Он — наша последняя надежда.
— Обошли десять домов, и все напрасно, — извиняющимся тоном произнес Мусаси. — Моих спутников, видимо, здесь нет. Спросим в последний раз и вернемся назад.
Было за полночь. Мусаси надеялся хоть что-то разузнать о Дзётаро, но о мальчике здесь никто не слышал. На вопрос об Оцу крестьяне отвечали долгим недоуменным взглядом.
— Не беспокойтесь, я могу всю ночь искать, — сказал Гонноскэ. — Кем приходятся вам пропавшие? Брат? — Сестра? Слуги?
— Самые дорогие для меня люди на свете, — ответил Мусаси. Конечно, можно было расспросить поподробнее, но Гонноскэ молча свернул на узкую тропинку, ведущую к пруду Нобу.
Мусаси не терпелось расспросить Гонноскэ, где он научился владеть дубинкой, но приличия удерживали Мусаси от разговора. Их встреча произошла по чистой случайности и едва не обернулась трагически, но Мусаси благодарил судьбу, давшую ему возможность увидеть виртуозную технику.
— Подождите здесь, — сказал Гонноскэ. — Хозяева спят, не надо их пугать. Я сам поговорю с ними.
Соломенная крыша дома была почти невидимой из-за густых деревьев. Шаги Гонноскэ скоро замолкли. Под ветром шелестел бамбук. Вскоре Мусаси услышал сильный стук в дверь.
Гонноскэ вернулся с известием, вселившим надежду в Мусаси. Сначала разбуженные хозяева дома не могли уразуметь, что от них требуется, но потом хозяйка сказала, что под вечер, возвращаясь из лавки, она видела мчавшегося по дороге мальчика. Он бежал в сторону Ябухары, был заляпан грязью, за поясом у него торчал длинный деревянный меч. Мальчик спросил у нее, где находится контора наместника сегуна. Он рассказал, что злой человек похитил его попутчицу. Крестьянка ответила, что чиновнику нет дела до маленьких людей, и он никогда не станет хлопотать с облавой из-за такого пустяка. Случись это с важной персоной, то по приказу сверху люди сегуна своротили бы с места каждый камень в округе. Мальчик, по ее мнению, напрасно терял время. И вообще, на горной дороге разбойники грабят и похищают людей и днем и ночью.
Крестьянка посоветовала мальчику дойти до местечка Нараи, где у развилки дорог стоит оптовая лавка, торгующая целебными травами. Хозяин лавки по фамилии Дайдзо сможет ему помочь. Дайдзо славился тем, что всегда выручал обиженных, если находил, что они пострадали незаслуженно.
— Верно, тот мальчик и есть ваш Дзётаро, — завершил рассказ Гонноскэ.
— Да, это он, — отозвался Мусаси. — Надо немедленно идти в Нараи, чтобы встретиться с Дайдзо. Благодарение небу, мы хотя бы узнали, с чего начать.
— Переночуйте у нас, — сказал Гонноскэ. — Утром пойдете после завтрака.
— А это удобно?
— Конечно. На лодке переправимся через пруд, вдвое сократив путь.
Охотник разрешил взять его лодку.
Пруд Нобу походил на огромный барабан. Ширина его была метров сто. Берега окаймляла черная стена ив, в воде отражались гора Кома и звезды.
Лодка беззвучно скользила по воде. Гонноскэ отталкивался шестом, Мусаси держал факел, багровым пятном отражавшийся в пруду. Отблеск сиял ярче пламени.
ЯДОВИТЫЕ ЗУБЫ
Факел и его отражение в воде издали походили на две огненные птицы, скользящие по гладкой поверхности пруда.
— Кто-то плывет сюда, — прошептал Матахати. — Ну, а мы пойдем в другую сторону.
Он дернул за конец веревки, которой была связана Оцу.
— Пойдем! — приказал он.
— Никуда не пойду, — решительно ответила Оцу.
— Вставай!
Матахати несколько раз хлестнул ее концом веревки. Каждый удар только укреплял намерение Оцу не двигаться с места. Матахати растерялся.
— Пойдем, пожалуйста! — жалобно заскулил он.
Оцу не двигалась. Гнев охватил Матахати. Схватив девушку за ворот, он исступленно потянул ее за собой.
— Пойдешь, раз я говорю!
Оцу обернулась к пруду и хотела закричать, но Матахати быстро заткнул ей рот полотенцем. Ему не без труда удалось оттащить Оцу к маленькому храму, скрытому ивами.
Оцу сгорала от нетерпения освободить руки, чтобы наброситься на похитителя. Она готова была превратиться в змею, похожую на ту, которая была изображена на стене храма. Змея, обвившись вокруг ивы, шипела на нападавшего на нее человека.
— Нам повезло, — облегченно вздохнул Матахати, заталкивая Оцу в храм. Он привалился к входу с наружной стороны, внимательно наблюдая за лодкой, которая в этот момент входила в узкую протоку. До лодки было метров четыреста.
Матахати порядком измотался за день. Он пытался силой овладеть Оцу, но она твердо заявила, что скорее умрет, чем отдастся ему. Оцу пригрозила покончить с собой, откусив язык, и Матахати понял, что она не бросает слов на ветер. От отчаяния он даже подумал убить ее, но от одной этой мысли руки и ноги не слушались его.
Матахати не мог понять, почему теперь Оцу предпочла ему Мусаси; хотя в прошлом все было наоборот. Он всегда нравился женщинам, хотя бы Око, которая влюбилась в него с первого взгляда. Оцу вела себя так сурово, потому что Мусаси оклеветал его. Матахати вскипал от гнева, думая о Мусаси.
«Какой же я болван! — сокрушался он. — Почему я поддался на обман? Даже плакал, когда Мусаси повел речь о неумирающей дружбе, про то, как он дорожит ею!» — Матахати ругал себя за то, что пренебрег советом Сасаки Кодзиро. «Стоит довериться негодяю Мусаси, и ты — конченый человек», — звучало у него в ушах предостережение Кодзиро.
Матахати до сих пор не разобрался в своем отношении к Мусаси, но отныне возненавидел его всей душой. Не найдя отдушины для негодования, Матахати стал молиться за вечную погибель души Мусаси. Теперь он не сомневался — Мусаси существует на земле только для того, чтобы при первом удобном случае погубить Матахати. «Проклятый лицедей, — пыхтел Матахати. — После долгих лет разлуки читал мне наставления о необходимости стать человеком, распинался, что поддержит меня и мы пойдем по жизни плечом к плечу. И с таким искренним видом! Воротит от одного воспоминания. А сам, конечно, в душе хохотал надо мной.
Так называемые «хорошие люди» — пустая выдумка. Мусаси — тому пример. Теперь-то я вижу их насквозь! Больше меня не проведешь. Зачем зарываться в глупые книги и снова обрекать себя на лишения? Ради того, чтобы стать одним из «хороших»? Хватит сказочек! Пойду на преступление, до конца дней буду на пути негодяя Мусаси! Он меня попомнит!»
Матахати пнул дверь в храм. Вытащив полотенце изо рта Оцу, он спросил: — Хнычешь по-прежнему?
Оцу молчала.
— Отвечай, когда тебя спрашивают! Матахати пнул лежащую на полу девушку.
— Мне не о чем говорить с тобой, — ответила Оцу. — Хочешь убить меня, то сделай это как мужчина.
— Не придуривайся! Меня теперь не остановить. Вы с Мусаси загубили мою жизнь, но я с вами расквитаюсь любой ценой.
— Глупости! Никто не сбивал тебя с толку, сам во всем виноват. Не без помощи этой Око.
— Придержи язык!
— До чего ты похож на мать! Странная вы семья! Почему ненавидите всех?
— Хватит, разболталась! Отвечай, пойдешь за меня замуж?
— Тебе известен мой ответ.
— Нет, ты скажи!
— Мое сердце навеки отдано единственному мужчине — Миямото Мусаси. Мне больше никто не нужен, а уж тем более такое ничтожество, как ты. Ненавижу тебя!
Дрожь пробежала по телу Матахати. Он хищно засмеялся:
— Ненавидишь? Тем хуже для тебя. Знай, с сегодняшней ночи твое тело принадлежит только мне.
Оцу невольно отодвинулась от Матахати.
— Не нравится?
— Я воспитана в храме. У меня нет ни отца, ни матери. Смерть не пугает меня.
— Шутишь, — произнес Матахати, прижимаясь лицом к Оцу. — Что ты лопотала про смерть? Просто убить тебя мне неинтересно. Есть кое-что позабавнее!
С этими словами Матахати вонзил зубы в предплечье Оцу. Она пронзительно вскрикнула, пытаясь вырваться из его рук, но Матахати еще крепче стиснул челюсти. Его не испугала кровь на рукаве Оцу.
Оцу лишилась чувств. Выпустив ее обмякшее тело, Матахати поспешно заглянул ей в рот: проверить, не откусила ли она язык. Испарина покрыла лоб Оцу.
— Оцу, прости меня! — взвыл Матахати.
Он тряс девушку до тех пор, пока та не открыла глаза.
— Как больно! — забилась в судороге Оцу. — Дзётаро, Дзётаро! Спаси меня!
— Что, больно? Ничего, заживет, но следы от моих зубов останутся навсегда. Как объяснишь людям эти рубцы? Что подумает Мусаси? Я поставил тебе клеймо, значит, ты будешь моей. Пожалуйста, беги, но теперь ты меня уже не забудешь! — сказал Матахати, тяжело дыша. Рыдания Оцу гулко отдавались в темноте храма.
— Замолчи! Надоели твои слезы. Никто не собирается тебя трогать. Воды принести? — Взяв с алтаря глиняную чашку, Матахати вышел.
На пороге он наткнулся на человека, который хотел заглянуть в храм. Он бросился наутек, но Матахати в два прыжка настиг его.
Это был крестьянин, который вез рис на оптовый базар в Сиёдзири. Мешки были навьючены на лошадь. Крестьянин рухнул в ноги Матахати, дрожа от страха.
— Я не сделал ничего плохого, — взмолился крестьянин. — Просто услышал женский крик и хотел узнать, что случилось.
— Не врешь? — строго спросил Матахати.
— Клянусь небом.
— Тогда живи! Сними мешки и посади на лошадь женщину. Привяжи ее получше. Пойдешь с нами, пока не отпущу тебя. — Матахати угрожающе поигрывал рукояткой меча.
Крестьянин поспешно выполнил приказ, и они втроем двинулись в путь. Матахати подобрал бамбуковую палку, чтобы подгонять крестьянина.
— Наш путь лежит в Эдо, но не по тракту. Веди в обход, чтобы никого не встретили на дороге.
— Так это очень трудно!
— Поговори у меня! Веди в обход! Надо выйти на Ину и оттуда на Косю, минуя тракт.
— Придется карабкаться по крутой тропе от Убагами до перевала Гомбэй.
— Годится и тропа. Не вздумай хитрить, не то расколю тебе башку! Ты мне вовсе не нужен в отличие от твоей лошади. Скажи спасибо, что беру тебя с собой.
Тропа круто уходила в гору. Когда беглецы достигли Убагами, и они и лошадь валились с ног от усталости. Облака клубились в долине внизу. На востоке засветилась полоска зари. Оцу не проронила ни слова, но на рассвете произнесла ровным голосом:
— Матахати, отпусти человека и верни лошадь. Я никуда не денусь. Матахати заупрямился, но Оцу настояла на своем. Крестьянин и лошадь ушли.
— Не вздумай бежать, — предупредил Матахати Оцу.
— Не убегу, — ответила Оцу, зажимая ладонью укус. — Не хочу, чтобы кто-нибудь увидел следы твоих ядовитых зубов.
МАТЕРИНСКОЕ НАСТАВЛЕНИЕ
— Мама, — раздался голос Гонноскэ. — Хватит бранить меня. Сама видишь, как я огорчен.
Гонноскэ плакал, слова перемежались всхлипываниями.
— Тише! Разбудишь его! — Голос матери звучал ласково, но твердо, таким тоном увещевают трехлетнего малыша. — Если тебе так плохо, — продолжала мать, — то выход один: взять себя в руки и совершить то, что диктуют правила Пути. Плакать бессмысленно, более того — и неприлично. Вытри слезы!
— Умоляю, прости мое позорное поражение вчера!
— Я вынуждена тебя ругать, но знаю, что все определяет мастерство. Недаром говорят, что человек слабеет, не встречая сопротивления. Твое поражение подтверждает это.
— Горько слышать такие слова от тебя. Я проиграл, хотя ты ободряла и помогала мне. У меня нет ни таланта, ни силы духа, чтобы стать настоящим воином. Придется оставить боевое искусство и стать крестьянином. Мотыга прокормит меня лучше, чем боевая дубинка.
Мусаси проснулся. Он удивился, что молодой человек и его мать всерьез восприняли вчерашнее столкновение. Сам он не вспоминал о стычке, считая ее досадным недоразумением с обеих сторон. «Поразительное чувство чести у них», — подумал Мусаси. Неслышно войдя в соседнюю комнату, он заглянул в щелку между створками фусума.
Мать Гонноскэ, освещенная утренним солнцем, сидела спиной к буддийскому алтарю. Сын склонил перед ней мокрое от слез лицо. Старуха схватила его за ворот и грозно произнесла:
— Что ты сказал? Превратиться в крестьянина? — Подтащив сына ближе к себе, старуха возмущенно продолжала: — Все эти годы я живу ради того, чтобы сделать из тебя самурая и восстановить семейную честь. Я заставила тебя прочитать множество книг и заняться боевым искусством. Другой заботы у меня нет. А ты хочешь взять мотыгу в руки? — Из глаз старухи потекли слезы. — Он побил тебя, ты обязан отомстить за себя, — продолжала она. — Он пока здесь. Когда проснется, вызови его на поединок, только так ты вновь обретешь веру в себя.
Гонноскэ, взглянув в лицо матери, грустно вымолвил:
— Будь я способен на такой шаг, мама, я бы не чувствовал себя законченным неудачником.
— Что с тобой? Тебя словно подменили. Где твоя воля?
— Вчера ночью, когда мы шли к пруду, я все улучал момент для нападения, но так и не смог. Я твердил про себя, что он всего лишь безродный ронин, но стоило мне посмотреть на него, рука моя отказывалась повиноваться.
— Ты просто думал как жалкий трус.
— И что ж? Знаю, в моих жилах течет кровь самураев Кисо, я не забыл, как молился двадцать один день перед богом Онтакэ.
— А ты не забыл, как поклялся перед ним, что создашь свою школу владения боевой дубинкой?
— Да, но вчера меня подвела гордыня. Я не ожидал, что кто-то умеет сражаться лучше меня. Вчера я понял свое несовершенство. Способен ли такой человек создать свою школу? Мы навсегда обречены на нищету. Не лучше ли сломать дубинку и заняться трудом!
— Ты выиграл все поединки. Как знать, может, бог Онтакэ преподал тебе урок вчера. Наказал за самоуверенность. Ты не сделаешь меня счастливее, отказавшись от дубинки. Когда ронин проснется, брось ему вызов. Если еще раз проиграешь, тогда и вправду следует навсегда отказаться от былых надежд.
Мусаси тихо вернулся в свою комнату и присел в задумчивости. Если Гонноскэ бросит вызов, придется драться, а значит, он выиграет. Гонноскэ умрет, оставив мать в безутешном горе. «Надо избежать поединка», — решил Мусаси.
Неслышно отодвинув сёдзи, выходящие на веранду, Мусаси выскользнул из дома. Деревья купались в лучах утреннего солнца. У сарая в дальнем конце двора корова щипала траву, радуясь лишнему дню отдыха. Мусаси про себя попрощался с ней, пробрался сквозь кусты на тропинку, бегущую через поле, и скрылся из виду. Туманная завеса спала, и гора Кома предстала взору от подножия до вершины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145