— Да, если он найдет меня забавным.
— Вы будете его забавлять.
— Берегитесь: это то, что трудно делать нравственно.
— Прежде всего он любит охоту.
— Хорошо, но нельзя же охотиться целыми днями и тем более ночами.
— Он любит садоводство.
— Да, знаю, господин де Флёри приохотил его к растениям: король обожает салат-латук, смотрит, как он растет, как вянет. Но я никогда не смогу копать землю и обирать с латука гусениц. А чтобы принудить меня к выращиванию гвоздик, понадобилось бы еще одно — четвертое — заточение в Бастилию, тут бессилен даже пример Великого Конде.
— Будете рассказывать ему анекдоты.
— Я их все позабыл.
— Так придумайте новые.
— Видите ли, маркиза, в мире есть всего три предмета, которые во все времена развлекали королей.
— Какие же это предметы?
— Вспомните Людовика Четырнадцатого, вот уж был король, который в молодые годы поразвлекся, да так замечательно, что в старости его уже ничто больше развлечь не могло. Что ж! Людовик Четырнадцатый любил больше прочего женщин, войну и безумные траты.
— Герцог! Герцог!
— Вы мне возразите, что королева слишком ревнива, чтобы допустить женщин, слишком нежна, чтобы допустить войну, и слишком бережлива, чтобы допустить траты.
— Вы так полагаете?
— Без сомнения. Разве у этой добрейшей принцессы нет обыкновения, прежде чем что-нибудь купить, спрашивать: «Сколько это стоит?»
— Она спрашивает, сколько это стоит, потому что Флё-ри спрашивает: «Сколько это стоило?»
— Что с того! Я все же выступаю в роли оракула.
— И каков ваш вывод?
— Я заключаю, что позабавить короля было бы весьма трудно, маркиза.
— Ах, черт возьми, еще бы не трудно, если вы просто так придумываете себе эти трудности и не желаете принимать в расчет характер каждой из них, если откажетесь признать, что Людовик Пятнадцатый уже укрепился в своем благонравии и весь проникнут чувствами доброго буржуа, пекущегося лишь о потомстве и благополучии в семейном кругу, наконец, если вздумаете мерить короля на свою мерку. Ах, герцог, герцог, не всякий к семнадцати годам уже удостоится Бастилии!
— Прекрасно! Теперь вы меня браните.
— Э, совсем наоборот, я вам льщу, и даже слишком; ну же, полно вам упорствовать, и, главное, довольно парадоксов.
— Я покоряюсь, сударыня.
— Итак, вы согласны поддерживать королеву?
— Я буду твердить королю, что из всех женщин лишь она способна развеять скуку.
— И вы согласны забавлять короля?
— Да, если вы не станете меня ограничивать в выборе забав.
— Я вас ограничу в одном: никакой иной любви, кроме супружеской. Вот и все.
— Оставим это, маркиза, оставим; все это ваше дело, а не мое. Мужчина может сколько угодно разыгрывать добродетель перед женщинами, что называют хорошим тоном, но перед мужчинами — то же самое уже зовется лицемерием; право же, маркиза, оставим это.
— Стало быть, вы не хотите, чтобы вас сделали министром или в одно прекрасное утро послали во Фландрию, где вас ожидал бы маршальский жезл?
— О, маркиза! Если такие милости где бы то ни было прольются дождем с неба, обещаю вам, что я первым окажусь под водосточным желобом.
— В конце концов, коль это уж так необходимо, предоставлю короля в ваше полное распоряжение; об одном прошу — не развращайте его.
— Это я вам обещаю.
— Значит, договорились?
— Но каков задаток, маркиза?
— Герцог, вы бы пренебрегли переговорами, если бы получили плату вперед.
— Маркиза, вы демон очарования и проницательности.
— Ох, герцог, не надо изображать вздохи. Вы прекрасно знаете, что я в ваших глазах больше ничего не стою. Я женщина-политик, и вы теперь не нашли бы в моей любви ничего приятного, все бы оборачивалось на пользу дела. Я ни для кого более не хороша, кроме как для пажей, желающих получать чины и с моего согласия делать карьеру. Давайте-ка вернемся к нашему договору.
— Правильно. Primo note 39…
— Primo, вы нынче вечером отправитесь на игру у королевы.
— Да, маркиза.
— Secundo note 40, вы предстанете там с лучшей стороны.
— Решено.
— Tertio note 41, вы заодно с нами будете действовать против господина епископа.
— Я склонен к этому.
— Quarto note 42, вам следует втереться в милость к королю.
— Мне нет надобности обещать вам сделать для этого все, что от меня зависит, ибо таково мое самое сильное желание.
— Quinto note 43, вы оставите короля таким же благонравным, как он есть, вы ничего не будете предпринимать для его развращения, вы обязуетесь избегать всех тех случаев, при которых он мог бы обзавестись любовницей.
— Я обещаю невмешательство, если и король будет его соблюдать.
— Будьте покойны, за это я ручаюсь.
— Ладно, маркиза! А теперь…
— Что?
— Какие обязательства вы со своей стороны берете на себя? Вы же понимаете, договор возможен лишь тогда, когда есть взаимность.
— Со своей стороны, мы обязуемся…
— Prime..
— O-o! Так вы хотите получить обязательство из нескольких статей?
— Почему бы и нет?
— Ладно. Primo, в течение года предоставить вам место посла там, где вы пожелаете, или министерство.
— Министерство тоже по моему выбору?
— Да, при условии, что это не будет министерство господина герцога.
— Бесспорно: по месту и почет.
— О! Но вы ведь уже не первый раз покушались присвоить то, что принадлежит ему.
— Маркиза, это вы так считаете.
— Secundo, — нетерпеливо перебила маркиза.
— Я учту это.
— Secundo: при первой же возможности вы получаете чин генерал-лейтенанта, а при второй — маршала.
— И сколько времени, маркиза, вам потребуется для исполнения всего этого?
— Если вы не против, назначим два года.
— Берегитесь, срок очень короткий!
— Э, вовсе нет; Флёри за это время умрет от злости, а не от злости, так от старости, уж как вам будет угодно.
— Я бы предпочел, чтобы от злости: так будет вернее.
— Пусть будет от злости! Вашу руку, герцог.
— Эх, сударыня, вот уже целый час, как я простираю к вам обе!
— Ну, поцелуйте меня, благо я не напомажена, и прощайте.
Она с силой потрясла колокольчиком. Явился Раффе.
— Как, вы уже уходите, маркиза? — тихонько шепнул ей герцог. — Это похоже на неприязнь.
— Хотите, я вам сейчас еще что-то скажу? — спросила маркиза, оглянувшись уже на пороге.
— Говорите.
— Что ж! Герцог, если вы будете действовать на нашей стороне с таким рвением, какое я за этот час успела вложить в борьбу с вами, не пройдет и месяца, как Флёри придет конец.
И, слегка сжав ему руку своими шаловливыми пальчиками, бросив на него последний взгляд, сверкающий лукавым кокетством, маркиза устремилась в сад, увлекая за собой Раффе, который едва поспевал за ее полетом.
«Дьявольщина! — сказал себе Ришелье, оставшись один. — Любопытно узнать, что мне теперь предложит господин де Фрежюс».
LIV. НОЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Не успела г-жа де При сделать и десяти шагов в направлении своей кареты, которая стояла поодаль и двинулась ей навстречу, едва лишь возница заметил, что маркиза выходит из особняка; прежде чем Раффе, смотревший ей вслед, опасаясь к тому же, как бы чего не случилось, закрыл калитку, трое запыхавшихся от изнурительного бега мужчин неожиданно бросились прямо в нее, словно три преследуемые гончими кролика, одновременно ринувшихся в одну норку.
Раффе попытался дать им отпор и со своей стороны налег на калитку, но объединенная сила троих не могла не восторжествовать против одного. Тогда Раффе, сообразив, что его сметут, предложил неприятелю переговоры.
На это самый высокий из троих возразил, что у них нет времени долго торговаться, а потому он предлагает стражу пропустить их по доброй воле, иначе он и его товарищи войдут силой.
— Но, господа! Но, господа!.. — взывал к незнакомцам лакей.
— Ты как хочешь, а за нами гонится патруль, и мы не желаем угодить в кордегардию.
— Тем более нельзя, господа, ведь если патруль вас преследует, значит, вы злодеи. Господа, я на помощь позову! Я кричать буду, господа!
— Послушайте-ка, трижды болван, — вознегодовал тот же самый, что заговорил первым, — за какого дьявола ты нас принимаешь?
— Э-э, господа, иные воры очень хорошо одеваются, это бывает.
А в это время патруль продолжал свой путь и было слышно, что он быстро приближается.
— Ну же, — закричал самый низкорослый и, судя по голосу, самый юный из беглецов, едва ли не подросток, — ну же, действуйте силой, господа!
Этот его выкрик вселил в двух других такую отвагу, что они незамедлительно опрокинули лакея и прошли прямо по его распростертому телу.
Тотчас самый высокий из троих быстро захлопнул и тщательно запер калитку, в то время как Раффе, совершенно оглушенный, вскочил и со всех ног бросился к дому, про себя бормоча:
«Разве такое возможно, Бог ты мой, разве такое возможно?»
Раффе вошел в спальню герцога как раз когда его господин улегся и попытался вновь уснуть.
«Раффе вошел», сказали мы, но были неточны: Раффе ворвался.
— Ну вот! Что там еще, Раффе? — спросил герцог.
— О сударь! Сударь!
— Да что стряслось?
— Происшествие, какого ни с кем, кроме вас, сударь, и быть не могло.
— Уж не пожаловала ли ко мне, случаем, королева с визитом?
— Еще того похлеще, сударь, еще того похлеще, по крайности мне так показалось. Скорее одевайтесь, сударь, скорее!
— Ба! Это так необходимо?
— Да, господин герцог, вставайте же!
Герцог спрыгнул с кровати, как по военной тревоге.
— Сударь, наденьте парадное платье, — шепнул Раффе, — самое парадное, сударь!
— Объяснись же, наконец, негодяй.
— Сударь, их трое.
— Отлично. И ты полагаешь, что они тебе знакомы?
— В масках, сударь, у них маски!
— О-о! Значит, балы в Опере уже начались; но где же они, эти трое?
— Во дворе, сударь, они проникли во двор.
— Значит, они вломились в калитку?
— Да, сударь.
— И ты им позволил это сделать?
— Я им сопротивлялся, сударь, но они прошли прямо по моему животу.
— Ну, уж если так… А ну-ка подай мне мушкетон!
— Ох, сударь, воздержитесь от этого!
— Как? Трое мужчин вламываются в мою калитку, грубо обходятся с моим человеком, и все это в два часа ночи, а я должен…
— Сударь, у одного из этих троих был такой голос…
— Женский? — оживился Ришелье.
— Я, сударь, не хочу этого говорить заранее; боюсь, как бы не оказаться дураком в ваших глазах, если обознался.
— Ладно! Если так, оставь меня в покое!
— Нет, сударь, нет; потрудитесь выйти к ним, сударь, и вы увидите…
— Что?
— То, что увидите.
Герцог снова натянул панталоны и домашний халат,
схватил в левую руку свою шпагу и поспешил вслед за Раффе.
Те трое, теснясь у калитки, смеялись, прислушиваясь к выкрикам стражи, которая бранила их через стену.
— А-а! — говорил сержант. — Хорошо! Очень хорошо! Отлично! Они там, в особняке господина герцога де Ришелье.
— Ладно, допустим, в особняке герцога де Ришелье. И что дальше? — осведомился один из трех беглецов.
— Прекрасно! — отвечал сержант. — Лучше некуда! Господин герцог не успел вернуться, как уже принялся за свои проделки.
— Ну-ка, — сказал Ришелье, подходя поближе, — похоже, здесь действуют от моего имени.
Троица разразилась смехом.
— Эх! — вздохнул сержант. — Оскорблять на улице порядочных женщин, смеяться в лицо людям, состоящим на королевской службе! А еще посол! Герцог! Я протокол составлю.
— Черт! Черт! — в свою очередь возмутился герцог. — Уж это меня не касается. Как, господа? Выходит, речь идет об оскорблении порядочных женщин на улице?
— Они слишком громко визжали, чтобы быть порядочными, — возразила одна из масок.
— Вы воспринимаете это чересчур легкомысленно, господин Маска, — заметил герцог, подойдя и обратившись к тому из трех незнакомцев, кто ему ответил. — Видно, что вы не носите, подобно мне, имя Ришелье и не имеете надобности в том, чтобы поддерживать репутацию человека высокой нравственности.
— Герцог! Это герцог! — зашептались остальные двое.
— Господа, — продолжал Ришелье, — мне хотелось бы считать вас людьми благородными, таков мой обычай, и я придерживаюсь его. Но как бы то ни было, я хочу, и вы меня поймете, мне нужно знать, достаточно ли вы соответствуете моему ожиданию, чтобы мне по-братски взваливать на свои плечи тот неприятный долг, что вы мне сейчас навязали. Снимите маски, прошу вас.
При этих словах между тремя неизвестными произошло движение, явственно говорившее о замешательстве.
— Господа, — сказал герцог, — надеюсь, вы меня не вынудите к тому, чтобы самому открыть страже калитку?
Тогда самый высокий из троицы, отделившись от остальных, вплотную подошел к герцогу.
— Узнаешь меня? — спросил он, снимая маску.
— Пекиньи! — вскричал Ришелье.
— Он самый.
— И за каким же дьяволом ты, капитан рейтаров его величества, восстал против городской стражи?
— Вот что вышло. Мы были на балу в Опере после спектакля; когда бал закончился, мы поужинали, а после ужина, почувствовав себя немножко разгоряченными, отправились прогуляться по городу.
— А, ну да, и стали оскорблять порядочных женщин.
— Да нет, это все пустяки, мой дорогой.
— Но теперь, мой дорогой Пекиньи, позволь тебе задать один вопрос.
— Какой?
— Ты снял маску…
— Дьявольщина! Сам видишь.
— Погоди же!.. Ты свою маску снял… а я не знаю в целой Франции более достойного дворянина, нежели ты. Почему же, хотя ты снял маску, твои спутники не последовали твоему примеру?
— У них на то свои причины.
— Но я полагаю, что мне их можно было бы открыть, эти причины.
— Герцог, не настаивай.
— Может быть, это дамы? Хотя нет, они слишком велики ростом.
— Герцог…
— Или принцы крови?
— Клянусь тебе…
— Дорогой мой, если это не принцы крови и не дамы, я не вижу никаких причин, которые мешали бы им снять маску так же, как это только что сделал ты.
Пекиньи все еще колебался. А между тем стражники, разъяренные тем, что в ответ на их выкрики слышатся только взрывы хохота, принялись колотить прикладами мушкетов в калитку особняка.
В раздражении герцог дернул Пекиньи за рукав.
— Видишь ли, Пекиньи, — сказал он, — я возвратился из Вены очень благонравным, весьма сдержанным и большим философом, но в то же время я злобен, как индюк, когда мне не удается выспаться. И вот ты меня будишь, морочишь мне голову, устраиваешь мне скандал со стражниками;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129