Сэкисюсай презрел желание Иэясу — победоносный полководец искал наставника, который учил бы его наследника не только фехтованию. За несколько лет до битвы при Сэкигахаре Иэясу занимался под руководством знаменитого мастера меча Окуямы, причем в тренировках, по его признанию, «оттачивал глаз для управления страной».
Теперь Хидэтада стал сегуном. Особое значение приобретало требование, чтобы его наставником служил человек, не проигравший ни одного поединка. Мунэнори, следовательно, обязан был превосходить всех фехтовальщиков, утверждая главенство стиля Ягю. Мунэнори чувствовал, что в нем постоянно пытаются отыскать уязвимое место. Многие хотели бы оказаться в его положении, но сам он в душе завидовал своему племяннику Хёго и много отдал бы за его вольную жизнь.
Хёго шел по галерее в покои дяди. Дом был громадным, но без особой роскоши. Мунэнори умышленно не вызвал плотников из Киото, а нанял местных, привыкших к суровой и строгой манере Камакуры. Мунэнори взял за образец старый дом в Коягю, хотя стиль его не очень гармонировал с невысокими горами с редкими деревьями, типичными для здешних мест.
Хёго опустился на колени перед входом в комнату дяди и негромко позвал его.
— Ты, Хёго? — откликнулся Мунэнори, не меняя позы.
— Позвольте войти?
Хёго на коленях вошел в комнату. С дедом, не чаявшим души во внуке, Хёго держался свободнее, но с дядей отношения были строгими. Мунэнори не был чинушей, но не допускал нарушения этикета. Вот и сейчас он сидел в классической официальной позе. Хёго порой испытывал жалость к дяде.
— Оцу? — лаконично спросил Мунэнори.
— Она вернулась. По обыкновению доехала верхом до храма Хикава, а на обратном пути пустила лошадь попастись.
— Сам ездил за ней?
— Да, господин.
Повисла тишина. В свете лампы четко проступал профиль вельможи с плотно сжатыми губами.
— Меня беспокоит, что в доме так долго находится молодая женщина. Это не совсем прилично. Я приказал. Сукэкуро удалить ее отсюда под благовидным предлогом.
— Ей некуда ехать, — ответил Хёго дрогнувшим голосом. Перемена в дяде удивила Хёго. Когда Сукэкуро привез Оцу в дом и рассказал, что это та девушка, которая служила Сэкисюсаю, то Мунэнори с искренней сердечностью предложил ей пожить в его доме сколько она захочет.
— Вам не жаль ее? — спросил Хёго.
— Да, но всему есть предел.
— Я полагал, что вы хорошо к ней относитесь.
— Дело в другом. Когда молодая женщина живет в доме, полном мужчин, кое у кого развязываются языки. Да и мужчины оказываются в затруднительном положении. Возможен опрометчивый поступок со стороны одного из них.
Хёго молчал, но не потому, что принял намеки дяди на свой счет. Хёго исполнилось тридцать, и как все самураи его возраста он был холост. Его чувства к Оцу были настолько чисты, что, с его точки зрения, не давали повода для сплетен. Он не скрывал нежности к девушке, но неизменно подчеркивал дружеский характер их отношений.
Хёго догадывался, что дело в самом дяде. Жена Мунэнори происходила из старинного и знатного рода. Невест из таких семейств в день свадьбы доставляют мужьям в закрытых от посторонних взглядов паланкинах. Покои хозяйки и других женщин находились в глубине дома, и мало кто знал о происходящем на женской половине. Об отношениях Мунэнори с женой можно было только догадываться. Легко вообразить чувства жены, если в постоянной близости к ее мужу находится молодая красивая женщина.
— Поручите дело мне и Сукэкуро, — нарушил тишину Хёго. — Мы что-нибудь придумаем.
— Желательно поскорее, — кивнул Мунэнори.
В этот момент появился Сукэкуро. Склонившись в поклоне, он опустил на татами лакированный ящичек.
— Что это? — спросил Мунэнори.
— Гонец из Коягю. Срочное письмо.
— Срочное письмо? — переспросил Мунэнори, внешне не выдавая удивления.
Хёго передал ящичек дяде. Письмо было от Соды Кидзаэмона. Написанное второпях послание гласило: «У старого хозяина случился новый удар, тяжелее предыдущего. Мы опасаемся за его жизнь. Он считает, что здоровье его не настолько худо, чтобы вызывать вас. Мы, ваши вассалы, после совета решили сообщить вам о болезни нашего господина».
— Отец плох, — произнес Мунэнори.
Хёго восхищался хладнокровием дяди, который, видимо, предвосхитив события, сделал необходимые приготовления.
— Хёго, съездишь в Коягю вместо меня? — спросил Мунэнори.
— Слушаюсь, господин.
— Передай отцу, чтобы он не беспокоился по поводу событий в Эдо. Я хочу, чтобы ты сам присмотрел за отцом.
— Да, господин.
— На все воля богов и Будды. Поспеши, чтобы не опоздать.
— Отправлюсь сегодня.
Из покоев Мунэнори Хёго пошел к себе собираться в дорогу, а тревожная новость поползла по дому.
Оцу появилась в комнате Хёго в дорожном платье.
— Пожалуйста, возьми меня с собой, — попросила она. — Я никогда не смогу отплатить господину Сэкисюсаю за его доброту и ласку, но хочу быть полезной ему в эти дни. Он, может, позволит мне побыть рядом.
Хёго считал, что дядя вряд ли разрешит взять Оцу в Коягю, но, с другой стороны, это был подходящий случай увезти ее из Эдо.
— Прекрасно, — сказал Хёго. — Предупреждаю, поездка будет нелегкой, надо спешить.
— Я не отстану.
Оцу смахнула слезы и помогла Хёго уложить вещи. Когда все было готово, Оцу пошла засвидетельствовать свое почтение Мунэнори.
— Хочешь поехать с Хёго? — с легким удивлением проговорил Мунэнори. — Что ж, очень хорошо. Отец тебе обрадуется.
На прощанье Мунэнори подарил Оцу кимоно и кошелек с золотом. Он был опечален, хотя не подавал виду.
— Береги себя, — сказал он Оцу.
Хёго попрощался с вассалами и слугами, собравшимися у ворот, и, бросив короткое «До встречи!», двинулся в путь. Оцу следовала за ним.
Подоткнутое кимоно едва прикрывало ей щиколотки, в лакированной широкополой шляпе и с посохом в руке она была точной копией Фудзихимэ, какой ее изображают на лубочных картинках.
Хёго решил ехать на перекладных лошадях, меняя их на станциях, поэтому сегодня им надо было дойти до местечка Сангэнъя к югу от Сибуи. Оттуда он намеревался по большой дороге Ояма проехать до реки Тама, переправиться на лодке на другой берег и по тракту Токай-до ехать до Киото.
Вскоре лакированная шляпа Оцу покрылась вечерней росой. Путники, миновав зеленую речную пойму, вышли на большую дорогу, проложенную еще в эпоху Камакуры и служившую с той поры главной в Канто. Обрамленную вековыми деревьями дорогу обступили вечерние тени.
— Жутковато? — пошутил Хёго, замедляя размашистый шаг, чтобы дать Оцу передышку. — Мы как раз на склоне Догэна, знаменитом разбойниками.
— Правда?
Тревога в голосе Оцу посмешила Хёго.
— Это было давным-давно. В окрестных пещерах жили разбойники с атаманом Догэном Таро, который приходился родственником мятежнику Ваде Ёсимори.
— Лучше не вспоминать о них.
Хёго вновь рассмеялся, и горы отозвались эхом, словно напоминая ему об осмотрительности. Хёго был в веселом настроении, хотя поручение дяди печалило его, но возможность провести с Оцу несколько дней радовала его.
— Ой! — вскрикнула Оцу, отступив назад.
— Что там? — спросил Хёго, придерживая девушку за плечи.
— Там кто-то прячется.
— Где?
— У дороги сидит мальчик и разговаривает сам с собой, бедняжка. Хёго узнал мальчика, которого видел накануне вечером в Адзабу. Иори в ужасе вскочил и, направив меч на Хёго, крикнул:
— Лис! Ты лис, вот ты кто!
Оцу тихо вскрикнула. Мальчик явно был вне себя, лицо его искажала безумная гримаса. Хёго сделал шаг назад.
— Лисы! — кричал Иори. — Сейчас я вам покажу!
Голос мальчика звучал сухо и резко, лезвие меча угрожающе подрагивало.
— Получайте! — крикнул Иори и срубил верхушку куста совсем рядом с Хёго. — Что, лис, не нравится? — тяжело выдохнул Иори и вдруг бессильно опустился на землю.
— Он одержим лисами, — обернулся Хёго к Оцу. — Не повезло мальчишке.
— Да, взгляд у него безумный и свирепый.
— Как у лис.
— Может, помочь ему?
— Лекарства от безумия и глупости нет, но попытаюсь.
Хёго подошел к Иори и строго посмотрел на него. Мальчик мгновенно схватился за рукоять меча.
— Ты все еще здесь? — крикнул он.
Не успел мальчик договорить, как откуда-то из глубины живота Хёго раздался страшный утробный рев. Иори лишился чувств. Хёго отнес его к мосту и, взяв за ноги, опустил мальчика вниз головой над водой. Очнувшись, он закричал:
— Мама! Учитель! На помощь! — Крик перешел в рыдания.
— Прекрати, Хёго! Отпусти его! Зачем быть таким жестоким, — вмешалась Оцу.
— Кажется, опомнился, — пробормотал Хёго, осторожно ставя мальчика на ноги.
Иори кашлял, его тошнило. Ему казалось, что ничто на свете не спасет его. Оцу ласково обняла его.
— Где ты живешь?
— В той стороне, — заикаясь, ответил Иори.
— В какой стороне?
— В Бакуротё.
— Это же очень далеко! А как ты здесь оказался?
— Меня послали с поручением. Я заблудился.
— Когда же ты ушел из дома?
— Вчера.
— И блуждал всю ночь и целый день? Как страшно! Куда же тебя послали?
Успокоившись, Иори ответил не заикаясь:
— В усадьбу даймё Ягю Мунэнори, владетеля Тадзимы. Вытащив из-за пояса помятый свиток, мальчик с гордостью помахал им.
— Оно адресовано Кимуре Сукэкуро. Я должен дождаться ответа.
Видно было, что Иори относится к поручению серьезно и готов защитить письмо ценой собственной жизни. Он не подозревал, что упускает невообразимую возможность, более редкую, чем встреча Волопаса и Ткачихи на Млечном Пути.
— У него письмо к Сукэкуро, — обернулась Оцу к Хёго.
— Да, мальчик сбился с пути. К счастью, ушел недалеко.
Хёго подозвал Иори.
— Иди вдоль реки до первого перекрестка дорог, потом бери влево, в гору. Там, где сходятся три дороги, увидишь две большие сосны. Левее, через дорогу, будет усадьба.
— И не поддавайся больше лисьим чарам! — предупредила Оцу.
Иори совсем пришел в себя.
— Спасибо! — крикнул он, отбежав на некоторое расстояние. Домчавшись до перекрестка, он на всякий случай оглянулся.
— Осторожнее! — крикнул вдогонку Хёго. — Совсем темно. Странный мальчик, — добавил он, помолчав.
Хёго и Оцу немного постояли на мосту, провожая взглядом Иори.
— Мальчик смышленый, — заметила Оцу, мысленно сравнивая его с Дзётаро, который был в таком же возрасте, когда они расстались.
Дзётаро теперь уже семнадцать. Мысли Оцу невольно устремились к Мусаси. Она давно ничего не слышала о нем. Оцу привыкла к тому что любовь — это страдание. Покидая Эдо, она лелеяла надежду встретить Мусаси где-нибудь в пути.
— Пора! — сказал Хёго. — Нужно торопиться!
СЫНОВНЯЯ ЛЮБОВЬ
— Что делаешь, старая? Совершенствуешь почерк? — Трудно было понять, смеется Дзюро Тростниковая Циновка или спрашивает серьезно.
— А, это ты, — недовольным тоном откликнулась Осуги. Дзюро сел рядом.
— Переписываешь сутры? Осуги промолчала.
— За всю жизнь не надоело писать? Или хочешь преподавать каллиграфию на том свете?
— Не мешай! Переписывание священных текстов — один из способов достижения самоотрешенности, для этого требуется уединение Шел бы отсюда.
— Уйти, не сказав, почему я так торопился домой?
— Могу и без твоего рассказа обойтись.
— Когда закончишь писанину?
— Я должна запечатлеть в каждом иероглифе просветление Будды. На одну сутру уходит три дня.
— Ну и терпение!
— Три дня — ничто. За лето сделаю десятки копий. Я дала обет на писать тысячу, пока живу. Оставлю их людям, которые не проявляют должной любви к родителям.
— Тысячу копий? Вот это да!
— Таков обет.
— Не могу похвастаться почтительным отношением к родителям. Мы все здесь непутевые. Единственный, кто выполняет сыновний долг, — наш хозяин.
— Наш мир — юдоль печали.
— Ха-ха! Если ты так печешься о непочтительных детях, то твой сын, должно быть, разгильдяй.
— Да, я не скрываю, что сын причинил мне много горя. Поэтому я дала обет. Вот Сутра о Великой Родительской Любви. Все, кто дурно относится к родителям, должны читать ее.
— Ты и вправду хочешь раздавать людям эту премудрость?
— Посеяв всего одно семя просветления, обратишь в веру сто человек. Если ростки просветления прорастут в ста душах, спасутся души десяти миллионов.
Отложив кисть, Осуги вручила Дзюро законченную копию со словами:
— Это тебе. Выбери время и прочти внимательно.
Глядя на благочестивое лицо Осуги, Дзюро едва не лопнул от смеха. Сдержавшись, он церемонно поднес лист ко лбу, хотя ему хотелось сунуть бумажку за пазуху, а потом выбросить.
— Тебе неинтересно узнать, что произошло со мной сегодня? Твои молитвы Будде, верно, достигли цели. Я кое-кого видел.
— Кого же?
— Миямото Мусаси. Сегодня на переправе.
— Видел Мусаси? Почему же ты все это время молчал? Осуги резко отодвинула столик.
— Ты не ошибся! Где он сейчас?
— Спокойно, бабуля! Славный Дзюро не бросает дел на полдороге. Я выследил Мусаси до постоялого двора, где он остановился. В квартале Бакуротё.
— Это ведь совсем близко?
— Я бы не сказал.
— Тебе далеко, а мне близко. Я гоняюсь за ним по всей стране. Осуги подошла к стенному шкафу и достала фамильный короткий меч.
— Пошли! — коротко бросила она.
— Сейчас?
— Конечно!
— Я удивляюсь такому нетерпению. К чему спешка?
— Я всегда готова к встрече с Мусаси. Если меня убьют, отправьте мое тело семье в Мимасаку.
— Подожди, пока придет хозяин. Поспешим, так вместо похвалы я получу нахлобучку.
— Мусаси может скрыться.
— Не беспокойся, мой человек приглядывает за ним.
— Поручаешься, что Мусаси не исчезнет?
— Я расстарался для тебя, а вместо благодарности слышу одни требования. Ну ладно. Ручаюсь-головой. А пока, бабка, сиди спокойно и рисуй свои картинки.
— Где Ядзибэй?
— В Титибу с паломниками. Не знаю, когда он вернется.
— Я не могу ждать.
— Почему в таком случае не позвать Сасаки Кодзиро? На пару и порешите дело.
На другой день Дзюро сообщил Осуги, что Мусаси перебрался в дом полировщика мечей.
— Вот видишь? — торжествующе воскликнула Осуги. — Ему не сидится на месте. Не успеешь глазом моргнуть, как его и след простыл.
За утро Осуги не вывела ни одного иероглифа молитвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145