Один из уроков Такуана, усвоенных Мусаси, гласил, что на свете множество людей, более достойных, чем ты сам. Увиденное в храме Ходзоин и замке Коя-гю подтвердило эту истину. Мусаси старался всесторонне изучить врага, чтобы избежать недооценки противника под влиянием гордыни и самоуверенности. Во время разведки надлежало держаться просто и дружелюбно, порой проявлять угодливость или нарочитую трусоватость.
На презрительное замечание Байкэна Мусаси ответил уважительно, как и подобало человеку его возраста:
— Действительно, я мало что узнал из разговора с вашей женой, но мне выпало счастье встретить вас. Буду признателен, если вы подробнее расскажете про ваше оружие.
— Если только рассказать, согласен. Ночевать в гостинице у заставы собираешься?
— Если вы не хотите приютить меня на ночь, то заночую там.
— Можешь остаться у меня, если согласен спать в кузнице вместе с подмастерьем. У меня не постоялый двор и нет лишней постели.
Путники добрались до подножия горы Судзука на закате. Под красноватыми облаками деревенька выглядела безмятежной, как озеро. Ива побежал вперед, чтобы оповестить хозяйку о прибытии, и, когда путники подходили к дому Байкэна, жена поджидала их с младенцем на руках. Ребенок держал игрушечную ветряную мельницу.
— Вот и папа! Папа уезжал далеко, теперь вернулся! Посмотри на папу! — ворковала жена Байкэна.
В мгновение ока Байкэн, сбросив высокомерие, расплылся в ласковой отцовской улыбке.
— Это твой папочка, малыш! — сюсюкал он, вертя пальцами перед носом младенца.
Муж и жена вошли в дом и заговорили о хозяйственных делах, занялись малышом, не обращая внимания на Мусаси.
Байкэн вспомнил про гостя, когда стали подавать обед.
— Дай этому малому что-нибудь поесть, — приказал он жене. Мусаси сидел на земляном полу кузницы, греясь у горна. Он даже не снял сандалий.
— Он уже ночевал у нас, — неприязненно произнесла жена Байкэна, ставя кувшин с сакэ в очаг, перед которым сидел хозяин дома.
— Эй, парень! — позвал Байкэн. — Сакэ пьешь?
— Не откажусь.
— Выпей чарочку!
— Спасибо.
Войдя в комнату с очагом, Мусаси принял от хозяина чашечку местного сакэ и поднес ее к губам. Оно показалось ему кисловатым. Возвращая чашечку кузнецу, Мусаси сказал:
— Позвольте я налью вам.
— Не беспокойся, пока есть. Сколько тебе лет? — спросил Байкэн, окинув взглядом Мусаси.
— Двадцать два.
— Откуда ты родом?
— Из Мимасаки.
Байкэн изучающе всматривался в Мусаси.
— Напомни-ка твое имя! Из головы вылетело.
— Миямото Мусаси.
— Как ты пишешь Мусаси?
— Теми же иероглифами, что и Такэдзо.
Вошла хозяйка и поставила на циновку перед Мусаси суп-мисо, соленья, чашку риса и положила палочки.
— Ешь! — бесцеремонно приказала она.
— Благодарю вас, — ответил Мусаси.
Байкэн, на мгновение задержав дыхание, произнес:
— Что-то крепкое сакэ нынче! Тебя, значит, в детстве звали Такэдзо? — спросил он небрежным тоном, наливая Мусаси.
— Да.
— Лет до семнадцати?
— Да.
— В этом возрасте ты участвовал в битве при Сэкигахаре? С тобой был еще один парень — ровесник? Матахати?
Теперь удивился Мусаси.
— Откуда вы знаете? — медленно произнес он.
— Я много кое-чего знаю. Я тоже там был.
Мусаси почувствовал расположение к Байкэну, тон которого стал более дружеским.
— Где-то я тебя видел, — продолжал кузнец. — На поле боя, верно.
— Вы были в лагере клана Укиты?
— Я тогда жил в Ясугаве и отправился на войну с группой тамошних самураев. Мы были на передовой линии, впереди всех.
— Правда? Значит, мы там и виделись.
— А что стало с твоим другом?
— Не видел его с тех пор.
— Со времени битвы?
— Почти. Мы некоторое время прожили в одном доме в Ибуки, а когда зажили мои раны, мы с ним расстались. Больше я его не встречал.
Байкэн крикнул жене, что сакэ кончилось. Она с ребенком уже легла.
— Больше нет ни капли, — ответила хозяйка дома.
— Я еще хочу. Немедленно!
— Почему надо напиться именно сегодня?
— У нас интересный разговор. Давай сакэ!
— Сказала, что больше нет.
— Ива! — позвал Байкэн.
— Что изволите, хозяин? — откликнулся Ива из-за тонкой дощатой перегородки в углу кузницы. Ива открыл некое подобие двери, и его согбенная фигура появилась в проеме. Притолока была слишком низкой для его роста.
— Пойди к Оносаку и возьми в долг бутылку сакэ.
Мусаси больше не хотел пить.
— Если не возражаешь, я поем, — сказал он, берясь за палочки.
— Нет, подожди! — воскликнул Байкэн, перехватывая руку Мусаси. — Подожди! Я послал за сакэ, и тебе придется выпить.
— Если сакэ ради меня, то напрасно. Вряд ли я осилю даже каплю.
— Брось ломаться! — настаивал Байкэн. — Хочешь узнать побольше о цепном шестопере с серпом? Все тебе расскажу, но нужно еще немного добавить.
Вернулся Ива с бутылкой. Байкэн, налив сакэ в кувшин, поставил его подогреть на огонь и пустился рассказывать о цепном шестопере с серпом, о том, как лучше использовать его в боевых действиях. Главное преимущество оружия перед мечом заключалось в том, что оно не оставляло противнику времени для защиты. Можно обезоружить противника с помощью цепи и перейти в атаку. Точный бросок цепи, резкий рывок — и противник оказывается без меча.
Байкэн не вставая продемонстрировал прием.
— Держишь серп левой рукой, шар в правой. Если противник нападает в лобовую, принимаешь его на лезвие и швыряешь шар ему в лицо. Это один вариант.
Торс Байкэна принял другое боевое положение.
— Если между тобой и противником есть какое-то пространство, вырываешь у него оружие с помощью цепи, любое — меч, копье, дубину и прочее.
Байкэн говорил без остановки. Он рассказывал Мусаси, как бросать шар, объяснил с десяток способов применения оружия, растолковал, почему цепь действует как змея, показал, как ввести противника в заблуждение, ловко орудуя серпом и цепью, так, чтобы защитные действия неприятеля обернулись против него самого. Байкэн выложил все секреты своего оружия.
Мусаси слушал как завороженный. Он внимал каждому слову кузнеца, впитывая мельчайшие детали.
Цепь. Серп. Обеими руками…
Рассказ Байкэна навел Мусаси на размышления. «Меч можно применять одной рукой, но ведь у человека две руки…»
Бутылка сакэ опустела. Байкэн пил много, настойчиво угощая Мусаси. Выпив непривычную дозу, он совсем опьянел.
— Вставай! — приказал Байкэн жене. — Пусть гость спит на нашей постели. А мы — в задней комнате. Пойди постели там.
Хозяйка не шевелилась.
— А ну вставай! — еще громче крикнул Байкэн. — Гость устал. Ему пора отдыхать.
Жена Байкэна согрелась под одеялом, и ей совсем не хотелось покидать уютное ложе.
— Ты же говорил, что он будет спать в кузнице вместе с Ивой, — пробормотала она.
— Хватит болтать! Делай, что тебе говорят!
Женщина поднялась и раздраженно прошлепала в заднюю комнату. Байкэн взял спавшего младенца на руки и сказал:
— Одеяла старые, но очаг рядом. Если захочешь пить, заваришь чай, горячая вода на огне в котелке. Спи. Спокойной ночи!
Байкэн ушел вслед за женой. Через минуту хозяйка вернулась, чтобы сменить подушки. Она уже не выражала недовольства.
— Муж напился и устал с дороги, — сказала она. — Он хочет выспаться вволю и встанет поздно. Устраивайся поудобнее. Утром накормлю тебя вкусным завтраком.
— Спасибо, большое спасибо! — только и смог ответить Мусаси. Ему не терпелось скорее раздеться.
Мусаси нырнул под теплое одеяло, но ему было жарко от выпитого сакэ. Женщина немного постояла, наблюдая за гостем, затем, задув светильник, мягко проговорила:
— Спокойной ночи!
Мусаси казалось, будто голова его стянута стальным обручем. В висках стучало. Он не мог понять, почему так напился. Чувствовал он себя скверно, но не мог отделаться от мысли о Байкэне. Почему вдруг кузнец расположился к нему и послал за сакэ, хотя сначала вел себя довольно грубо? С чего его своенравная жена вмиг стала любезной? Почему они предоставили ему свою постель? Мусаси не понимал. Глубоко вздохнув, он натянул одеяло и закрыл глаза. Из-под одеяла выглядывал лишь лоб, освещаемый вспышками тлеющих углей в очаге. Вскоре комната наполнилась глубоким ровным дыханием.
Жена Байкэна вернулась в заднюю комнату, чуть слышно шлепая босыми ногами по татами.
Мусаси видел сон, вернее повторяющиеся обрывки сна. Воспоминания детства кружились в его спящем мозгу словно какое-то насекомое, оставляя за собой светящийся след. Мусаси слышались слова колыбельной:
Спи-усни, спи-усни,
Спящий маленький так мил.
Мусаси видел себя дома в Мимасаке, слышал колыбельную, которую пела жена кузнеца на наречии провинции Исэ. Он был ребенком на руках бледной женщины лет тридцати… Это была его мать… Да, его мать. Он прижался к ее груди, глядя в ее бледное лицо.
Плачут только неслухи,
С ними плачет мама.
Мать Мусаси тихо напевала, укачивая его. Тонкое гордое лицо ее было голубоватого оттенка, как цветок груши… Тянулась каменная стена, поросшая цветущим мхом. Потом глинобитная стена с нависавшими над ней ветвями деревьев, темных в наступивших сумерках. Из-за сёдзи дома струился свет. На щеках матери блестели слезы. Младенец — Мусаси — с изумлением взирал на них.
«Уходи! Убирайся в свой дом!»
Это был повелительный голос отца, Мунисая, доносившийся из глубины дома. Мать Мусаси медленно поднялась. Потом она бежала вдоль стены дома, потом по берегу реки Айды. Она вошла в воду и побрела к середине реки… Малыш вертелся на руках у матери, пытаясь предупредить ее об опасности, но говорить он еще не умел. Чем больше извивался ребенок, тем крепче прижимала она его к груди. Он чувствовал ее мокрую от слез щеку. «Такэдзо, — сказала она, — ты чей сын? Отца или матери?»
Мунисай кричал с берега. Мать скрылась под водой. Младенец, выброшенный на прибрежную гальку, лежал среди цветущих примул и закатывался от плача.
Мусаси открыл глаза. Он снова начал засыпать, а женщина, не то мать или какая-то другая, вторглась в его сон и разбудила его. Мусаси не помнил лица матери. Он часто думал о ней, но не мог описать ее словами. Видя чужих матерей, он предполагал, что его мать похожа на этих женщин.
«Почему сегодня ночью?» — промелькнуло у него в голове. Хмель почти выветрился из головы. Мусаси лежал, глядя в потолок. По толстому слою сажи пробегали красные отблески от тлеющих в очаге углей. Взгляд Мусаси остановился на подвешенной к потолку игрушечной ветряной мельнице. Он вдруг сообразил, что запах матери и младенца исходит от постели. Мусаси охватила легкая грусть. Сон вновь объял его. Игрушка над головой приняла расплывчатые очертания.
Мельница начала медленно вращаться. Ничего удивительного, игрушечная вертушка для того и сделана. Вертеться она может только от движения воздуха, от сквозняка. Мусаси приподнялся. Вслушиваясь в темноту, он уловил едва слышный звук осторожно закрываемой двери. Вертушка остановилась.
Мусаси опустил голову на подушку, соображая, что происходит в доме. Он походил на жука под листом, который угадывает погоду наверху. Мусаси чутко реагировал на малейшие изменения, происходившие вокруг. Нервы напряглись до предела. Мусаси понял, что жизнь его в опасности. Но почему?
«Разбойничий притон?» — спрашивал себя Мусаси. Настоящие воры сразу бы определили, что у Мусаси нечего красть. «Кузнец затаил на меня обиду?» Вряд ли. Мусаси был уверен, что прежде никогда не встречал Байкэна. Мусаси кожей ощущал приближение смертельной угрозы, хотя не знал, чем он навлек ее. Он чувствовал, что опасность совсем рядом, что надо мгновенно решать: ждать ее, притворяясь спящим, или делать упреждающий шаг.
Мусаси протянул руку через порог в кузницу, нащупал сандалии и осторожно обулся под одеялом.
Вертушка начала вращаться. В бликах очага она напоминала заколдованный цветок. С улицы послышались тихие шаги. Кто-то осторожно двигался и внутри дома. Мусаси быстро скатал постельные тряпки в подобие спящего человека.
Из-под короткой занавески-норэн в дверном проеме сверкнули два глаза. Человек крался с обнаженным мечом. Другой, сжимая копье, скользнул вдоль стены к изножию постели. Оба вслушивались в дыхание спящего. Затем, как облако дыма, явился третий. Это был Байкэн с серпом в левой руке и железным шаром в правой. Переглянувшись, троица задышала в одном ритме. Человек, стоявший в изголовье постели, изо всех сил пнул подушку, второй с копьем сделал шаг назад в кузницу и нацелился в спящего. Байкэн, спрятав серп за спину, крикнул:
— Вставай, Мусаси! — Пустая постель безмолвствовала. Человек с копьем откинул одеяло.
— Его нет! — воскликнул он.
Байкэн, быстро оглядев комнату, заметил крутящуюся вертушку.
— Где-то дверь отрыта! — бросил он.
Послышалось ворчание третьего человека. Дверь кузницы, выходившая на задворки дома, оказалась распахнутой. Морозный воздух ворвался в нее, выстуживая дом.
— Отсюда ушел!
— Прозевали, болваны! — выругался Байкэн, выскакивая на улицу. От стены дома отделилось несколько теней.
— Порядок, хозяин? — спросил кто-то. Байкэн взорвался от гнева.
— Ты что несешь, дурак? Зачем я вас здесь поставил? Он сбежал под носом у вас.
— Ушел? Как же он ухитрился выйти?
— Это у вас нужно спросить, безмозглые скоты! Громко топая, Байкэн вбежал в дом.
— У него только два пути, — послышался его голос. — К броду Судзука или назад, к дороге на Цу. Он далеко не мог уйти. В погоню!
— Нам куда бежать?
— Я к броду Судзука, а вы марш по нижней дороге! Преследователей было с десяток, все вооружены. Один, с мушкетом, смахивал на охотника, другой, с коротким полевым мечом, походил на дровосека.
— Если его настигнете, пальните из мушкета, мы все соберемся! — крикнул Байкэн.
Преследователи бросились в погоню по нижней дороге.
Через час они возвратились с побитым видом, хмуро перебрасываясь словами. Вопреки ожиданиям вожак встретил их молча. Вернувшись первым, Байкэн сидел с отрешенным видом на полу в кузнице.
— Что верно, то верно — слезами горю не поможешь, — ответил он на их попытки приободрить его.
Байкэн, схватив обуглившееся полено, переломил его через колено, давая выход душившей его злобе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145