Вы его почерк вспомните?
Царь пожевал губами:
- Возможно. И что же?
- Этот полковник, если изволите еще помнить, по-прежнему преподаватель академии. А она здесь, в Екатеринбурге. Я принесу от него письмо.
Подошла Александра и положила руку на плечо мужа:
- Никки, он ведь должен тебя ненавидеть, этот полковник... Разве нет? Разве мы можем положиться на такого полковника?
"А ты, матушка, зришь в корень... - подумал Ильюхин с невольным уважением. - Как бы не сорвалось..."
- Тогда, друг мой. Тогда... А теперь времена иные... - Подошел вплотную к Ильюхину: - Ты не обманываешь, братец?
И плохо стало Ильюхину. "Ведь обманываю, обманываю", - неслось в голове, которая к тому еще и невыносимо вдруг зачесалась. Он ведь беззащитный, такого всякий может растоптать, вот ведь дерьмо-говнище...
- Нет, ваше величество... - сказал негромко, брызнули слезы, и Николай вдруг обнял и прижал к себе:
- Спасибо. Храни тебя Господь...
Сердце бухало, как главный калибр, с неба лилась неслыханная прежде музыка. Мог ли мечтать или представить такое даже во сне... Обнял, не побрезговал простым человеком. А? Но ведь с другой стороны - они, Романовы эти, - такие закаленные во всяких-разных уловках и обманах? Им бы своего достичь, а цена человеческой жизни при этом... Тьфу. И все же, все же... Что было - то случилось и этого теперь вовек не позабыть. С этим и умереть - если что...
Вечерело, прохожие редели на глазах; в городе баловались лихие люди, и испуганные обыватели засветло расползались по домам. Неясная фигура возникла сбоку, короткая фраза хлестнула по нервам: "Через час - на Ивановском, у попа..."
Стараясь унять вдруг рассыпавшуюся мелко дрожь, побрел пешком. В голове было пусто, думать ни о чем не хотелось, но таинственный призыв сделал свое дело: постепенно сосредоточился. "Видать, у них там что-то стряслось, не иначе".
В храм вошел точно в назначенное время. Пусто было - никого из клира, служащих, даже бабок старых с ведрами и тряпками не видно. Смело прошел в алтарь, забыв, как и в прошлый раз, снять бескозырку. Вгляделся: из темноты запрестолья вышел Кудляков.
- Не удивляйся, события нарастают и приближаются, я обязан соблюдать щепетильную осторожность. Беречь и тебя, и себя, представь. Первое: в двадцатых числах мая здесь окажутся все Романовы. И тогда, если понимаешь правильно, у нас останется времени с кошкину пипиську. Ты видел пиписьки котов? Непонятно, как они ухитряются таким мизером заделать кошке с десяток наследников... Так вот тебе лозунг наступающего момента: они приехали, а мы готовы. И потому к их приезду я должен себе понимать: как, каким числом верных людей, в какое время и каким способом мы их заберем. Думай. Теперь вот что... - вытащил из-за пазухи скомканный лист. - Читай, это после раскодировки. Подлинная телеграмма сообщала... одному тут московскому бывшему жителю - кто у него в последнее время, значит, помер, где и как похоронен и куда отошло выморочное имущество.
- А... посмотреть можно?
- Держи... - пожал плечами. - Только на фиг тебе? Ты же ни бельмеса!..
В телеграмме (подлинной, со штампами и печатями, грязными росчерками) стояло: "Уважаемый Афанасий Яковлевич с прискорбием уведомляем вас померли Рита и Вася а также матушка Сесилия Валериановна после долгого смертного кашля оный признали желудочным недостатком недостаточностью лекарства втуне так что волею божию..."
Поднял глаза.
- Это для отвода, что ли?
- Фома неверующий, читай, что надо, и не психуй.
На втором листке все было понятно. "Племянник посла Мирбаха, завербованный наш агент, уведомил, что правительство кайзера согласно на обмен: император, наследник, императрица - это главное, она немецкая принцесса, а также княжны немецкой крови..."
Посмотрел на Кудлякова.
- Они же... русские? И царь? Только она одна немка, нет?
Кудляков усмехнулся и покровительственно похлопал по плечу:
- Мы - члены интернационала, нам нация - по х... Но они все - немцы чистейшей воды. В жилах царя нет ни капли русской крови. Да разве в этом дело?
- А чего мы тогда Войкова и этого... Шаю?.. несем по палубе голыми?
- Ты читай... - помрачнел Кудляков. - Читай. А то неровен час...
"... могут быть приняты в обмен на устранение экономических параграфов так называемого "Брестского мира". Вы должны спешить, потому что в Германии вызревает подобное российскому шайсе..."
- Это по-ихнему дерьмо, - объяснил Кудляков. - Теперь о не менее главном: Бухарин и Дзержинский поддержат выступление левых эсеров в Москве, оно готовится полным ходом. Сигнал - ликвидация Мирбаха ответтоварищем из Чека. Если это пройдет - мы станем хозяевами положения. Если же нет...
- Нас всех перевешают на реях... - убито пошутил Ильюхин.
- А если нет... - Кудляков замолчал и коснулся рукой напрестольного креста. - Вот, видит бог, есть у Феликса один человек, и в случае чего Ленин и трех часов не проживет... - И заметив, как поменялся в лице собеседник, выдавил кривую усмешку: - А ты как думал? Политика - это грязная игра, в игре же, как сказал поэт, - приличий нет. Все. Разошлись.
Улицы были темны, Ильюхин все время спотыкался, хотя, кажется, и ни в одном глазу, и скользкая мыслишка сверлила мозги, будто жук-точильщик: "А ты не заигрался ли, матросик... Мать твою так".
Утром, стараясь не привлекать внимание охраны ДОНа (впрочем, чего грешить? - ребята считали ворон и обсуждали скользкую перспективу пайка), осмотрел забор сада снаружи и изнутри. Впечатление сложилось весьма определенное, и решение пришло мгновенно: Авдееву ближайшей ночью надобно будет чем-нибудь караул отвлечь, и тогда, может быть, удастся выпилить кусок этого чертова забора. Но как? А так, чтобы секция осталась на своем месте и ни малейших подозрений при осмотре, пусть и поверхностном, не вызвала. Что для этого нужно? Две хорошо разведенных и тщательно заточенных пилы, машинное масло - чтобы пилы во время работы не шумели и четыре человека: сменяя друг друга, они все распилят быстро, аккуратно - Юровский носа не подточит. Кто будет пилить - это яснее ясного: он, Ильюхин, Кудляков и господа офицеры - Баскаков и Острожский. Так, все ясно, можно уходить, но вдруг Ильюхин непостижимым образом задумался о неисповедимых путях революции и войны. В самом деле: Баскаков и Острожский - лютые враги. А вот поди ж ты, сотрудничают, как родные. Или мы с Кудляковым и Авдеевым... Мы ведь революционеры, а пытаемся спасти злейших врагов революции. Как же так? И вдруг почувствовал недоумение и даже разочарование. Что же, людьми, получается, движут не убеждения или там преданность идеалам, а чистой воды интерес, сиюминутная выгода? Ну, положим, она, эта выгода, не такая уж и сиюминутная. Спасти сотни тысяч людей от голодной смерти - дело благородное. Но ведь привык, давно уже привык полагать, что цена за конечный результат будет заплачена страшная. Не все доживут.
Ах ты господи... Не все. А кто доживет? Они нас, пошедших на удобрение, вспомнят? Песни сложат? А х... в этих песнях, когда последышам мясо на вертеле, а предыдущим - мать-сыра земля?
В полном расстройстве вернулся в ДОН и бездумно зашагал по длинным коридорам и невзрачным комнатам полуподвального этажа. Здесь обретались какие-то странные люди в потрепанной военной форме нерусского образца и с очевидно иностранными физиономиями. Надо же... Это, видать, те самые, из Первого коммунистического Камышевского полка. Венгры или кто они там?
Негромкий разговор донесся из-за стены. Хотел войти и поздороваться, как вдруг осознал: говорят не по-русски. Но знакомо, знакомо звучит музыка, ведь прежде уже слышал ее? Ну да это же чистейшей воды еврейская речь - не раз они картавили на тагильском базаре по воскресеньям, когда привозили тканый товар и какую-то странную еду; но покупатели всегда находились...
Переступив порог, увидел Юровского и мадьяра в потертом мундире. Был венгерский коммунист невысок, плотен, если не сказать - грузен больше меры. Лоб низкий, волосы темные, усы под угреватым толстым носом. Увидев Сергея, Юровский замолчал и улыбнулся.
- Познакомься, товарищ Ильюхин. Это - товарищ Имре. Несколько преданных товарищей живут здесь и будут нам оказывать помощь, если что не заладится.
- А как называется иностранный язык, на котором вы теперь разговаривали? - спросил с некоторой опаской. Как бы не слишком мужской вопрос, скорее, бабский. Но - не удержался, любопытно стало.
- Это идиш, - улыбнулся Юровский. - Одни говорят, что идиш - это испорченный вконец немецкий, другие - что это вполне самостоятельный язык. Евреи всего мира говорят на этом языке. А знаешь почему? Потому, что настоящий наш язык, иврит, утрачен навсегда, к сожалению. Он считается древним исчезнувшим языком, как, к примеру, латынь. Все понял?
- Он по-русски не понимает? - спросил я осторожно.
- Нет. А что?
- Тогда позвольте вам, товарищ Юровский, по-товарищески высказать. Я лично к евреям... То есть - к вам и другим, само собой... - запутался, но взял себя в руки, - отношусь с пониманием. Но ведь вы знаете: не все так, как я. Мне вот говорили, что один, еще подпольный, коммунист обратился к товарищу Ленину с письмом: мол, революцию сделали, а вы... Как бы снова везде. Что не есть справедливо, потому что основные массы были русские. Но я не к тому... - замахал руками, заметив, как наливается Юровский. - А к тому, что вот... ну, кокнут царя? И что скажут? Опять - они. То есть - вы?
- Здесь ты прав... - помрачнел Юровский. - Это может вызвать нежелательные эксцессы. А что делать? Если товарищ Ленин считает, что наши товарищи - наиболее надежны?
"Он правильно считает..." - подумал недобро, но вслух сказал именно то, что от него ждали:
- Если мы поем "Интернационал" - я так считаю, то мы должны и на деле уважать любое племя?
- Да, - кивнул. - Ступай проверь - что, где, как. Мне уже докладывают, что люди товарища Авдеева приворовывают царских вещей. Все у меня.
Ильюхин поднялся на первый этаж. В прихожей скучал часовой с винтовкой, поздоровались, парень попросил закурить, Ильюхин угостил.
- Чего они там? Спят? Едят? - спросил как бы с насмешкой, хотя на самом деле ничего, кроме сочувствия, к ним теперь не испытывал.
- А черт их... - затянулся часовой. - Не слыхать...
- Ладно, пойду, проверю...
В гостиной, в глубине, увидел статного человека лет пятидесяти, с военной выправкой, но в цивильном, с бородкой и усами, в пенсне. Он читал какую-то книгу у окна и, заметив Ильюхина, сказал виновато:
- Изволите ли видеть - темно. Забор застит свет. Читать невозможно. А при свете электрическом я плохо вижу, - улыбнулся застенчиво.
- Что за книга? - поинтересовался Ильюхин.
Бородастенький показал обложку, и Ильюхин с трудом прочитал: "Фе-но-ме-но-ло-гия духа. Ге-гель".
- И... чего это? - спросил с глупой улыбкой, уже понимая, что задавать подобные вопросы - чистый и внятный позор.
- Меня зовут Евгений Сергеевич, - бывший военный наклонил голову. - Я врач их величеств. А вы кто?
- Из охраны, - буркнул. - Так про что... это?
- Это о сознании человеческом. Автор пытается найти истину, так как вопрос этот очень запутан. Так как же вас зовут?
- Сергей я... - Не находил, что бы еще ввернуть, язык словно присох. "Их величеств..." поди ж ты... А не боитесь?
- Вы, я вижу, хороший человек...
"Откуда это видно... - подумал нервно. - На лбу не написано".
- Это на лице читается, - объяснил Евгений Сергеевич. - Мне, голубчик, нужен ваш совет...
Евгений Сергеевич вошел в столовую и повернул направо.
- Вот, изволите ли видеть - печь... - Евгений Сергеевич остановился в следующей комнате. - Теперь, если вам не трудно - протяните руку в пространство между печью и стеной...
Ильюхин послушно исполнил и сразу почувствовал холодноватую округлую сталь. Знакомые очертания - разжал пальцы. То была ручная граната с деревянной ручкой. Однако... Юровский, Голощекин и Войков слов даром не бросают. А если бы этот доктор промолчал?
- Осторожно, она боевая. Вероятно, кто-то забыл?
Кто тут мог забыть... Ипатьев? Чушь. Знал бы ты... И как вам всем повезло...
- Евгений Сергеевич... Я сейчас уйду. А вы - минут через десять прямиком к коменданту Авдееву, так, мол, и так... Вы поняли?
Вгляделся.
- Понял, конечно же, - я все понял, - на "все" нажал, вероятно, для того, чтобы Ильюхин не сомневался. - Скажите... Если можно, конечно: а... если бы охрана нашла? А не... я?
- Вы человек военный и понимаете, какое теперь время... - угрюмо обронил Ильюхин. - Всех подряд - та-та-та-та... Все ясно?
- Вы хотите помочь нам?
Ильюхин обомлел.
- Я не уполномочен говорить. Если есть вопросы - спросите у... него, ясно?
Евгений Сергеевич кивнул:
- Если бы все читали в свое время и изучали феноменологию духа и другие умные книги - мы бы не дожили до февраля и октября, понимаете? В том смысле, что этих славных месяцев просто бы не случилось в русском календаре...
Ильюхин молча наклонил голову и ушел. Надобно спешить. Часики тикают в обратную сторону, вот в чем дело...
В "Американской" застал Юровского за столом. Тот был мрачен, к тому же и небрит, в комнате стоял странный запах - не то одеколона, не то давно немытого тела. По тяжелому взгляду из-под густо нависающих бровей понял: уже все знает.
- Что скажешь, товарищ?
Ни по имени, ни по фамилии не назвал. Вероятно, это означало крайнюю степень неудовольствия и раздражения.
- Случилось что? - выкатил глаза Ильюхин. - Мне Авдеев - ни слова. Еще пятнадцать минут назад - тишь да гладь. В чем дело, товарищ Юровский?
Теперь взгляд из-под бровей сделался растерянно-изумленным. Видимо, такой матерой наглости от салаги Юровский не ожидал.
- Боткин нашел за печью гранату. Я эту гранату самолично туда засунул. Помнишь Войкова? Да мы ведь обсуждали, помнишь? Как это могло произойти? Зачем лейб-медику "их величеств"... - ухмыльнулся ненавистно, - зачем ему обследовать кошкины углы? Твое мнение?
- Ну... Они на стреме, это ясно. Как бы заранее настроены на любую пакость с нашей стороны. Вот и все объяснение.
- Не знаю, не знаю... - Юровский встал, начал нервно мерить комнату тяжелыми шагами. - А... не Авдеев? Или кто из охраны? Ты притри к носу: они раз в жизни увидали пока еще живого царишку! Тут и у подпольщика - если он, скажем, слабак - чердак сдует!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74