— Ба! Он, столь благочестивый епископ?..
— Говорю же вам, все это омерзительно!
— А впредь будет еще и весьма прискорбно, принцесса, и с нашей стороны было бы неосмотрительно в том сомневаться. Так, вероятно, все ропщут — и в верхах и в низах?
— Всюду.
— Разделились на фрежюсистов и бурбонистов?
— К бою готовы! Пушки заряжены, запалы наготове.
— Стало быть, вопрос в том, чтобы каким-нибудь способом прибрать к рукам короля?
— Верно.
— И оба, господин де Бурбон и господин де Флёри, ищут такого способа?
— Вы попали в самую точку.
— И что же, господин герцог пытается укрепить положение королевы?
— Здесь он не преуспеет.
— Вы полагаете?
Принцесса наклонилась к самому уху Ришелье.
— Неделю тому назад, — шепнула она, — король пожаловался, что королева отказала ему в исполнении долга.
— О! Бедный король! — засмеялся герцог. — И господин де Фрежюс об этом знает?
— Несомненно.
— В таком случае он, будучи похитрее господина де Бурбона, уж, верно, подумывает о том, как бы возвести на наш небосклон новую звезду?
— И вы еще утверждали о своей недостаточной осведомленности? Боже милостивый! Вы и впрямь стали истинным дипломатом!
— Решительно, дорогая принцесса, я никогда не ошибался насчет господина де Бурбона, думая о нем Всегда одно и то же.
— И что же вы думали?
— Что он дурак.
— Почему?
— Потому что королева натура живая.
— О! Король очень благонравен, герцог.
— Опять вы за свое, принцесса. О, не разочаровывайте меня так.
— В ком и в чем?
— В вас и в могуществе красоты.
— Что же мне сделать для этого, герцог?
— Принцесса, господин де Бурбон ищет, господин де Флёри ищет, а вот я, вернувшись из Вены, ничего не искал, просто нашел.
— Что нашли?
— Способ.
— И это…
— Это вы. Нужно, чтобы король полюбил вас, мое бесценное высочество, и чтобы вы с вашим умом давали советы королю.
— О герцог!
— А что, у вас есть возражения? Уж не стыдливость ли?
— Вот еще! Фи!
— Ну же, разве соблазн управлять Францией вас хоть самую малость не привлекает? Разве вам претит возможность составить счастье ваших старинных друзей?
— Вовсе нет, но…
— Разве среди дам, окружающих его величество, вы не более всех способны внушить королю чувство, которое подчинит его своей нежной власти? В конце концов попробуйте, принцесса. Что вас удерживает?
— Да ну, признайтесь откровенно, вы смеетесь надо мной?
— Я? О, черт!
— Вам не написали, когда вы были там?..
— О чем?
— И не рассказали уже здесь, после вашего приезда?
— Оком?
— Обо мне.
— Нет, — пробормотал герцог с видом крайнего простодушия.
— Что ж! Герцог, меня посетила та же идея, что и вас.
— В самом деле? И почему вы от нее отказались?
— Я не отказывалась от нее, напротив.
— Как? Вы привели ее в исполнение?
— Насколько это от меня зависело, да, герцог.
— И…
— … и была отвергнута.
— Отвергнуты, вы? Немыслимо!
— Тем не менее это так, и хоть мне больно признаваться в этом, мой милый герцог, я это вам говорю, так как предпочитаю, чтобы вы все узнали от меня, чем от кого-нибудь другого. К тому же возможно, что мой провал зависел от одного обстоятельства.
— Не вынуждайте меня угадывать это обстоятельство, принцесса; я отказываюсь это делать.
— Я вам скажу.
— Говорите.
— Я была влюблена в короля.
— Вы, принцесса? — вскричал Ришелье. — О, какая ошибка!
— Э, Бог май, да, и это, герцог, меня совершенно обезоружило.
— Понимаю: вы забились в уголок, вздыхали и ждали, когда же он взглянет на вас, а он… а он не взглянул.
— Я, герцог, пошла дальше: сочинила довольно миленький стишок. Написала его на листе бумаги своим красивым почерком, который известен королю почти так же хорошо, как вам, и украдкой всунула этот листок в карман его камзола.
— Признание?
— Черт возьми, да! Если уж довелось родиться принцессой крови, нужно, чтобы от этого был хоть какой-нибудь прок.
— Верно: можно первой приглашать на танец. О, какая жалость, что вы забывчивы, принцесса!
— Это почему же?
— Потому что в противном случае вы прочли бы мне свои стихи: мы бы посмотрели, могут ли они соперничать с моими… то бишь со стихами Раффе.
— Нахал!
— А ваши кто сочинил, принцесса?
— Я сама.
— Тогда вы должны были их запомнить.
— Полагаю, что запомнила; вот если бы они послужили для дела, я бы не преминула их забыть.
— Я слушаю, принцесса.
— Вот они:
Вы нравом нелюдим,
Но взор прельщает светом…
— Э-э! — протянул герцог. — Сам Аруэ не сказал бы лучше.
— Так не мешайте мне продолжать.
— Я меньше всего на свете хотел бы остановить вас на столь прекрасном пути.
И принцесса продолжала:
Бесчувственным таким Быть можно ль в ваши лета?
— И он остался таким перед лицом подобной поэзии?
— Да вы дослушайте, герцог, там, в конце, как говорится, самая изюминка. ,
— Посмотрим, какова изюминка.
Если любовь вас наставить готова…
— О-о! Вот уж что соблазнительно!
— Что ж! Он себя соблазнить не дал.
Сдайтесь, и ей не перечьте ни словом, Пусть венценосец склонится пред ней: Царство ее вашей власти древней.
— Ах, моя принцесса, это же поистине восхитительно. И король, обнаружив такие стихи в своем кармане, узнав ваш почерк, не пал к вашим ногам?
— Он был слишком юн.
— Так скажите ему это снова, принцесса. Ведь теперь он…
— Ах, теперь другое дело. Я не повторю этих стихов.
— Но почему?
— Потому что я больше не влюблена и ни за что на свете не пошлю галантного признания нелюбимому мужчине. Вот почему, герцог, мне уж не завоевать короля: он нуждается в том, чтобы испытать любовь истинную и внушить ответное подлинное чувство.
— Ну-ну, что вы, дорогая принцесса, То, что вы сейчас сказали, — это слишком по-женски.
— Нет, это слишком правдиво.
— Вот-вот, я именно это имел в виду.
— И это вас раздражает?
— Это убеждает меня.
— Так вы отказываетесь от своего плана, герцог?
— Нет, но я поищу более надежное орудие.
— А что вам угодно от вашей покорной слуги?
— От вас, принцесса? Я буду умолять вас остаться моей.
— Полно, герцог, не надо шутить. Я сказала, что никого больше не люблю, и это верно.
— Как? Дружба? В нашем возрасте?
— Герцог, вам ведь еще понадобится неделя, чтобы стереть с лица австрийское выражение, вы сами так сказали. Так сотрите же его. Это говорю вам я, парижанка.
— Хорошо.
— Совет друга!
— Хорошо, хорошо!
И она протянула ему руку, к которой он прильнул долгим поцелуем с тем воодушевлением, какого почти не встретишь в наши дни, и с той учтивой задушевностью, какой у нас вовсе не осталось.
Встав, принцесса несколько мгновений отогревала свои маленькие ножки у камина, потом герцог распорядился, чтобы было велено подать карету в конец улицы, и сам проводил мадемуазель де Шароле до экипажа. Подобно Полю и Виргинии, они шли, закутавшись вдвоем в один плащ.
— Герцог, — сказала принцесса, — через неделю все новости и так будут вам известны; я же рядом с вами останусь всего лишь невежественной дикаркой. Но если какое-нибудь из этих известий окажется интересным для меня, принесите его мне: пути вы знаете.
— Они свободны?
— Слишком свободны, увы!
С этими словами они расстались. Принцесса села в карету. Ришелье подождал, пока она скроется из виду, и возвратился домой, весьма смущенный тем, как обернулась его первая ночь в Париже.
Лакей представил ему список из двадцати семи дам, которых он отослал ни с чем ради этой бесполезной принцессы.
Ришелье вздохнул.
— Ба! — проворчал он, забираясь под мягкие одеяла своего хорошо прогретого ложа. — Вот поистине ночь государственного человека. Завтра меня посетят идеи, достойные кардинала.
И он задремал. Часы пробили полночь.
LII. ГОСПОЖА ДЕ ПРИ
Засыпая, Ришелье думал обо всех этих дамах, спрашивая себя, какая из них достаточно милосердна, чтобы потрудиться и обеспечить ему то политическое влияние на короля, в котором он так нуждался теперь, когда стал честолюбцем.
Подобного рода озабоченность способна если не вовсе лишить сна дипломата тридцати четырех лет, то, по меньшей мере, навеять ему приятные грезы, благо их причина радует почти так же, как результат.
Вот почему только около часу ночи, то есть не раньше, чем через час после того как он лег и радужные образы начали тесниться у него в мозгу, герцог почувствовал, что его грезы мало-помалу тускнеют, расплываясь в тумане дремоты; итак, ему показалось, что он уснул и во сне ему что-то мерещится.
В этом сновидении до его слуха донесся как бы некий шум, упрямый голос, проникавший из сада сквозь окно бельэтажа, где он пожелал расположиться на ночь.
Мужской голос возражал, женский — настаивал; в общем, то был дуэт мужчины и женщины, которые раздраженно спорили.
И тут герцогу де Ришелье показалось, будто женский голос ему знаком и каждая его нотка словно несет с собой какое-то воспоминание из числа самых игривых и чарующих.
Тогда герцог, отдавшись на волю этой обманчивой грезы, захотел, чтобы она продлилась. А вам, милая читательница, разве не случалось порой, видя начало одного из тех пленительных сновидений, что посещают вас, захотеть, чтобы оно хоть во сне получило свое полное развитие и всю мыслимую завершенность?
А наша воля — это же такое прекрасное, такое могущественное явление! Во всей своей красоте и мощи оно столь непосредственно исходит от Господа, что даже во время сна может подчас производить подобное действие.
Итак, герцог оставил одно ухо настороже и услышал им вот что.
— Нет, сударыня, — говорил мужской голос, — дальше вы не проникнете. Довольно и того, что вам, ума не приложу, как, удалось ворваться в калитку старого двора. Сказать по правде, сударыня, такие шутки больше не пройдут.
«Забавно», — подумал герцог, все еще уверенный, что он спит.
— Ворвалась я в калитку или нет, — отвечал звонкий голос женщины, — но я уже в доме, не так ли?
— Что вы здесь, нет сомнения, но вас не ждали.
— В конце концов, если я здесь, прочее не столь важно: полдела сделано. Пропустите меня к герцогу.
— Это невозможно, сударыня. Господин герцог вот уже час как отошел ко сну, весьма утомившись с дороги; он почивает.
— Ну так вот тут есть, чем пошуметь. Будите его.
И герцогу послышался мелодичный звон изрядного количества золотых монет, которыми побренчали в кошельке.
— О-о! — пробормотал герцог, все еще грезя. — Моего лакея подкупают золотом. Вот кому везет, да и место у него доходное.
— Но, сударыня, — возразил упрямый слуга, стараясь поддержать за своим господином его репутацию волокиты, — герцог почивает не один.
С тяжким вздохом герцог раскинул руки и ноги, будто сам хотел удостовериться в собственном одиночестве, и пробурчал: «Ну и проходимец!»
— Э, да какая мне разница? — отвечал женский голос. — Я не затем пришла, чтобы помешать его амурам. Мне нужно поговорить с ним о деле. Ну же, парень, отворяй, отворяй…
— Однако, сударыня, господин герцог запретил…
— Поскольку он не знал, что я приду.
— Сударыня, клянусь вам, что, если герцог проснется и вас услышит, он мне прикажет вывести вас отсюда, а с его стороны это было бы нелюбезно, в то время как с моей просьба не упорствовать, с которой я к вам обращаюсь, не более чем простое исполнение моих обязанностей.
«Этот чертов лакей превосходно изъясняется, — подумал герцог, ворочаясь на своей перине. — Ну-ка послушаем, что скажет женщина. Ну же!»
— Хорошо! — отвечала она. — Держу пари, что господин герцог не спровадит меня, особенно если я назову свое имя.
— Тогда, сударыня, возьмите ответственность на себя и постучитесь в стекло этого окна.
— Нет, решительно нет, — отозвался голос, — я не хочу высовывать руку из муфты, мне холодно.
«Черт возьми! — подумал Ришелье. — Надо быть великосветской дамой, чтобы так бояться стужи. Почему бы ей сразу не назвать свое имя? А если она красива, я, черт возьми, скажу вслед за ней, что и мне холодно.
— Ну, постучи же, парень, — продолжала дама, — постучи, а я скажу, что это сделала я.
— Сударыня, я постучу, так и быть, раз вы меня заставляете; только мне бы хотелось прежде узнать ваше имя.
«Мне тоже», — подумал Ришелье.
— А это зачем? Разве не будет достаточно, если я его назову твоему господину?
— Нет, сударыня, потому что, если мой господин меня прогонит, вы должны будете возместить мне урон.
— Это более чем справедливо, ты малый смышленый, а возмещение — вот, держи задаток в счет того, что я припасла для тебя.
«Снова деньги! — мелькнуло в сознании герцога. — Эта женщина от меня без ума. Такое может пригрезиться только во сне».
— Теперь, — заявил лакей, — мне осталось только спросить вас об одной вещи.
— А именно?
— Как вас зовут?
— Ах, господин Раффе, ты в конце концов выведешь меня из терпения.
— Вы же сами видите, сударыня: коль скоро вам известно мое имя, я должен знать ваше.
— Что ж! Маркиза де При…
И в то же мгновение послышался сильный удар кулака в оконную ставню.
— Госпожа де При! — воскликнул герцог, высунув голову из-под одеяла. — Ну и ну! Вот так сон! Мне приснилось, что госпожа де При, любовница господина де Бурбона, была у меня в саду, спорила с Раффе при пяти градусах мороза! Забавный сон!
Но тут последовал новый удар, за ним еще несколько, все чаще, нетерпеливее, так что рама высокого окна задрожала.
— Да нет же, я не сплю, ко мне вправду стучатся! — вскричал Ришелье.
— Герцог! Герцог! Откройте! — повторял женский голос, слегка изменившийся от досады и чуть охрипший на морозе.
— Открой! — закричал герцог, спрыгивая с кровати, впопыхах натягивая панталоны и кутаясь в домашний халат, который он нащупал под рукой.
Лакей вошел к своему господину.
— А маркиза? — с живостью осведомился Ришелье.
— Я здесь, герцог, — откликнулась г-жа де При, появляясь на пороге. — Вы встали?
— Да, сударыня, для вас я всегда на ногах или в постели, выбирайте сами, маркиза. Зажги свечи, Раффе, зажги.
— Как? Уже оделись? — спросила г-жа де При.
— Гм… Э… — промычал герцог.
— Стало быть, вы меня слышали.
— Да, я узнал ваш голос.
— Ну, герцог, значит, вы не настолько фат, как о вас болтают.
— Почему?
— Фат бы не встал.
— Маркиза, вы забываете, что меня два года не было в
Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129