Кипящий водоворот у подножия водопада привел Дзётаро в неописуемый восторг. Скатившись вниз по склону, он забегал по обточенным водой камням, подпрыгивая и приплясывая.
— Полно рыбы!
Вскоре он истошно завопил:
— Поймал! Камнем ее оглоушил!
Обрадованный мальчик побежал дальше, и шум воды поглотил его голос.
Мусаси и Оцу сидели на траве в тени хижины. Над поляной играли сотни маленьких радуг.
— Куда он убежал? — произнесла Оцу. — За ним не углядишь.
— Неужели? Я в его возрасте был куда хуже. А Матахати был тихоней. Где он? Откровенно говоря, я за него волнуюсь больше, чем за Дзётаро.
— Я рада, что Матахати нет с нами. Мне пришлось бы прятаться от него.
— Зачем? Мы бы ему все объяснили, и он понял бы нас.
— Вряд ли. Он и его мать не похожи на других людей:
— Оцу, ты окончательно решила?
— О чем ты?
— Хочу спросить, не надумаешь ли ты вернуться к Матахати?
Лицо Оцу исказила гримаса отвращения.
— Никогда! — негодующе ответила она.
Глаза Оцу покраснели, она закрыла лицо руками. Белый ворот кимоно вздрагивал от ее рыданий. Дрожащая фигурка девушки словно бы говорила Мусаси: «Твоя и только твоя!»
Мусаси пожалел о сказанном. Несколько дней он постоянно был рядом с Оцу, любуясь игрой света на ее теле. Вечерами, когда на ее одежду падал неверный огонь лампы, днем в лучах теплого солнца. Бисеринки пота на ее, коже напоминали ему капельки росы на цветах лотоса. По ночам их разделяла тонкая ширма, и он с волнением вдыхал тонкий аромат ее волос. Кровь его закипела, как водопад. Неукротимая страсть овладела Мусаси. Резко встав, он отошел в сторону, на солнце, и сел в высокую зимнюю траву. Он тяжело вздохнул. Оцу подошла к нему, опустилась на колени рядом и вопросительно посмотрела ему в застывшее, строгое лицо.
— Что с тобой? — спросила она. — Я чем-то расстроила тебя? Прости меня.
Чем напряженнее становился взгляд Мусаси, тем теснее прижималась к нему Оцу. Она вдруг обвила его руками, от теплоты ее хрупкого тела Мусаси содрогнулся.
— Оцу! — закричал он. Мощными, коричневыми от загара руками он схватил Оцу и опрокинул ее на траву. У Оцу перехватило дыхание от грубости его порыва. Освободившись из его объятий, она сжалась в комочек.
— Ты не должен так поступать! — хрипло крикнула она. — Как ты мог? Никогда не ожидала от тебя. Неужели ты такой, как все мужчины! — рыдала она.
Боль и ужас в глазах Оцу мгновенно остудили пыл Мусаси. Он тут же опомнился.
— Почему? Почему так случилось? — воскликнул он, зардев от стыда, едва не плача от потрясения.
Оцу поднялась и ушла, оставив на траве выпавший из кимоно мешочек для благовоний. Мусаси стонал, глядя на разорванный мешочек, затем уткнулся лицом в траву. Из глаз его хлынули слезы боли и отчаяния.
Он чувствовал, что Оцу одурачила его. Но разве губы, волосы, глаза, все существо Оцу не манили его к себе? Не она ли раздула огонь в его сердце, а когда пламя вырвалось наружу, в ужасе бросилась прочь?
Мусаси казалось, что многолетние попытки достичь совершенства безнадежно рухнули, и преодоленные им суровые испытания оказались напрасными. Зарывшись лицом в траву, Мусаси твердил, что он не сделал ничего постыдного, но слова девушки не давали ему покоя.
Мусаси, однако, не пришла в голову мысль, что значит непорочность для девушки, как дорога ей недолгая пора невинности.
Вдыхая запах земли, Мусаси приходил в чувство. Когда он поднялся, огонь в глазах потух, лицо было бесстрастным. Наступив на мешочек для благовоний, Мусаси постоял в задумчивости, словно прислушиваясь к голосу гор. Тяжелые брови сурово сдвинулись, как перед боем у раскидистой сосны.
Солнце зашло за облако, скрипуче прокричала птица. Ветер переменился, а водопад зашумел сильнее.
Оцу, чье сердце трепетало, как пойманный воробей, наблюдала за Мусаси, спрятавшись за дерево. Она понимала, как глубоко ранила его, ей хотелось быть рядом с ним. Хотелось броситься к нему, моля о прощении, но ноги не слушались ее. Она впервые увидела, что ее возлюбленный не был воплощением мужских добродетелей, какими она их представляла. Обнаружив в Мусаси животную страсть, зверя во плоти, Оцу опечалилась и испугалась.
Оцу побежала, но через двадцать шагов любовь к Мусаси остановила ее. Успокоившись, она убеждала себя, что страсть Мусаси отличается от животных примитивных чувств других мужчин. Больше всего на свете ей хотелось извиниться перед ним и уверить, что его поступок не обидел ее.
«Он все еще сердится. Что мне делать?» — подумала Оцу, заметив, что Мусаси нет на прежнем месте. Оцу вернулась к хижине, но увидела там лишь белую завесу из ледяных потоков водопада, сотрясавшего окрестные скалы и деревья.
— Оцу, какой ужас! Мусаси бросился со скалы в водопад! — отчаянно закричал Дзётаро. Мальчик спускался с крутого склона, хватаясь, словно обезьяна, за гибкие ветви глициний.
Оцу не разобрала слов Дзётаро, но поняла, что случилось что-то страшное. Она поспешила вниз, скользя по мшистым камням, цепляясь за траву.
В тумане брызг виднелось что-то похожее на обломок скалы, это был Мусаси. Скрестив руки на груди, склонив голову, Мусаси стоял под потоком воды, падавшим на него с пятнадцатиметровой высоты. Оцу от ужаса застыла на полпути. Потрясенный Дзётаро стоял по другую сторону реки.
— Учитель!
— Мусаси!
Мусаси не услышал их криков. Тысячи серебряных драконов впивались ему в голову и плечи, глаза тысячи водяных демонов кружились в бешеной пляске. Потоки воды грозили в любой миг увлечь его за собой и разбить о камни. Малейший сбой в ритме дыхания, едва заметное колебание пульса — и он потеряет точку опоры на скользком камне. Казалось, горы Магомэ навалились на него, чтобы расплющить сердце и легкие Мусаси.
Страсть к Оцу умирала медленно, ибо была частью его горячей натуры, которая в свое время повлекла его на битву в Сэкигахару и впоследствии толкала на необыкновенные поступки. Мусаси осознал главную опасность — возможность под влиянием минуты забыть о годах тренировки и превратиться в неукротимого зверя. Меч бессилен против этого врага, скрытого и неуловимого. Потрясенный и подавленный открытием, Мусаси под потоками воды молился о том, чтобы боги даровали ему силу вернуться на путь самообладания.
— Сэнсэй! Сэнсэй! — раздался плачущий голос Дзётаро. — Тебе нельзя умирать. Пожалуйста, не умирай!
Судорожно сжатые на груди руки, искаженное ужасом лицо отражали потрясение, охватившее мальчика. Он словно ощущал на плечах гнетущую тяжесть ревущего потока.
От взгляда на противоположный берег у Дзётаро подкосились ноги. Он не понимал намерений Мусаси. Может, он хочет простоять под водопадом, пока не умрет. Но что с Оцу? Куда она исчезла? Не прыгнула ли она в реку навстречу смерти?
Дзётаро смутно уловил голос Мусаси. Читал ли он сутру или гневно обличал себя?
Голос звучал твердо и добро. Широкие плечи, мощная грудь Мусаси дышали силой и молодостью, словно душа его очистилась и распахнулась для новой жизни.
Дзётаро почувствовал, что худшее миновало. В лучах закатного солнца над водопадом вспыхнула радуга.
— Оцу! — позвал мальчик. Он даже подумал, что Оцу просто ушла со скалы, поняв, что Мусаси вне опасности.
«Вот и хорошо. О ней можно не беспокоиться. Оцу знает Мусаси лучше меня», — подумал Дзётаро.
Дзётаро спустился вниз к потоку и в узком месте по камням перебрался на другой берег. Поднявшись по скале в хижину, он увидел Оцу, которая неподвижно сидела, прижав к груди кимоно и меч Мусаси.
Дзётаро понял, что ее нескрываемые слезы имели потаенный смысл. Он не понимал, что случилось с Оцу, но чувствовал сердцем волнение, которое она переживала. Немного постояв на пороге, он тихо побрел к дереву, под которым лежала корова, и повалился рядом с ней в белесую траву.
— Эдак мы никогда не доберемся до Эдо! — сказал мальчик.

Книга пятая. НЕБО
ПОХИЩЕНИЕ
Перевал остался позади. На горе Кома снег лежал острыми клиньями, а гора Онтакэ, видневшаяся сквозь красноватые почки деревьев, была усеяна снежными пятнами. Зеленоватая дымка молодой зелени покрывала поля и обочины дороги.
Оцу погрузилась в привычную задумчивость. Дзётаро был как молодой побег, сильный и упрямый, который нельзя ни подмять, ни затоптать. Дзётаро в последнее время рос на глазах. Порой Оцу улавливала в нем черты будущего мужчины.
Непослушание Дзётаро граничило с дерзостью. Оцу беспокоило его поведение, которое все труднее было оправдать тем, что мальчик воспитывался без родителей. Он выводил Оцу из терпения неуемной страстью к еде. В съестной лавке Дзётаро застывал на месте до тех пор, пока Оцу не покупала то, что он требовал. Получив рисовое печенье в Сухаре, он поклялся, что клянчит в последний раз, но через километр пути он, съев печенье, стал жаловаться на голод. Они не поссорились лишь потому, что Оцу рано остановилась перекусить в чайной в Нэдзамэ. Они миновали еще один перевал, и Дзётаро запричитал, что вот-вот рухнет от истощения.
— Оцу, смотри, в лавке продают сушеную хурму. Купим, в дороге пригодится.
Оцу притворилась, будто не слышит.
После полудня они пришли в Фукусиму в провинции Синано, известную разнообразием снеди. — Давай отдохнем, ну немного! — хныкал Дзётаро. Оцу не отвечала.
— Оцу, давай купим рисовые колобки в соевой пудре. Здесь они самые вкусные. Не хочешь?
Дзётаро застыл перед лавкой, крепко держа корову за веревку, и Оцу поняла, что ей придется уступить.
— Какой ты ненасытный, — раздраженно произнесла она. Корова, словно вступив в тайный сговор с Дзётаро, принялась щипать траву на обочине.
— Будешь так себя вести, расскажу Мусаси, — сердито произнесла Оцу. Дзётаро расхохотался, прекрасно зная, что Оцу никогда не пожалуется на него.
Убедившись в бесполезности наставлений, Оцу неохотно спешилась. Они с Дзётаро зашли под навес, где подавали еду. Мальчишка зычным голосом заказал две порции и тут же выскочил, чтобы привязать корову. Когда он вернулся, Оцу сказала:
— Напрасно заказал мне. Я не хочу есть.
— Совсем?
— Ничуть! Обжоры превращаются в свиней.
— Придется мне съесть за тебя.
— Совсем забыл о совести.
Дзётаро, набив рот едой, ничего не слышал. Оторвавшись на миг от трапезы, он закинул деревянный меч за спину, чтобы оружие не давило ему на живот.
Не доев последний колобок, Дзётаро вдруг сорвался с места и выбежал из лавки.
— Наелся? — прокричала ему вслед Оцу.
Она оставила на столе деньги и пошла следом за мальчиком, но в этот момент Дзётаро вернулся и решительно преградил ей дорогу.
— Стой! Я видел Матахати, — взволнованно произнес он.
— Не может быть! — побледнела Оцу. — Что ему здесь делать?
— Не знаю. А ты его не заметила! Он стоял перед нами, закрывшись тростниковой шляпой, и в упор глядел на тебя.
— Неужели?
— Привести и поставить его перед тобой?
— Не смей и думать!
— Не беспокойся, я пошутил. На худой конец можно позвать Мусаси.
Сердце Оцу бешено колотилось. Она понимала, что если они задержатся здесь, то Мусаси уйдет далеко вперед. Она заспешила к корове. Они двинулись в путь, и Дзётаро сказал:
— Не могу понять. До водопада в Магомэ мы весело шли вместе, а теперь Мусаси словно онемел, и ты с ним не разговариваешь. Что-то произошло?
Оцу не отвечала.
— Почему он идет один впереди? Почему мы спим все врозь? Вы что, поссорились? — настойчиво расспрашивал Дзётаро.
Оцу не могла честно ответить на этот вопрос. Она и сама не понимала, что случилось. Все мужчины, значит, обращаются с женщинами, как Мусаси, который так грубо хотел навязать ей свою любовь. Зачем она резко отвергла его? Досада и недоумение причиняли Оцу больше страданий, чем болезнь, от которой она постепенно оправлялась. Родник любви, питавший ее все эти годы, внезапно превратился в кипящий водопад. Он сотрясал ее душу, сливаясь с воспоминанием о попытке Мусаси овладеть ею и победить ее непреклонность.
Оцу размышляла, как долго продлится их разлад, сколько они смогут пробыть рядом, так и не поняв друг друга. Она теперь сомневалась, стоит ли ей, как привязанной, следовать за Мусаси. Они почти не разговаривали, но Мусаси, казалось, не изменил решения довести ее до Эдо.
В Кодзэндзи они свернули на другую дорогу. На склоне горы им встретилась первая застава. Оцу слышала, что после битвы при Сэкигахаре правительство приказало тщательно проверять путников, особенно женщин. Рекомендательное письмо Карасумару завораживающе подействовало на стражу, и все трое благополучно проследовали через заставу.
За ней вдоль дороги тянулись чайные. Путники миновали последнюю, из них, и Дзётаро спросил:
— Оцу, кто такой Фугэн?
— Фугэн?
— На пороге одной из чайных стоял монах. Увидев нас, он показ; на тебя и сказал: «Фугэн на корове».
— Он, верно, говорил о бодисаттве Фугэне.
— Тот самый, что едет на слоне? Тогда — я бодисаттва Мондзю. Они всегда неразлучны.
— Весьма прожорливый Мондзю, должна заметить.
— Достойная пара для плаксы Фугэна.
— Не смей так говорить.
— Почему Фугэн и Мондзю всегда вместе? Они ведь не мужчина и женщина?
Дзётаро нельзя было отказать в наблюдательности. Оцу, воспитанная в храме Сипподзи, могла подробно объяснить мальчику суть дела, но она просто ответила:
— Мондзю олицетворяет мудрость, Фугэн — верность и добропорядочность.
— Стой! — послышался голос сзади. Это был Матахати.
Оцу передернуло от отвращения. «Явился!» — мелькнуло у нее в голове. Обернувшись, она молча смотрела на Матахати. Он тяжелым взглядом впился в Оцу. В голове у него все перемешалось. После приступа ревности в Накацугаве он шел по следу Мусаси и Оцу. Он видел, что они держатся врозь, но объяснил это как хитрую попытку скрыть настоящие отношения. Воображение Матахати рисовало непристойные картины, героями которых были Мусаси и Оцу.
— Слезай! — приказал он Оцу.
Оцу смотрела невидящим взором, не проронив ни звука. Былые чувства к Матахати превратились в ненависть и презрение.
— Не тяни время!
Оцу пылала от негодования, но ответила сдержанно:
— С какой стати? У меня нет дела к тебе.
— Разве? — угрожающе проговорил Матахати, хватая Оцу за рукав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145