубоко уязвлен этой фразой и объявил замечание мага клеветой.
— Надо же!
— Это можно понять, монсеньер. Господин фон Зинцендорф в это время как раз питал самую нежную любовь к некоей даме, на чью взаимность он был вправе рассчитывать.
— Vanitas vanitatum, — проворчал г-н де Флёри.
— Воистину так, монсеньер, потому что маг, то ли знавший об этой его страсти, то ли и впрямь наделенный волшебными способностями и угадавший ее, отвечал: «Сударь, госпожа ***, в которую вы влюблены, — это самое худшее доказательство, какое вы могли бы привести в подтверждение вашего высокого мнения о женщинах».
— М— Да, — протянул г-н де Флёри, — он не потрудился затупить свою стрелу.
— И потому она пронзила господина фон Зинцендорфа в самое сердце, от ярости у него потемнело в глазах.
«Ах ты, негодяй! — закричал он. — Ты лжешь!» «Сударь, — отвечал колдун, не теряя присутствия духа, — никогда не следует обвинять во лжи мужчину, а мага тем более, но главное, никогда не должно бранить того, к кому сам же явился, обеспокоив его ради какой-либо собственной надобности».
— Какой обидчивый колдун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129