— Чего ты ждешь?
Мусаси не шелохнулся. Он стоял как глухонемой, взирая на двух стариков с обнаженными мечами.
— В чем дело, Такэдзо? Испугался? — крикнула Осуги.
Она приняла боевую стойку и сделала шаг вперед, но, оступившись, повалилась чуть ли не под ноги Мусаси. Толпа замерла. Кто-то крикнул:
— Он ее убьет!
— Скорее на помощь!
Дядюшка Гон остолбенел от неожиданности, уставившись на Мусаси.
К изумлению толпы Осуги подобрала выпавший меч и снова встала рядом с Гоном в боевой стойке.
— В чем дело, олух? — крикнула она. — Меч у тебя в руке или красивая безделка?! Или не знаешь, как им пользоваться?
Лицо Мусаси оставалось непроницаемым, как маска, но наконец он произнес громовым голосом:
— Я не могу.
Он двинулся к старикам, и те невольно отпрянули в разные стороны.
— Ты куда, Такэдзо?
— Я не могу применить меч.
— Стой! Почему ты не дерешься?
— Я вам сказал, что не могу.
Мусаси шел напролом, не глядя по сторонам. Он рассек толпу, не заметив ее.
Опомнившись, Осуги закричала:
— Удирает! Держите его!
Толпа ринулась на Мусаси, но он как сквозь землю провалился, когда его уже было схватили. Изумление толпы было неописуемым. Глаза смотрели тупо и непонимающе. Разбившись на группки, люди суетливо сновали по окрестностям до заката. Беглеца искали под полом храмовых построек, в соседних рощах. Позднее, когда люди возвращались вниз с холмов Саннэн и Тяван, кто-то клялся, что видел, как Мусаси с проворностью кошки вскочил на высоченную стену у западных ворот и скрылся. Никто не поверил, особенно Осуги и дядюшка Гон.
ВОДЯНОЙ-КАППА
Тяжелые удары цепов на току, заставленном рисовыми снопами, разносились по поселку на северо-западной окраине Киото. Набухшие от затяжных дождей соломенные крыши нависали над ветхими домишками. Это была «ничья земля», отделявшая столицу от сельской местности. Жили здесь так бедно, что в сумерках дым от кухонных очагов поднимался всего над несколькими домами.
Большие и корявые иероглифы на тростниковой шляпе, подвешенной под карнизом одного из домишек, оповещали прохожих, что здесь находится постоялый двор. Заведение, конечно, самого дешевого пошиба. В нем останавливались непритязательные путники, которые платили только за место на полу. За более удобный ночлег взималась дополнительная плата, но такую роскошь позволяли себе редкие постояльцы.
Около фусума, перегородки, разделяющей кухню с земляным полом и комнату с очагом, стоял мальчик. Он опирался на скатанный в рулон соломенный мат-татами.
— Добрый вечер! Есть кто-нибудь?
Это был посыльный из придорожной лавки, такой же убогой и грязной, как и все в поселке. Голос мальчика звучал не по годам зычно. На вид ему было лет одиннадцать, мокрые от дождя волосы свисали на уши. Он походил на маленького водяного-каппу с лубка. Одет он был тоже на посмешище — кимоно до бедер с несуразными рукавами, толстая веревка вместо пояса. Спину мальчика заляпала грязь из-под деревянных сандалий-гэта.
— Это ты, Дзё? — отозвался из задней комнаты хозяин постоялого двора.
— Принести сакэ?
— Сегодня не надо. Постоялец пока не вернулся, а мне не требуется.
— Он наверняка захочет. Принесу, как обычно.
— Захочет, так я сам зайду к вам.
Мальчику не хотелось уходить, не получив заказа.
— А вы что делаете?
— Пишу письмо. Хочу послать завтра с конной почтой в Кураму. Писать трудновато. Ломит спину. Иди, не мешай!
— Чудеса! Вы уже такой старый, что не можете сгибаться, а до сих пор не выучились как следует писать.
— Хватит! Еще одно слово и отведаешь хворостины.
— Давайте я напишу.
— Будто умеешь!
— Умею, — уверенно сказал мальчик, входя в комнату. Он заглянул в письмо через плечо хозяина и рассмеялся.
— Вы хотели, верно, написать «картошка», а у вас получился иероглиф «шест».
— Замолчи!
— Молчу! На ваши каракули страшно смотреть. Что вы хотите послать друзьям — картошку или шесты?
— Картошку.
Мальчик, прочитав письмо до конца, заявил:
— Никуда не годится! Никто не поймет, о чем это письмо.
— Напиши сам, если ты такой умный.
— Хорошо. Объясните, что вы хотите сообщить.
Дзётаро уселся и взял кисть.
— Неуклюжий болван! — воскликнул старик.
— Почему это я неуклюжий? Это вы не умеете писать.
— У тебя из носа капает на бумагу.
— Виноват. Отдайте мне этот лист как плату за услугу. Дзётаро высморкался в испорченный лист.
— Так о чем письмо?
Уверенно держа кисть, мальчик быстро писал под диктовку. Письмо было окончено, когда пришел постоялец. От дождя он накинул на голову мешок из-под угля, подобранный где-то по пути. Мусаси остановился у входа, выжимая мокрые рукава кимоно.
— Цветы сливы опали от ливня, — проворчал он.
За двадцать дней Мусаси так привык к постоялому двору, что он казался ему домом. Каждое утро он видел усыпанное розовым цветом сливовое дерево у ворот. Сейчас мокрые лепестки лежали в грязи.
Мусаси остановился, удивленно глядя на сидевших голова к голове мальчика из винной лавки и старика хозяина. Он тихо подошел и украдкой заглянул через плечо хозяина. Дзётаро проворно спрятал кисть и лист бумаги за спину.
— Подглядывать нельзя! — сказал он.
— Дай посмотреть, — попросил Мусаси.
— Не дам! — упрямо ответил Дзётаро.
— Брось дурака валять, дай взглянуть! — Настаивал Мусаси.
— При условии, что вы купите сакэ.
— Вот к чему ты клонишь! Хорошо.
— Пять кувшинчиков?
— Столько не надо.
— Три?
— Тоже многовато.
— Сколько вы хотите? Не будьте скрягой!
— Скрягой? Ты знаешь, что я — бедный фехтовальщик. У меня нет лишних денег, чтобы сорить ими.
— Ладно, я сам отмерю, не тратя ваших денег. Но взамен вы расскажете мне что-нибудь интересное.
Сделка состоялась, и довольный Дзётаро зашлепал по лужам к винной лавке.
Мусаси внимательно прочитал письмо. Потом спросил у хозяина:
— Правда он написал?
— Да. Диву даешься. Мальчишка очень смышленый.
Мусаси пошел к колодцу, окатился холодной водой и переоделся в сухое. Старик тем временем повесил котелок над очагом, поставил чашку для риса и подал маринованные овощи. Вернувшись в кухню, Мусаси сел у очага.
— Куда запропастился маленький негодник? — бормотал старик. — Неужели так трудно принести сакэ из соседней лавки.
— Сколько лет мальчику?
— Говорит, одиннадцать.
— Выглядит старше.
— Так ведь с семи лет прислуживает в винной лавке. Видит разных людей: погонщиков лошадей, ремесленников, путешественников, всех не перечислить.
— Где он научился так хорошо писать?
— Он и впрямь так умело пишет?
— Видно, что детская рука, но в почерке есть что-то особое, я бы сказал, прямодушие. Если бы речь шла о фехтовальщике, я назвал бы это широтой натуры. Из мальчика выйдет толк.
— В каком смысле?
— Будет настоящим человеком.
— Да? — Старик хмуро поднял крышку с котелка, проворчав: — До сих пор не явился. Где-то болтается.
Хозяин надел гэта и собрался было в винную лавку, когда прибежал Дзётаро.
— Где тебя носило? — спросил старик. — Почему гости должны ждать?
— Не мог выбраться раньше. В лавке сидел совсем пьяный человек, он схватил меня и долго расспрашивал.
— О чем?
— О Миямото Мусаси.
— Ты, конечно, болтал без умолку.
— Какая разница? Вся округа знает, что произошло в Киёмидзу. Наша соседка и дочь мастера-лакировщика были в тот день в храме и все видели.
— Хватит об этом, — умоляющим тоном проговорил Мусаси. Наблюдательный мальчишка, уловив настроение Мусаси, сказал:
— Можно посидеть немного с вами?
Дзётаро принялся отмывать ноги, прежде чем войти в комнату с очагом.
— Оставайся, коли не получишь нагоняй от хозяина лавки.
— Сейчас я ему не нужен.
— Ладно.
— Я подогрею сакэ. У меня хорошо получается.
Дзётаро поставил кувшинчик в горячую золу, и вскоре сакэ было готово.
— Ты ловкий, — одобрил Мусаси.
— Вы любите сакэ?
— Да.
— Но от бедности пьете мало.
— Верно.
— Я думал, что мастера боевых искусств служат у богатых даймё и получают большое жалованье. Один гость в нашей лавке рассказывал, что Цукахара Бокудэн имел обыкновение выезжать в сопровождении семи или восьми десятков слуг, с запасными лошадями и соколом.
— Верно.
— А знаменитый воин по имени Ягю, который служил дому Токугавы, имел доход в десять тысяч коку риса.
— И это правда.
— Почему же вы бедный?
— Я еще учусь.
— Сколько вам будет лет, когда вы заведете учеников?
— Не знаю, появятся ли они.
— Почему? Разве вы плохой мастер?
— Ты знаешь, что говорят люди, видевшие меня в храме. Как ни крути, но я бежал.
— Все твердят, что сюгёся с постоялого двора, то есть вы, — слабак. Я выхожу из себя от этих сплетен. — Дзётаро поджал губы.
— Зачем сердиться? Не о тебе же злословят?
— Обидно за вас. Сын бумажника, сын медника и другие парни иногда собираются на задворках лаковой мастерской и тренируются с мечом. Почему бы вам не побить кого-нибудь из них?
— Если ты просишь, согласен.
Мусаси трудно было отказать Дзётаро, потому что он сам в душе оставался мальчишкой и хорошо понимал юного собеседника. Мусаси помимо воли тянуло ко всему, что могло бы заменить тепло родной семьи, которого он лишился с детских лет.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложил Мусаси. — Теперь я буду спрашивать. — Ты где родился?
— В Химэдзи.
— Так ты из провинции Харима?
— Да, а вы из Мимасаки, как я слышал.
— Верно. Чем занимается твой отец?
— Он был самураем. Настоящим, честным до мелочей самураем.
Мусаси удивился, но ответ Дзётаро прояснил многое, включая и грамотность мальчика. Мусаси спросил, как зовут отца Дзётаро.
— Аоки Тандзаэмон. Он получал пятьсот коку риса, но оставил службу у сюзерена, когда мне было семь лет, и перебрался в Киото, как ронин. Истратив все деньги, он пристроил меня в винную лавку, а сам удалился монахом в храм. Я не хочу оставаться в лавке. Хочу быть самураем, как отец, и владеть мечом, как вы. Ведь это лучший способ стать самураем?
Помолчав, Дзётаро серьезно добавил:
— Я хочу стать вашим учеником и вместе с вами бродить по стране. Возьмете?
Выдав сокровенное желание, Дзётаро решительным видом показывал, что отрицательный ответ его не устроит. Он, конечно, и не подозревал, что обращается к человеку, который причинил его отцу бесчисленные неприятности. Мусаси нелегко было отказать мальчику. Мусаси размышлял над судьбой несчастного Аоки Тандзаэмона, а не над тем, что ответить Дзётаро. Мусаси сочувствовал Тандзаэмону. Путь Воина — постоянная игра с судьбой, самурай всегда должен быть готов к смерти — собственной или соперника. Размышляя о превратностях судьбы, Мусаси впал в грустную задумчивость. Хмель быстро прошел. Он чувствовал себя одиноким.
Дзётаро упрямо ждал ответа. Он не обращал внимания на хозяина постоялого двора, пытавшегося выпроводить его, чтобы Мусаси отдохнул.
Дзётаро схватил Мусаси за руку, потом вцепился в рукав и, в конце концов, разразился слезами.
Мусаси от безвыходности согласился:
— Ну, довольно! Станешь моим учеником, но только с разрешения своего хозяина.
Ликующий Дзётаро умчался в винную лавку.
На следующее утро Мусаси встал рано, оделся и сказал хозяину:
— Приготовьте мне в дорогу какой-нибудь еды. Приятно было пожить у вас здесь несколько недель, но мне пора отправиться в Нару.
— Покидаете нас? — удивился старик неожиданному отъезду Мусаси. — Вам, вероятно, надоел назойливый мальчишка?
— Нет, дело не в нем. Я давно собирался посмотреть в Наре знаменитые поединки копьеносцев в храме Ходзоин. Надеюсь, что Дзётаро не причинит вам хлопот, узнав о моем уходе.
— Не беспокойтесь! Он ведь ребенок. Всплакнет и забудет.
— Вряд ли хозяин лавки его отпустит, — проговорил Мусаси, выходя на улицу.
От вчерашней непогоды не осталось и следа. Теплый ветерок ласкал кожу Мусаси, как бы сглаживая вину за вчерашний пронизывающий ветер.
Вода в реке Камо поднялась и неслась мутным потоком. На деревянном мосту на улице Сандзё самураи проверяли всех прохожих. Мусаси объяснили, что проверка устроена по причине скорого приезда сегуна. В столицу уже прибыла первая группа крупных и средних даймё. Из города удаляли опасных ронинов. Мусаси, сам ронин, с готовностью ответил на все вопросы и получил разрешение продолжить путь.
Проверка навела его на размышление о собственной участи странствующего ронина, который не служил ни клану Токугавы, ни их соперникам в Осаке. Побег из дома и участие в битве при Сэкигахаре на стороне Осаки объяснялись семейной традицией. Его отец верно служил Симмэну, князю Иги. Тоётоми Хидэёси умер за два года до битвы, сторонники, верные его сыну, взяли сторону Осаки. В Миямото Хидэёси считался величайшим из героев. Мусаси помнил сказания о подвигах легендарного воина, которые любил слушать по вечерам, сидя у очага. Воспитание, полученное в детстве и юности, жило в его душе, и сейчас Мусаси не колеблясь встал бы на сторону Осаки.
Мусаси многому научился со времени первых приключений юности. Сейчас он понимал, что его поведение в семнадцатилетнем возрасте было глупым и бесцельным. Преданная служба сюзерену не сводится к тому, чтобы слепо бросаться в драку, размахивая копьем. Самурай должен пройти весь путь до грани смерти. Самурай свершил нечто достойное и важное, если умирает с молитвой на устах за победу сюзерена. Теперь Мусаси так определял суть долга. В те далекие дни он и Матахати не имели представления о долге. Они жаждали славы, вернее, хотели легкой жизни без особых усилий со своей стороны. Странно, что они испытывали такие чувства. Мусаси благодаря Такуану постиг, что жизнь — бесценное сокровище, которое они с Матахати ни во что не ставили. Легкомысленно рисковали жизнью за жалкое жалованье самурая. Задним умом Мусаси понимал безрассудство их юности.
Мусаси незаметно для себя достиг Дайго, местечка к югу от города, и остановился передохнуть, потому что от быстрой ходьбы его прошиб пот.
— Подождите! Не уходите! — послышался издалека голос.
Посмотрев вниз на горную дорогу, Мусаси разглядел фигурку маленького водяного Дзётаро, бегущего со всех ног вверх по дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145