Акэми зябко повела плечами.
— Что нам делать? Я знаю, что подручные Тэммы уже идут сюда.
— Не волнуйся! — сказал Такэдзо. — Если они появятся, я сам с ними поговорю.
Когда Такэдзо и Акэми пришли к подножию горы, сумерки уже сгустились над болотом. Кругом была тишина. Дымок от бани змейкой струился над верхушками тростников. Око, закончив вечерний туалет, стояла у задней стены дома. Увидев дочь и Такэдзо, она закричала:
— Акэми, чем вы занимались там так долго?
Голос Око звучал строго. Это мигом отрезвило Акэми, которая до этого рассеянно брела к дому. Девушка нервно реагировала на настроение матери, и та поддерживала эту болезненность, вертела дочерью, как куклой, заставляя повиноваться малейшему жесту или взгляду. Акэми тотчас оставила Такэдзо и, сильно покраснев, вбежала в дом.
На другой день Акэми рассказала матери о Цудзикадзэ Тэмме. Око пришла в ярость.
— Почему ты промолчала вчера? — визжала она и металась как безумная, рвала на себе волосы, вытаскивала из шкафов и сундуков вещи и сваливала их посреди комнаты.
— Матахати, Такэдзо! Помогите, нужно все спрятать!
Матахати сдвинул доску в потолке, которую ему указала Око, и, подтянувшись, пролез в щель. Между стропилами и потолком было очень узкое пространство, там едва можно было повернуться, но его размеры вполне устраивали Око, как, впрочем, и ее покойного мужа. Такэдзо, стоя на скамеечке между матерью и дочерью, передавал вещи наверх Матахати. Если бы Такэдзо не услышал накануне историю Акэми, то его бы поразило разнообразие предметов, который он сейчас увидел.
Такэдзо знал, что мать и дочь уже давно занимаются этим своеобразным ремеслом, но не ожидал, что они успели накопить столько добра. Здесь были кинжал, султан от копья, налокотник от лат, шлем с гербом, миниатюра, походный алтарь, буддийские четки, древко от знамени. Имелось даже лакированное седло, искусно инкрустированное золотом, серебром и перламутром.
В отверстии на потолке показалось озабоченное лицо Матахати.
— Всё, что ли?
— Нет, еще кое-что есть, — ответила Око, убегая в соседнюю комнату. Она возвратилась, неся длинный меч из черного дуба. Такэдзо стал подавать меч Матахати, но тяжесть, изгиб, изумительная пропорциональность меча произвели на него такое впечатление, что он никак не мог выпустить его из рук.
Он робко взглянул на Око.
— Можно я возьму его себе? — спросил он, застенчиво отводя глаза. Он уставился себе под ноги, всем видом показывая, что не заслуживает такого подарка.
— Тебе он действительно нужен? — мягко переспросила Око. В ее голосе прозвучали материнские нотки.
— Да-да, очень!
Око больше не произнесла ни слова, но он понял по ее улыбке, что меч теперь принадлежит ему. Матахати спрыгнул сверху. Он с нежностью и нескрываемой завистью потрогал лезвие меча, вызвав смех Око.
— Мальчик надулся, потому что не получил подарка!
Око постаралась утешить Матахати, отдав ему красивый кожаный кошелек, украшенный агатами, но его это мало утешило. Он не спускал глаз с меча из черного дуба. Кошелек ничуть не утешил его обиды. Когда муж Око был жив, она завела привычку каждый вечер сидеть в лохани с горячей водой, красить лицо и выпивать немного сакэ. Она уделяла внешности много времени, как дорогая гейша. Это была роскошь, непозволительная для простых людей, но Око не хотела расставаться со своими привычками и заставляла Акэми делать то же самое, хотя девушка находила это занятие скучным и бессмысленным. Око хотела не только хорошо жить, но и вечно оставаться молодой.
В тот вечер они сидели вокруг остывающего очага. Око подлила сакэ Матахати и хотела угостить Такэдзо. Он отказался, и Око, вложив чашечку ему в руку, заставила поднести ее к губам.
— Мужчина должен уметь пить, — наставляла она. — Если не можешь, я помогу.
Время от времени Матахати с беспокойством поглядывал на Око. Заметив это, Око стала уделять Такэдзо еще больше внимания. Игриво положив ладонь ему на колено, она замурлыкала любовную песенку. Матахати вышел из себя. Резко повернувшись к Такэдзо, он выдохнул:
— Надо немедленно уходить отсюда! Слова произвели желаемый эффект.
— Куда же? — заикаясь от неожиданности, проговорила Око.
— Назад в Миямото. Там моя мать и невеста.
На мгновение растерявшаяся Око быстро взяла себя в руки. Ее глаза сузились, улыбка застыла, а голос сделался ехидным.
— О, примите мои, извинения за то, что я предоставила вам кров! Если вас ждет дома девушка, то лучше поторопиться. Не смею вас удерживать!
Такэдзо не расставался с мечом из черного дуба. Счастье переполняло его от одного прикосновения к оружию. Время от времени он проводил тыльной стороной меча по ладони, наслаждаясь его совершенными линиями. Такэдзо спал, прижимая меч к себе. Прохладное прикосновение дуба к щеке напоминало ему пол додзё, где он учился фехтованию. Совершенный инструмент смерти и одновременно произведение искусства будил в юноше боевой дух, который он унаследовал от отца.
Такэдзо любил мать, но она покинула его отца и уехала, когда мальчик был совсем маленький, бросив ребенка с Мунисаем, суровым и строгим человеком, который при всем желании не сумел бы избаловать сына. В присутствии отца мальчик всегда чувствовал, себя скованным, никогда не бывая самим собой. Однажды, в девятилетнем возрасте, он так затосковал по материнской ласке, что убежал из дома и отправился пешком в провинцию Харима, где жила его мать. Такэдзо так и не узнал, почему расстались родители, да и вряд ли в детские годы он понял бы их объяснения. Мать вышла замуж за другого самурая и родила от него ребенка.
Добравшись до Харимы, маленький беглец быстро отыскал мать. Она повела его в рощу за местным храмом и там, обливаясь слезами и прижимая мальчика к себе, пыталась объяснить, почему он должен вернуться к отцу. Такэдзо запомнил эти минуты, они навсегда врезались ему в память.
Конечно, как истинный самурай, Мунисай немедленно послал людей в погоню за сыном. Всем было ясно, куда мог уйти мальчик. Такэдзо привезли в Миямото, примотав веревками к крупу неоседланной лошади, как вязанку дров. Мунисай вместо приветствия обозвал сына наглым ублюдком и в припадке ярости сек его до тех пор, пока сам не выбился из сил. Такэдзо никогда не забудет, с какой ненавистью отец вынес ему приговор:
— Если еще раз уйдешь к матери, я откажусь от тебя!
Вскоре после этого происшествия Такэдзо узнал; что мать заболела и умерла. С ее смертью из замкнутого хмурого паренька он превратился в дебошира, даже Мунисай побаивался сына. Когда Мунисай поднимал на него трость, Такэдзо хватался за палку. Лишь Матахати, тоже сын самурая, не боялся Такэдзо, а все деревенские дети беспрекословно подчинялись ему. К тринадцати годам Такэдзо выглядел почти взрослым.
Однажды странствующий мастер меча по имени Арима Кихэй, подняв золотистый штандарт в их деревне, вызывал на поединок любого, желающего с ним сразиться. Такэдзо без труда одержал победу к восхищению односельчан. Восхищение длилось недолго, потому что Такэдзо становился все более неуправляемым и жестоким. Некоторые считали его слишком кровожадным. Скоро, где бы он ни появлялся, люди отворачивались и обходили его стороной. Он платил им той же монетой.
Когда суровый и непреклонный отец Такэдзо умер, жестокость стала проявляться в юноше еще сильнее. Если бы не старшая сестра Такэдзо, Огин, он совершил бы в один прекрасный день проступок, за который его изгнали бы из деревни. Он любил сестру и всегда, уступая ее слезам, выполнял ее просьбы.
Жизнь Такэдзо резко изменилась, когда он на пару с Матахати отправился на войну. Его поступок означал, что он хочет занять определенное положение в обществе. Поражение при Сэкигахаре разрушило его надежды и вернуло к суровой действительности, от которой он пытался бежать. Такэдзо отличался тем легкомыслием, которое свойственно людям в смутное время. Когда он спал, лицо его принимало безмятежное детское выражение, не омраченное мыслями о завтрашнем дне. У него были мечты, во сне ему всегда улыбалось счастье, и юноша не страдал от разочарований, преподносимых реальностью. Ему было нечего терять, и хотя Такэдзо был вырван из привычного жизненного уклада, он чувствовал себя совершенно свободным от традиционных оков, налагаемых обществом.
Такэдзо дышал глубоко и ровно, крепко прижимая к себе меч. В этот момент он видел сон, легкая улыбка пробегала по его губам. Перед его мысленным взором, как в водовороте, мелькали образ любимой сестры и картины родного мирного селения. Око проскользнула в комнату, держа в руке лампу. Затаив дыхание, она нагнулась над Такэдзо.
«Какое спокойное лицо», — подумала она и провела пальцами по его губам.
Женщина, задув лампу, легла рядом с Такэдзо. По-кошачьи гибкая, она все теснее прижималась к нему. Темнота скрывала ее набеленное лицо и пестрое ночное кимоно, слишком яркое для ее возраста. Тишину нарушал только звук капель, падавших с крыши.
«Возможно, что он еще девственник», — подумала она и протянула руку, чтобы убрать меч. В это мгновение Такэдзо вскочил и заорал:
— Воры!
Око отлетела прямо на лампу, которая разбилась и порезала ей плечо и грудь. Такэдзо выворачивал ей руки. Око кричала от боли. Ничего не понимая, Такэдзо выпустил ее.
— Это вы? Я думал — воры!
— Мне так больно! — стонала Око.
— Прошу прощения, мне и в голову не могло прийти, что это вы.
— Ты забываешь о своей силе, чуть не оторвал мне руку!
— Еще раз простите меня. А что вы здесь делали?
Оставив без внимания наивный вопрос, Око быстро оправилась и, нежно обвив руками его шею, заворковала:
— Не надо извиняться, Такэдзо.
Она погладила его по щеке. Такэдзо отпрянул:
— Что вы?! Вы с ума сошли?
— Не шуми так, дурачок. Ты знаешь, как я тебя люблю.
Она снова хотела обнять Такэдзо, который увертывался, словно от роя пчел.
— Я очень благодарен вам. Мы оба никогда не забудем, что вы сделали для нас.
— Такэдзо, я не это имела в виду. Я говорю о женской любви, о теплом, нежном чувстве, которое я к тебе питаю.
— Подождите, я зажгу лампу, — сказал Такэдзо, вскакивая на ноги.
— Как ты можешь быть таким жестоким! — простонала она, поглаживая его по щеке.
— Не трогайте меня! — с негодованием вскрикнул он. — Прекратите сейчас же!
Что-то жесткое и решительное в его голосе остановило Око, напугав ее.
Такэдзо трясло, зубы выбивали дробь. Никогда он не встречал такого опасного противника. На поле Сэкигахары, когда над ним проносились кони, его сердце не стучало так сильно. Он сидел на корточках, забившись в угол комнаты.
— Пожалуйста, уходите! — умолял он. — Идите к себе, иначе я позову Матахати и подыму на ноги весь дом.
Око не двигалась. Она сидела в темноте и тяжело дышала, напряженно глядя в его сторону. Она не ожидала такого отпора.
— Такэдзо! — снова заворковала она. — Разве ты не понимаешь, что я чувствую?
Такэдзо не отвечал.
— Ты не знаешь?
— Знаю. Что мне думать, когда на меня навалились во сне и напугали до смерти? Я будто попал в лапы тигра.
Теперь замолчала Око. Потом раздался ее низкий грудной шепот. Она говорила медленно и очень отчетливо:
— Как ты мог меня оскорбить?
— Я?
— Да, это смертельное оскорбление.
Они находились в таком напряжении, что не услышали стука в сёдзи. Потом с улицы раздался голос:
— Что у вас там происходит? Оглохли? Отоприте!
В щели фусума мелькнул свет. Акэми проснулась. Затем раздались шаги Матахати и послышался его голос:
— Что случилось?
Из коридора донесся голос Акэми:
— Мама, ты здесь? Пожалуйста, ответь!
Око проскользнула в свою комнату, смежную с комнатой Такэдзо, и отозвалась оттуда.
В это время несколько человек взломали наружные ставни и ввалились в дом. Око вышла на кухню, где толпилось человек семь широкоплечих мужчин. Пол в кухне был земляной и на ступеньку ниже, чем в жилых комнатах.
Один из мужчин крикнул:
— Это Цудзикадзэ Тэмма! Зажгите свет!
Пришедшие протопали на жилую половину дома. Они даже не сняли обувь, что было верхом невоспитанности. Они начали шнырять повсюду, заглядывая в шкафы, ящики, под толстые соломенные татами — На полу, Тэмма по-хозяйски развалился у очага и наблюдал, как его люди обыскивают дом. Он с удовольствием играл роль предводителя, но вскоре бездействие ему наскучило.
— Мы что-то долго копаемся, — проворчал он, ударяя кулаком по татами. — Барахло должно быть в доме. Где оно?
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — ответила Око, которая стояла с безучастным видом, сложив руки на животе.
— Не рассказывай сказки, женщина! — зарычал Тэмма.
— Где барахло?
— У меня ничего нет.
— Так уж ничего?
— Совсем.
— Может, у тебя действительно ничего нет?.. Значит, мне все наврали.
Тэмма с недоверием поглядывал на Око, теребя бороду.
— Кончай, ребята! — скомандовал он.
Око перешла в соседнюю комнату и села. Фусума оставалась открытой. Око сидела спиной к Тэмме, но ее спина достаточно красноречиво говорила, что продолжать поиски бесполезно.
— Око! — позвал Тэмма.
— Что тебе? — последовал ледяной ответ.
— Выпить найдется?
— Тебе воды?
— Не валяй дурака! — с угрозой проговорил Тэмма.
— Сакэ в шкафу. Пей, сколько влезет.
— Око, — сказал Тэмма, заметно смягчившись и как будто даже восхищаясь ее хладнокровием и упорством, — не надо так. Я у вас давно не был. Разве так встречают старых друзей?
— Хороши друзья!
— Не обижайся. Сама виновата. Слишком уж часто стали поговаривать о том, какими делами занимается вдова торговца моксой. Не могут все врать! Я слышал, ты посылаешь миленькую дочурку обирать трупы. Зачем ей этим заниматься?
— Где доказательства? — взвизгнула Око. — Я тебя спрашиваю!
— Если бы мне нужны были доказательства, я бы не предупредил Акэми о своем приходе. Ты знаешь правила игры. Это моя территория, поэтому я вынужден обыскивать твой дом. Иначе все решат, что могут безнаказанно делать то же самое. Что будет со мной? Надо себя защищать!
Око холодно смотрела на него, ее поднятая голова, подбородок, нос — все выражало гордость и непреклонность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145