А дня через два покажу тебе обжиг керамики, собираюсь заняться чайной посудой. Тебе может понравиться гончарное дело. Керамика увлекает, как и мечи. Вдруг ты и сам что-нибудь вылепишь.
Мусаси растрогала деликатность хозяев. Они бы обиделись, соберись Мусаси в путь без особого предупреждения, поэтому он решил еще дня два пожить в гостеприимном доме Коэцу. Он не скучал здесь. В кабинете Коэцу он нашел книги на китайском и японском языках, рисунки эпохи Камакуры, образцы каллиграфии старых китайских мастеров и множество других редкостей, за изучением которых можно было проводить дни напролет. Мусаси заворожила картина в нише-токонома. Она была создана в эпоху Сун художником Лянкаем и называлась «Каштаны». Небольшая картина шестьдесят на семьдесят пять сантиметров, настолько старая, что невозможно было определить, на какой бумаге она написана. Мусаси часами всматривался в нее. Наконец он завел разговор с Коэцу:
— Любитель не напишет ничего подобного вашим картинам, но порой мне кажется, что «Каштаны» мог бы нарисовать и я: так безыскусно произведение.
— Все наоборот, — возразил Коэцу. — Любой может научиться рисовать так же, как я, но произведение Лянкая исполнено глубины и одухотворенности, подвластных лишь умению безупречно владеть кистью.
— Неужели? — удивился Мусаси, но в душе согласился со словами Коэцу.
Картина изображала белку, которая смотрела на два упавших на землю каштана. Один каштан раскололся, другой был плотно закрыт. Белке хотелось полакомиться каштанами, но она боялась колючек на скорлупе. Рисунок, выполненный свободными мазками черной туши, на первый взгляд казался наивным. Подолгу всматриваясь в него, Мусаси убеждался в правоте Коэцу.
Однажды в полдень Коэцу зашел к Мусаси.
— Все любуешься «Каштанами»? Она тебе по душе. Пожалуйста, возьми картину на память. Рад подарить ее тебе.
— Я не могу принять такой подарок, — смутился Мусаси. — Я неприлично долго загостился у вас. Картина, вероятно, ваша семейная реликвия.
— Она ведь тебе нравится? — снисходительно улыбнулся пожилой художник. — Забирай. Она мне не нужна. Произведения искусства должны принадлежать тем, кто их любит и ценит. По-моему, их создатели мечтают о том же.
— Вряд ли я подхожу такой картине. Признаться, меня соблазняло желание обладать ею, но что с ней делать? Я странствующий фехтовальщик и подолгу не задерживаюсь на одном месте.
— Конечно, носить ее с собой неудобно. В твои годы ты не думаешь о собственном доме, но, по-моему, у каждого должен быть свой кров, пусть даже убогая хижина. Иначе человек совсем одинок и потерян. Почему бы тебе не построить домик где-нибудь в тихом уголке Киото?
— Никогда не думал об этом. Необходимо побывать во множестве разных мест. Хочу пройти остров Кюсю и посмотреть, как живут люди рядом с иностранцами в Нагасаки, хочу увидеть новую столицу Эдо, которую отстраивает сегун, хочу взглянуть на великие горы и реки на севере Хонсю. Может быть, я бродяга по призванию?
— Путешествия влекут не одного тебя. Не следует думать, что твои мечты могут осуществиться лишь в чужих краях. Будешь искать счастья на стороне, упустишь то, что рядом. Такие разочарования случаются с большинством молодых людей. — Коэцу улыбнулся. — Старый лентяй вроде меня не вправе читать наставления молодым, — продолжал он. — Я, собственно, не за тем пришел. Хочу пригласить тебя отдохнуть вечером. Ты бывал в веселом квартале?
— Где куртизанки живут?
— Да. У меня есть друг по имени Хайя Сёю. Несмотря на возраст, он всегда готов поразвлечься. Я только что получил от него записку, он приглашает встретиться на улице Рокудзё. Я подумал, что и тебе неплохо бы отвлечься от дел.
— Не уверен.
— Не хочешь, я не настаиваю, но там весьма занятно.
Незаметно вошедшая в комнату Мёсю слышала разговор.
— Мусаси, стоит пойти, — вмешалась она. — Увидишь много нового. Хайя Сею из заносчивых людей. Уверена, тебе там понравится.
Старая монахиня начала вытаскивать из комода кимоно и пояса. Обычно пожилые стараются удержать молодых от развлечений в веселых кварталах, в которых на ветер летят большие деньги, но Мёсю говорила так, словно и сама собиралась составить компанию мужчинам.
— Посмотрим, какое кимоно тебе к лицу, — щебетала она. — Нравится этот пояс?
Мёсю вынимала одну вещь за другой, будто готовила наряд для сына. Она подобрала к одежде лакированную коробочку для пилюль, короткий декоративный меч и парчовое саше для носовых платков и незаметно вложила несколько золотых монет в кошелек.
— Пойду, если вы настаиваете, — нехотя согласился Мусаси. — Я буду выглядеть нелепо в этих шелках. Лучше в моем старом кимоно. С ним я не расстаюсь в моих странствиях, в нем и сплю, когда ночую под открытым небом.
— Ни в коем случае, — строго сказала Мёсю. — Тебе безразлична одежда, но не забывай о тех, кто рядом. Среди изящного убранства комнат ты будешь как драная половая тряпка. Мужчины посещают веселый квартал, чтобы забыть о неприятностях. Их должны окружать радующие глаз вещи. Не думай, что нарядная одежда изменит твою натуру. Многие носят такую одежду каждый день, она опрятна и хорошо сшита. Одевайся!
Мусаси повиновался.
— Приятно посмотреть! — одобрила Мёсю.
Перед уходом Мёсю зажгла свечку перед статуей Будды в домашнем алтаре. Коэцу и его мать принадлежали к последователям секты Нитирэн.
У дверей были приготовлены две пары сандалий с новыми кожаными тесемками. Пока мужчины обувались, подошел привратник и что-то тихо сказал старой монахине.
Коэцу попрощался было с матерью, но она проговорила:
— Подожди! — Лицо Мёсю выражало тревогу.
— В чем дело? — спросил Коэцу.
— Привратник говорит, что только что здесь были три самурая, которые очень грубо себя вели. Не опасно ли это?
Коэцу вопросительно взглянул на Мусаси.
— Нам нечего бояться, — успокоил его Мусаси. — Вероятно, люди из дома Ёсиоки. Если они нападут на меня, вам они зла не причинят.
— Один из подмастерьев рассказывал, что несколько дней назад какой-то самурай вошел во двор и стал рассматривать через изгородь ту часть дома, в которой ты расположился.
— Уверен, это люди Ёсиоки.
— Я тоже так думаю, — согласился Коэцу. Обратившись к привратнику, он спросил: — О чем же расспрашивали самураи?
— Все работники ушли, и я хотел запереть ворота, когда трое самураев неожиданно окружили меня. Один из них, самый страшный, вынул из-за пазухи письмо и потребовал передать его гостю.
— Он произнес имя «Мусаси»?
— Да, он сказал «Миямото Мусаси». Он еще сказал, что Мусаси живет здесь несколько дней.
— Что еще они говорили?
— Мне приказано никому не рассказывать о Мусаси, поэтому я ответил, что такого человека в нашем доме нет. Тот самурай рассердился и обозвал меня обманщиком. А тот, что постарше и все время ухмылялся, остановил его, сказав, что они найдут другой способ вручить письмо. Не знаю, что он имел в виду, но слова прозвучали как угроза. Сейчас они отошли за угол.
— Коэцу, идите на несколько шагов впереди меня, — проговорил Мусаси. — Не хочу, чтобы вы ненароком пострадали из-за меня.
— За меня нечего бояться, — рассмеялся Коэцу. — Тем более, если это люди Ёсиоки, как ты говоришь. Мне они не страшны. Вперед! Мама! — обернулся Коэцу с порога.
— Что-нибудь забыл? — отозвалась Мёсю.
— Если ты волнуешься, можно послать человека к Сею и сообщить ему, что сегодня я занят.
— Нет-нет! Я переживаю за Мусаси. Но я не думаю, что теперь его можно остановить. Желаю приятного отдыха!
Коэцу догнал Мусаси, и они направились вдоль реки.
— Дом Сёю на углу улиц Итидзё и Хорикава. Он наверняка уже собрался уходить. Зайдем за ним, все равно по пути.
Еще не стемнело. Приятно было праздно идти вдоль реки, наблюдая, как вокруг суетятся люди, занятые работой.
— Я слышал имя Хайя Сёю, но ничего о нем не знаю, — сказал Мусаси.
— Немудрено, что тебе знакомо его имя. Он известен своими стихами.
— Он еще и поэт?
— Поэт, но сочинительство его не кормит. Он родом из старинной купеческой семьи Киото.
— Почему его фамилия Хайя?
— От его дела.
— Чем же он торгует?
— Хайя означает «торговец поташем». Он продает поташ.
— Поташ?
— Его используют в красильнях. У него крупное дело. Хайя торгует по всей стране. В начале эпохи Асикаги эту торговлю контролировало правительство, но потом ее передали в частные руки. В Киото три больших торговых дома, занимающихся оптовой продажей, дом Сёю — один из них. Конечно, он уже отошел от дел. Удалился на покой и живет в свое удовольствие. Видишь затейливые ворота — это дом Хайя Сёю.
Мусаси вежливо кивал, слушая спутника, но его внимание отвлекало странное ощущение в левом рукаве. Правый рукав свободно колыхался под дуновением вечернего ветерка, левый висел неподвижно, его оттягивало грузило. Правой рукой Мусаси незаметно для Коэцу вытянул кончик хорошо выделанного пурпурного ремешка. Ими воины подвязывают рукава кимоно перед боем. «Мёсю», — подумал Мусаси. Только она догадалась снабдить его этой воинской принадлежностью.
Мусаси, обернувшись, с улыбкой посмотрел на людей, следовавших за ним. Он почувствовал преследователей за спиной с того момента, как они с Коэцу свернули на большую улицу из переулка Хонъами.
Улыбка Мусаси придала духу троим самураям. Пошептавшись, они зашагали увереннее.
У ворот дома Хайя Коэцу постучал в колотушку. Появился слуга с метлой. Коэцу вошел в ворота и только в садике перед домом обнаружил, что Мусаси нет.
— Заходи, Мусаси! Не скромничай! — позвал он.
Выглянув за ворота, Коэцу увидел, как троица, сжав рукоятки мечей и выставив вперед локти, окружила Мусаси. Он не слышал, что самураи сказали Мусаси и что с мягкой улыбкой ответил им Мусаси.
Мусаси крикнул Коэцу, чтобы тот не ждал его.
— Я буду в доме. Заходи, когда закончишь, — спокойно отозвался Коэцу.
Один из самураев обратился к Мусаси:
— Нам безразлично, побежишь ли ты прятаться. Меня зовут Отагуро Хёскэ, Я один из «Десяти меченосцев дома Ёсиоки». Я принес тебе письмо от Дэнситиро, младшего брата Сэйдзюро. Прочти и дай немедленно ответ.
Мусаси, небрежно распечатав письмо, быстро пробежал его и невозмутимо ответил:
— Принимаю.
Хёскэ подозрительно посмотрел на него.
— Серьезно?
— Совершенно, — кивнул Мусаси. Непринужденность Мусаси сбила с толку самураев.
— Если не сдержишь слова, забудь дорогу в Киото! Мы уж позаботимся!
Мусаси, спокойно посмотрев на собеседников, улыбнулся, но ничего не сказал.
— Принимаешь условия? Учти, времени на подготовку не остается.
— Я готов, — возразил Мусаси.
— Тогда встретимся сегодня вечером.
Мусаси двинулся было к воротам, когда Хёскэ окликнул его:
— Ты будешь здесь до назначенного часа?
— Нет, меня пригласили развлечься в веселый квартал рядом с улицей Рокудзё.
— В веселом квартале? — удивился Хёскэ. — Ну что ж, предположим, что ты будешь здесь или там. Пошлю за тобой, если задержишься. Надеюсь, уговор не будет нарушен?
Мусаси уже скрылся за воротами. Он оказался в другом мире. Сама природа, казалось, уложила неровные каменные плиты садовой дорожки. Ее обрамлял бамбук — пучки карликового, похожего на папоротник, и длинные, тонкие побеги другого вида бамбука, не толще кисти для рисования. Мусаси шел по дорожке, и ему казалось, что крыша дома надвигается на него. Открылся вид на главный вход, маленький флигель и садовый павильон, хранившие печать старины и бережно хранимых традиций. Высокие сосны стояли на страже покоя и великолепия усадьбы.
Мусаси услышал голоса и глуховатые удары — играли в кожаный мяч. Эти звуки, часто доносившиеся из-за высоких стен, окружающих усадьбу знати, Мусаси не ожидал услышать в доме торговца.
Слуга провел Мусаси в комнату, выходившую в сад. Подали чай и сладости. Один из слуг сообщил, что хозяин скоро придет. Мусаси удивился, что в доме торговца такие вышколенные слуги.
Сидевший в комнате Коэцу поежился.
— Солнце село, и сразу похолодало, — заметил Коэцу.
Он хотел задвинуть сёдзи, но ничего не сказал слуге, потому что Мусаси любовался цветущими сливовыми деревьями. Коэцу безуспешно попытался погрузиться в любование природой.
— Над горой Хиэй собираются тучи. Северный ветер нагнал. Не холодно, Мусаси?
— Ничуть, — простодушно отозвался тот, не замечая намека.
Слуга принес светильник, и Коэцу воспользовался удобным поводом, чтобы задвинуть сёдзи. Мусаси погружался в умиротворенную и приветливую атмосферу дома. Из дальних комнат неслись веселые голоса и смех, вокруг царила искренность и непринужденность. В доме, похоже, чуждались даже намека на вычурность. Мусаси показалось, будто он сидит в гостиной просторного деревенского дома.
Вошел Хайя Сёю.
— Прошу меня простить, что заставил вас ждать, — громко произнес он. Звонкий молодой голос звучал особенно громко на фоне тихой и мягкой речи Коэцу. Хайя Сею был лет на десять старше друга, но гораздо живее. Коэцу представил хозяину Мусаси.
— Племянник Мацуо Канамэ? Прекрасно его знаю!
Мусаси решил, что Сёю знаком с его дядей через дом Коноэ, удивившись в душе тесному переплетению интересов богатых купцов и придворной аристократии.
Легкий на подъем старый купец скомандовал:
— Пора в путь! Собрался выйти засветло, чтобы немного прогуляться, однако уже стемнело. Придется нанять паланкин. Молодой человек с нами?
Прибыли носильщики с паланкином. Впереди понесли Коэцу и Сёю, следом Мусаси, который впервые в жизни оказался в паланкине. Около конюшен Янаги носильщики, от которых валил пар, замедлили шаг.
— Холодно! — пожаловался один.
— Ветер пронизывает насквозь!
— Весна называется!
Фонари раскачивались в такт шагов, огонек мерцал, порой едва не угасая. Сгустились черные тучи, предвещая студеную ночь. Вскоре взору Мусаси открылась сверкающая картина оживленного района, огоньки которого казались ему множеством светлячков, кружащихся в ночной мгле.
— Мусаси! — позвал Коэцу. — Мы устремляемся в самую гущу огней. Неплохо ворваться в них с налета!
Коэцу рассказал, что раньше веселый квартал находился на улице Нидзё рядом с дворцом, но три года назад градоначальник Итакура Кацусигэ приказал выдворить куртизанок из центра, поскольку шум, вульгарная музыка и фривольные песни нарушали покой жителей окружающих домов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145